- О?.. Которая стена у вас подкузьмила? - Горилла как будто начинает беспокоиться не на шутку. Иван с тем же обескураженным, робким видом зорко, исподтишка наблюдает за ним.
- Стена, смежная с вашей квартирой.
- О! Пойдемте - посмотрите…
- Ноги, ноги вытирайте. - доходит откуда-то озабоченный голос женщины.
- Вот ваша стена, - указывает горилла, вводя посетителя в зал.
Тот незаметно бросает взгляд через окно, вниз, на обес-крестенный купол - купол находится саженях в пяти на уровне второго этажа, за ним через двор кособочится домик в три окошечка.
В стене - скважина, но рабфаковец не считает нужным сообщить о ней. Он начинает искать чего-то на полу.
…Мягко, по-кошачьи ступая, горилла вдруг скользит в соседнюю комнату и плотно притворяет за собой дверь.
Сыщик-любитель оставляет пол - он и здесь нашел, что искал, - становится самим собой. Говорит себе:
"Ванька, поведение орангутанга подозрительно, прими меры - не вляпаться бы…"
В соседней комнате - звонок телефона. Вызов придушенным голосом. Ничего не разберешь.
Не уступая хозяину в мягкости походки, Иван тоже скользит к двери, склоняется к замку ухом.
Через отверстие замка еле слышно, но слышно:
- Александр Петрович?.. Да-да, я, Трицератопс. Советский зверь напал на чей-то след. что?.. Мой сосед рабфаковец… у меня в квартире… Да-да… Чего-то ищет… Орудует лупой… Ну, всего… Что?.. Хорошо.
Рабфаковец снова на полу. При входе Трицератопса поднимается с улыбкой смущения:
- Извините, напрасно вас побеспокоил. Ничего не нашел… Очевидно, моя стена давно имела трещину, а я только сегодня ее заметил…
Горилла опять делает внутренний плевок и мурлычет:
- Ничего, ничего, пожалуйста… я очень рад услужить соседу. Однако, должен вас заверить: в Московской области землетрясений не бывает. Кроме того, я только что звонил на метеорологическую станцию, она никаких ударов в эту ночь не отметила…
"Знаю, на какую станцию ты звонил", - думает Иван, а говорит с дурашливым видом:
- Да?.. Неужели?.. Вы меня успокоили… Знаете, я так боюсь землетрясений… С тех пор, как пережил одно, в Туркестане… это ужасно…
С поклонами оставляет гориллу.
Во втором этаже живет Маруся, тов. Синицына. Во всей квартире никого, кроме нее, не оказалось. Все разошлись, - кто на базар, кто куда. Синицына зубрит: "Атомы, электроны и мировой эфир". Рабфаковец быстро осматривает комнаты, выходящие окнами на церковный двор. В средней, что под горилловской залой, замечает на потолке свежее углубление в виде узкой полоски сантиметра в три. Единственное окно в комнате разбито и заклеено бумагой. Линия, мысленно проведенная от трещины в потолке к изъяну в стекле, идет дальше поверх церковного купола и кончается в окне дьяконского домика.
- У твоей хозяйки есть бинокль? - спрашивает Иван затаившую дыхание Синицыну.
- Сейчас принесу…
Окно дьяконского домика настежь открыто. В бинокль, как на ладони…
Стол. На столе самовар - пыхтит, плюется. Сквозь кружевной занавес радостное солнце зайчиков пускает по белой скатерти, по сдобным пышкам. В кресле - дьякон щурится, благодушествует: откусит пышки, сладким чаем с молоком запьет, в газетину уставится жующим ртом, брюшным смешком закатывается…
Иван разочарован… Маруся смеется:
- С ветряными мельницами борешься, борец со случаем?..
Насмешливый вопрос отскакивает от тяжелого, вперед выдвинутого подбородка, от стальной брони глаз, за которой бьется, оформляется упорная мысль.
- Случай?.. Да, может быть, случай. Надо все предусмотреть, надо и за гориллой и за дьяконом хорошо следить… Синицына! К тебе просьба: пока я кое-куда схожу, следи за дьяконским домиком, ладно?..
- Ладно, - говорит Синицына. - Контрик?..
- Хуже, может быть… - Он круто поворачивается и решительным шагом идет к выходу. На минутку забегает к себе. Берет револьвер, нож, круглое вогнутое зеркальце. Рассуждает так:
- Если "горилла" счел нужным немедленно сообщить обо мне по телефону, значит, дело серьезное, значит, за мной будет слежка. Если я в этом ошибаюсь, то имя мне не Иван Безменов, а растяпа.
Идет крупно-размашисто, не оглядывается, не оборачивается, но закутанное в платок и зажатое в кулаке зеркальце то и дело подносит к глазам, будто платком трет засорившийся глаз. Вогнутые стенки зеркальца забирают в себя все, что остается позади.
Через пару минут судорогой смеха дергаются скулы: сзади неотступно плетется подозрительная личность, одетая в серое…
Иван идет быстрее - личность ускоряет шаг. Иван останавливается, подтягивает сапог, - останавливается у витрин, у выставок и серая личность.
Угол. Поворот направо. Через пять домов - ГПУ. Иван прыгает в первую попавшуюся калитку и… натыкается на человека.
- Вы кто?.. - спрашивает у него строго и одновременно показывает билет, где буквы "ГПУ" четко бросаются в глаза.
- Здешний житель-с… обыватель-с…
- Вот что, гражданин. Сейчас мимо пройдет человек, одетый в серое, спросит у вас про меня. Скажите ему, что я миновал ГПУ и повернул за угол. Хорошо?
- Д-да…
Обыватель вылезает на улицу, неверными руками пытается свернуть папироску. Иван - глазом в трещину ворот. В поле зрения появляется одетый в серое; это средних лет субъект, с широкой черной бородой, небрежно - под мужика - подстриженной. Беспокойный взгляд юлит по сторонам, задерживается на обывателе.
- Скажите, гражданин, не проходил ли здесь юноша высокого роста в сапогах и картузе?
- Д-да, он прошел…
- Куда он прошел, будьте любезны?..
- Он прошел мимо Чеки и повернул за угол…
- Направо или налево?
- Н-не знаю… он мне этого не сказал…
"Дурак! - стискивает зубы Иван, подавляя смех. - Вот он, проклятый случай!"
Чернобородый вонзает взгляд в несчастного обывателя:
- Он с вами беседовал?
- Д-да… то есть нет, нет!..
Иван выскакивает на улицу, левая рука на всякий случай в кармане, правая свободна, но напряжена:
- В чем дело, гражданин?.. Вы хотите меня видеть?
Чернобородый теряется только на одну секунду, во вторую - белый оскал зубов приятно сверкает на черном фоне бороды.
- А… Вы здесь?!.. Вот я поднял ваш бумажник, - вы обронили…
- Бумажник не мой, - строго говорит Иван, - я никогда не роняю своих вещей.
- Тогда извините, - бормочет чернобородый и поворачивает назад.
- Подождите, гражданин.
"Гражданин" резко оборачивается лицом, и… в руке - револьвер.
"Борец со случаем", не дожидаясь выстрела, валится на землю. Падая, не забывает могучим кулаком проехаться по коленям противника.
Выстрел… Пуля обжигает спину… Одновременно чернобородый с контуженными суставами шлепается рядом. Пружиной развернувшийся, Иван мигом седлает его.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Начальник Секретно-Оперативной части ГПУ - Начсоч - товарищ Васильев, встречая Безменова, довольно потирает руки:
- Ну-ну, садись, друже, что новенького принес?
Безменов улыбается:
- Кажется, я напал на след крупного зверя.
- Ну-ну, рассказывай…
- Подожди. Сначала надо допросить этого, чернобородого…
- Пробовали, пробовали - отказывается отвечать…
- А что нашли при обыске?
- Почти ничего: пустой бумажник, совершенно новую записную книжку и револьвер.
- Все равно. Давай его сюда.
Васильев звонит:
- Приведите арестованного.
Пока исполняется это приказание, Безменов рассказывает о своих наблюдениях, но о дьяконском домике, о загадочных скважинах, о кресте ничего не говорит. Рано. Можно вляпаться в смешное.
- Как фамилия этой гориллы? - спрашивает Васильев.
Безменов достает записную книжку:
- Имя и фамилию натощак не выговоришь, я записал… Аммонит Плиоценович Трицератопс.
- Бывший эсер, - справляется Васильев в толстой книге, - состоит на подозрении, по профессии геолог и антиквар. 45-ти лет. Холост. Однажды был арестован, но выпущен за недостатком улик.
Вводят чернобородого.
- Ваша фамилия, любезный гражданин? - спрашивает его Безменов.
- Я отвечать не буду.
- Но, может быть, вы скажете, какие мотивы заставили вас следить за мной?
Молчание. Лишь глаза горят ненавистью, более чем красноречивой.
Безменов подходит к нему вплотную, просит показать руки, внимательно рассматривает их, почти изучает. Смотрит одежду, скоблит ножом, нюхает - ходит кругом странно напряженный, с окаменевшим лицом, - лишь ноздри дрожат: можно подумать, что он ворожит или совершает гипнотические пассы. Каждая деталь одежды подвергается кропотливому осмотру, ощупыванию, изучению.
- Вы не курите? - спрашивает вдруг.
- Курю, - вздрагивает арестованный, бледнеет и заливается краской.
Безменов просит его открыть рот.
- Неправда, - говорит он через минуту. - Вы не курите.
К арестованному по индукции переходит напряженность Безменова, но напряженность другого сорта: страх, почти животный, мучительная боязнь быть разоблаченным. Этот мощный юноша, с серыми острыми глазами, с походкой эластичной и твердой, кажется ему сверхъестественным существом, демоном-чародеем, исчадием большевистского ада.
- Дай мне его карманные вещи, - говорит Безменов и вынимает лупу.
По очереди он изучает револьвер, бумажник и записную книжку. По его бесстрастному лицу трудно судить о результатах осмотра, но Васильев довольно потирает руки.
- Ну-ка, друже, ну-ка, - подзуживает он, - разоблачи-ка этого зверюгу…
- Зверюга небольшой, - вдруг отвечает Безменов, откладывая вещи и пряча лупу, - самый обыкновенный, рядовой работник. - Потом пронизывающий взгляд на "чернобородого": - Не правда ли, гражданин В. Ф. Сидорин?
Волнение опознанного таково, что пот струйками начинает сбегать с его лица и трясутся ноги, как у паралитика.
Безменов перекидывается многозначительным взглядом с Начсочем, и тот записывает что-то.
- Скажите, Сидорин, - улыбается Безменов, - ваша переплетная, не правда ли, невелика? Вы еще не приобрели машины для обрезки книг?..
"Чернобородый" передергивается и лязгает зубами.
- Неправда, неправда! - наконец выкрикивает он. - Моя фамилия не Сидорин и никакой переплетной у меня нет!..
- Ну зачем бы я стал врать? - добродушно возражает Безменов. - Все ваши профессии у меня как на ладони. Скажу, например, что вы, должно быть, великолепно играете на рояле или на пианино… У вас что: рояль или пианино?..
- Неправда! Неправда! - хрипло бубнит Сидорин. - Ничего у меня нет!..
- Ну, это мы сами узнаем, - продолжает Безменов. - Да, вот еще: я убежден, например, что ваша переплетная работа является побочным занятием; скорей всего - ширмой, которую вы себе избрали для некоторых неблаговидных целей; так сказать - подделка под рабочего человека, что?..
Сидорин тяжело дышит, затравленным зверем смотрит на дверь и на окна; в расширенных зрачках виден ужас.
- Между прочим, скажите, - продолжает мучитель с веселым участием в голосе, - вы скоро закончите свой литературный труд?.. Это, должно быть, мемуары о делах ваших и подвигах "доброго старого времени"? Не правда ли?..
- Ч-черт! Ч-черт!.. - вылетает ненавистное из сдавленной глотки.
- У нас чертей не водится, - балагурит рабфаковец, - ищите их в святых храмах, мы постоянно их там разыскиваем… Вот еще что, гражданин Сидорин, никак не пойму одного: почему ваш брат Борис, к которому вы должны были попасть сегодня к 7-ми часам вечера (но не попадете), почему он имеет такое пристрастие к дорогим сигарам?
Сидорин шатается, бледнеет, чуть не падает. Его рот ловит воздух, ноги подгибаютсся.
- Уведите его, - говорит Безменов красноармейцам, а Васильеву: - и пошли к нему врача, я задал ему слишком жестокую встряску… Слабонервный господин… Ну, - поднимается он, - ты знаешь, конечно, что дальше делать? Что касается меня, то на заседание, которое у них будет в семь часов вечера, я не пойду. Скучно… Вы их переловите там, как перепелок…
- Подожди, - Васильев звонит и отдает приказание пригласить всех свободных агентов. - Ты, друже, без обиняков, не боясь меня обидеть - я не из таковых - сообщи: какую бы программу действия ты сам предпринял. Я уж не спрашиваю о том, как ты обмозговал это дело… Ведь, вишь какими способностями тебя природа наградила…
- Что ж, - отвечает Безменов, - надо постараться узнать адрес этого В. Ф.Сидорина - произвести у него обыск, но это после - сначала узнать адрес "Б" (Бориса, что ли?) Сидорина и захватить там всех, кто сегодня соберется в 7 часов, ну и так далее. В этих вещах не мне тебя учить… Ну, а Аммонита ты пока оставь: он рядом со мной живет - не убежит.
- Значит, ты не пойдешь?..
- У меня есть еще одно дело. Пока неопределившееся. И я прошу тебя дать сегодня к моей квартире, а лучше на церковный двор - знаешь, рядом? - двух или трех человек хороших агентов. Чтоб, когда совсем стемнеет, они уже были там….
- Ладно.
- Но предупреди их, чтобы прятались хорошо. Только на мой свист - чтоб отзывались… А если под ногами будут мешаться без толку, по шее накостыляю…
- Ладно, ладно, - смеется Васильев, - смотри, самому как бы не накостыляли. Таких дам, что ползают, как змеи, а видят ночью лучше мартовских котов…
Один за другим входят четыре агента. Безменов хочет проститься, но Начсоч с лукавым лицом делает ему сюрприз:
- Подожди, друже, от меня так легко не отвертишься… Ну-ка, этим хлопцам прочти лекцию насчет своего дела. Как ты этого Сидорина опознал? Ну-ка, ну-ка! Это им наука!..
- Да чего там, - отказывается Безменов, - ерунда все это… Каждый мало-мальски наблюдательный человек сумеет сделать то же…
Но хлопцы усаживаются, а Васильев настаивает, и сы-щику-любителю приходится выступить в роли преподавателя:
- Ну вот насчет того, что он рядовой работник: у него ботинки, видишь ли, здорово потрескались, ранты вымокли, да и все переда - тож, значит, приходится частенько быть под дождем, стоять, что ли, на слежке. Одежонка у него плохенькая, латаная - крупный зверь, выходя на охоту, оденется потеплей и поприличней. Может быть, у него даже на этот случай специальный костюмчик найдется… Одно к одному, ну и выходит, что он среди своих рядовой член…
Теперь насчет профессии и фамилии… Видишь ли, у него руки (правая, верней) показывают хорошее знакомст-во с ножом: мозоль через всю ладонь. Такие мозоли бывают или у сапожников, или у переплетчиков - у переплетчиков, когда они ручным путем обрезают книги; значит, небогатые переплетчики, переплетчики-одиночки, любители. Но у сапожников руки - всегда грязные, замаранные лаком, варом, лоском, а у этого чистенькие; значит, он не сапожник, а переплетчик - ведь переплетчикам то и дело приходится мыть руки, чтобы не залапать материала. Кроме того, на его брюках есть клейстерные пятна - еще один плюс… Теперь - к слову скажу - ежели он переплетчик, то уж, ясно, не будет отдавать своих книг на переплет другим, а сам переплетет; у него записная книжка, вишь, какая фасонистая… сразу видно: сам делал и для себя постарался. На переплете - клеймо, а в клейме - "В. Ф. Сидорин. Ясно?..
Хлопцы и Васильев дружным мычанием выражают свое одобрение.
- Ну вот. Я сказал ему, что переплетная - ширма, за которой он прячет свою настоящую физиономию. Почему я так сказал? А вот почему. Его руки, кроме упомянутой профессии, говорят еще о других, более интеллектуальных, что ли. Все десять пальцев у него сильно вытянуты; в особенности мизинцы и большие пальцы; и они, кроме того, когда он растопыривает руку, оказываются на одной прямой линии, это - особенность пианистов и притом таких, которые занимаются музыкой с детства. О том же говорит сильная уплощенность концевых фаланг его пальцев, что объясняется давлением, постоянно и издавна испытываемым ими со стороны клавиш. В скобках скажу, что наш герой знал некогда времена лучшие…
Теперь о его литературных занятиях. Мало того, что застарелые чернильные пятна на пальцах правой руки ярко свидетельствуют об этом, имеется еще одно, более тонкое показание - показание, которое открывается лишь при очень внимательном осмотре и сличении обеих рук. Все дело в указательных пальцах. У человека, много пишущего, указательный палец правой руки всегда меньше и площе своего собрата по левой руке. Опять здесь играет роль профессиональное давление, оказываемое на палец, которым придерживается ручка или карандаш. Вот, кажется, и все…
- Нет, друже, не все, - возражает Васильев, заглядывая в лист бумаги, лежащий перед ним. - Не сказал ты ничего о том, как узнал о наличии у этого субчика брата и о дне заседания…
- Ах, это… Смотрите: записная книжка. Совсем новенькая, клей еще не просох, и записано-то всего: "К 7-ми час. веч. у Б. Ф. С." - без обозначения дня. Ему и записывать-то этого не нужно было, так бы запомнил. Но коли есть книжка - сами знаете - как удержаться? - он и записал… Скажем, книжку он переплел вчера вечером, ночью она у него сохла под прессом; утром он получил извещение (наверное, его вызвали для слежки за мной), одновременно ему дали приглашение на 7 часов вечера. А человек он, видно, рассеянный, как и полагается быть всем пишущим мемуары: день забыл пометить. День же, очевидно, сегодняшний: клей еще не вполне просох… Дальше. Нашего переплетчика инициалы: В. Ф. С., а в книжке: Б. Ф. С. - нетрудно догадаться, что фамилия и отчество - одни, и что, значит, заседание будет у брата нашего героя. Еще к тому же: наш герой не курит, об этом говорит то, что у него изо рта не пахнет табаком, зубы чистые, без желтого налета и внутри рта нет красноты, раздражения, которое бывает у курильщиков; а когда я его спросил о курении, он мне соврал, сказал, что курит, и при этом вздрогнул. Почему соврал и почему вздрогнул? Потому что догадался, что я не напрасно нюхал его одежду: от одежды несет ароматом дорогих сигар… Где же он мог так наароматиться?.. У ближнего человека, часто бывая у него вечерами. У какого ближнего?.. У брата, на которого указывают буквы в записной книжке. Видите, как все переплетается?.. И вздрогнул он потому, что боялся за брата, имя которого я произнес на арапа, но, кажется, не ошибся. Теперь все… Прощевайте… Васильев, не забудь: когда стемнеет…
- Ладно, ладно, друже…
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Мистер Чарльз Уэсс от автомобиля отказался. О!.. Арбатская площадь - это так близко. И так приятно теперь пройтись по утренней прохладце… Нет, нет, господа, он дойдет; не беспокойтесь, право, дойдет… Кроме того, ему необходимо освежить голову. Ведь утром предстоит чрезвычайное заседание с господином, или, как его называют, - товарищем Чичериным… Нет, нет, не надо… Мистер Уэсс тронут российским радушием, но от автомобиля он категорически отказывается…
Краскупец Серегин остался обиженным в самых лучших своих чувствах. Еще бы! С середины ночи побеспокоился он об автомобиле для важного гостя. С каким шиком промчались бы они теперь по Тверской: он - красный купец г. Москвы - и член английской торговой делегации, мистер Чарльз Ричард Фредерик Уэсс… Правда, на Тверской в столь ранний час свидетелями торжества краскупца Серегина были бы весьма немногочисленные прохожие, но все-таки!.. Одним словом, обидел англичанин русского купца, жестоко обидел, - можно сказать, испортил ему все впечатление от шикарно проведенного вечера.