- Пилберг говорил что-то о дроблении. Не зря же вы называете их двойниками?
Может, они такие же, как мы?
- Такие же?.. - Пол усмехнулся. - Спроси вон у Гуля, какие они. Он-то видел, как эти подонки вколачивали в меня пули. Ну, да вы еще насмотритесь на них. Помню, поначалу мы тоже все бегали, ползали по скалам, выход пытались искать, а как напоролись на них, так и угомонились.
- Нелепо все это. - Капитан в задумчивости глядел вдаль. - Кстати, вон на том гребне - не один ли из них?
Перевернувшись, Пол сгреб пятерней карабин, рывком высунулся из-за камней.
Гуль тоже посмотрел в указанном направлении. Шагах в трехстах от них, на перевале, торчала одинокая фигурка.
- Сюда бы мой бинокль, - пожалел Володя.
- Свои все здесь, так что бинокль ни к чему - Пол осторожно выдвинул перед собой ствол карабина - Подожди! Мы же не знаем, чего он хочет.
- Что ты говоришь! - насмешливо произнес Пол. - Ей-богу, я расплачусь, если попаду…
Карабин вздрогнул в его руках, по ушам хлестнуло. Далекая фигурка на перевале покачнулась и упала.
- Зачем?! - глухо проговорил капитан. Лицо его побледнело. - Зачем ты это сделал?
Пол холодно улыбнулся. В узких щелочках его глаз играло злое пламя.
- Ты еще простишь мне этот грех, парень. И сам сумеешь ответить на свой вопрос, когда словишь от них парочку-другую пуль. А еще я скажу тебе вот что: мне плевать, кто это был. Здесь всюду одна видимость. Сомневаешься или нет - стреляй. Зуул был хорошим парнем, но однажды ушел в горы и вернулся тронутым. Что-то Мудрецы сотворили с ним. Он нес такую околесицу, что пришлось спровадить его. Иначе он сманил бы за собой еще кого-нибудь.
Доверчивость здесь не в почете, а он был чересчур доверчивым. Поэтому Мудрецы так легко справились с ним. А с двойниками у нас война. Тут все в открытую, кто кого. Затем мы здесь и сидим, чтобы не подпустить к лагерю ни одной живой души. Для того и пароль каждый день меняем.
Володя пристально смотрел на говорившего. В некотором замешательстве перевел взгляд на Гуля, словно обращался к нему за поддержкой. Было видно, что ему тяжело и он не принимает сказанного. Гуль молча пожал плечами. Чем он мог помочь? Он уже видел, как здесь убивают, и внутренне смирился с этим, хотя далось это непросто. Но, как говорится, в чужой монастырь со своим уставом не лезут.
Пол, однако, по-своему объяснил их взгляды. И, шлепнув по прикладу винтовки, вздохнул.
- Ни черта вы, ребятки, не понимаете. Ни Богу, ни дьяволу неведомо, что сотворила с нами эта тварь. Проф как-то болтал, что заглоти каракатица какое-нибудь кладбище, и по горам пойдут шастать полуистлевшие мертвецы.
Что вы об этом скажете, а?.. Укладывается это в ваших красивых головках? А если нет, так чего цепляться за старое?.. - Он повторно вздохнул. - Я-то знаю, что вам нужно. Один хороший оглушительный бой. На войне человек быстро взрослеет, - слыхали про такое? Это оттого, что он начинает соображать раз в десять быстрее. Вот и вы сообразили бы, что к чему.
- Я бы очень хотел этого, - тихо проговорил Володя, - сообразить, что к чему…
"Глупец! - мысленно буркнул Гуль. - Сообразить, что к чему…" Отчего-то особенно остро разлилась под сердцем пустота. Трещинка между ним и Володей ширилась, мало-помалу превращаясь в пропасть. Одиночество приближалось чеканной поступью.
Один. Совершенно один…
Подобно утопающему. Гуль ухватился за последнее, что у него оставалось.
Припомнив сон, попытался отчетливее прорисовать в памяти пруд, бамбуковую удочку и отца, но ничего не получилось, только испортил дело. Лиловый туман накрыл родные тени, завис над водой, пряча берега и пруд. Воображение предавало хозяина. Посреди знакомого пруда сами собой встопорщились скалы, а лицо отца на глазах менялось, становясь все более похожим на лицо Пилберга. Приветственно подняв руку, профессор язвительно улыбался.
- Ты хочешь увидеть меня, сынок? В самом деле?
Дрожащей ладонью Гуль поспешно прикрыл глаза. Видение погасло.
* * *
Ему снова снился дом, и возникло теплое, полное сентиментальной неги чувство. Почему человек редко помнит сны? Наверное, чтобы жить…
Стоило Гулю оторвать голову от скатанного в валик полушубка, как дымчатой змейкой сновидения скользнули сквозь тайную прореху в глубину сознания, вспыхнули серебристыми извивами и исчезли. Осталась лишь слепая неосознанная радость, энергетический заряд, придающий тонус телу и душе.
Весь этот день Гуль был сильным. О чем-то небрежно заговаривал за обедом с Пилбергом, великодушно прощал Фергюсону все его колкости и даже в конце застолья решился немного поболтать с Милитой, ее черные блестящие глаза смотрели не моргая, со значением, - сколько помнил себя Гуль, именно таких глаз он и боялся. В горле пересыхало, неловкие руки норовили сшибить со стола посуду, и все же он находил в себе силы вовремя кивать, произносить более или менее длинные фразы, сопровождая их улыбками и неуклюжими жестами.
Рядом сидела подружка Трапа, Барбара. Она тоже о чем-то без устали тараторила, но Гуль никак не мог понять, о чем же она все-таки рассказывает. Всякий раз, когда бросал в ее сторону вежливые взгляды, что-то происходило со зрением. Впору опять было заподозрить местные оптические фокусы. Он видел вместо девушки белесое размазанное пятно с ехидными лепестками губ и зелеными светлячками глаз. Капризным ребенком взор тянулся к Милите, и тотчас видимое приобретало ясные очертания - настолько, что перехватывало дыхание. К счастью, Пилберг объявил очередную Охоту, и поселенцы с энтузиазмом включились сначала в ее обсуждение, а затем и подготовку.
В сущности, вся подготовка заключалась только в тщательном осмотре оружия.
Забирали практически весь боезапас колонии. Женщин оставляли в лагере с тремя винтовками. Долгих сборов здесь не знали. Все происходило стремительно, и вконец одурманенный Гуль пришел в себя только тогда, когда под предводительством Пилберга отряд из девятерых мужчин оставил территорию поселка, вторгшись в край гор и туманных сюрпризов.
* * *
Шли быстро вытянувшись в неровную цепочку, стараясь не шуметь. Монти держал слово. Он обещал вывести людей точно на группировку Чена, и по мере продвижения охотники все больше убеждались в том, что местность он знает превосходно. Они почти не петляли.
Справа и слева тянулся все тот же однообразный ландшафт, и все же было ясно, что забрались они достаточно высоко. Постепенно отходя от внутреннего размягченного состояния, Гуль чаще начинал оглядываться. Они ни разу еще не спускались. Весь путь оказался сплошным подъемом. С запозданием он осознал причину возникшего беспокойства.
Сверхгравитация!..
Вот оно что! Профессор говорил как-то о физических размерах каракатицы - километра два в диаметре и пять-шесть в длину. Это совсем немного. Даже по земным меркам. Значит, подобно мухам, они двигались уже по вертикали!..
Гуль подумал о каменном далеком небе. Показалось, что фрагментом этого самого неба стал их маленький шанхайчик. Задрал голову. Кто там глядит сейчас вверх? Барбара или Катарина? А может, пышнотелая ленивая Жанна, одновременно питающая симпатии и к Ригги, и к маленькому Ферги? Интересно, что нашла она в последнем? Или в язвительности тоже кроется красота? Если привлекательна грубая и мохнатая сила, то почему бы не стать привлекательным и ехидству?..
Гуль намеренно обошел имя Милиты. Все, что было связано с девушкой, он оконтурил незримой чертой, превратив в подобие заповедника…
- Что ты обо всем этом думаешь? - Его нагнал капитан.
Гуль взглянул искоса.
- Ты о чем?
- Об Охоте. - Володя сосредоточенно смотрел под ноги. - Не нравится мне все это. Нас тут, может быть, всего тридцать или сорок человек, а мы выслеживаем друг друга, точно дикие звери.
- А мы и есть дикие звери. Читал Чарльза Дарвина?
- Ты говоришь за себя?
- При чем тут я? Охота - не моя затея. Пилберг предложил, все поддержали.
- И ты считаешь это нормальным?
- Надо же чем-то заняться.
- Значит, всему виной - скука? - капитан нахмурился. - Хотя я понимаю… Мы ведь всего лишь частица человечества - и, право, не самая лучшая. Не ученые и не художники.
- Вот именно - не ученые и не художники. Поэтому чего ты хочешь?
- Да так… Тошно. Все наше мировоззрение строится на войне.
Гулю стало жаль капитана. Казалось, он читает мысли приятеля. Все-таки кое в чем они были удивительно похожи. Как и Гуль, Володя оставался честен перед самим собой, яростно противясь обстоятельствам, не принимая того, чего не хотел принимать. И тем не менее оба были вынуждены отступать.
Правда, пути отступления они выбрали разные. Володя соглашался остаться и потому переделывал себя, с терпением изучая мир, к которому следовало так или иначе привыкнуть. За старое он цеплялся скорее по инерции, шаг за шагом отдаляясь от Гуля. Ступив на канат, он словно собирался с духом, готовясь окончательно выпустить из рук последнюю опору. Гуль же выбрал для себя бегство. Он отвергал этот мир, как голодающий отвергает гадюку, зная, что она не пойдет ему впрок. И если капитан ломал голову, пытаясь распознать подоплеку того или иного явления, Гуль загружал себя совершенно иными проблемами. Перебирая в уме увиденное и услышанное, он словно пересыпал из горсти в горсть серые невзрачные зернышки фактов, силясь угадать среди них тот единственный, что подсказал бы дорогу домой. Он не вызвался волонтером, не знал, зачем поплелся вместе со всеми. Сработала идиотская тяга к кучности. Принцип несвободы от общества.
Искоса поглядел на капитана. Вероятно, Володя выдумывал сейчас некую оправдательную философию - для себя и для здешнего мира. Что ж… Кто ищет, тот найдет. Проще: кому это надо, когда ты в строю?.. Тебе? Или шеренгам шагающих?.. Да никому! Просто кучей сподручнее бить, а в одиночку труднее защищаться. Вот и вся философия. Стадо всегда сильнее одиночки и всегда бессовестней. Потому что совесть общества - миф. Совесть у каждого своя, а общество живет кодексом. В лучшем случае!..
- Ты замечал, какая здесь тишина? - Капитан издал нервный смешок. - Молиться хочется, а не стрелять.
Гуль передернул плечом, с пугливым интересом прищурился на свой автомат.
Если на стене висит ружье, значит, дело пахнет керосином. Что-нибудь да жахнет, кто-нибудь да рухнет, цепляясь пальцами за скатерть, за стены и за мебель. А насчет тишины капитан прав. Тишина, что называется, настоящая, без примесей и добавок. Этакая гигантская сурдокамера. Ни ветра, ни дождей, ни птиц. Последние, впрочем, тоже могли здесь рано или поздно объявиться. А почему нет? Чем, скажите, пернатые лучше людей?.. Только вот будут ли они тут петь? Или потеряют голос, как люди теряют нюх?
Споткнувшись, Гуль чуть было не растянулся, но Володя вовремя поддержал его. С тех пор как они попали сюда, Гуль не раз задавался вопросом, что же такое стряслось с их обонянием? Оно попросту пропало. Дыша через нос, они абсолютно ничего не чувствовали. Воздух, если это был воздух, стал стерилен и безвкусен. А было бы интересно принюхаться к здешней атмосфере. Чем могла пахнуть эта живая, сама собой передвигающаяся сурдокамера? Расплавленным золотом? Ртутью?.. А может, это и хорошо, что они ничего не ощущают? Не всякие миазмы приятны…
Впереди произошла какая-то заминка. По колонне - от головы к хвосту полетел тревожный шепоток, люди вдруг побежали. Рядом с капитаном возник Пол Монти - как всегда, легкий и быстрый, сияющий белозубой улыбкой.
- Вперед, парни! Через двести шагов котловина. Там они, субчики, и сидят!
Смотрите, вовремя жмите курки.
И снова заработал принцип стадного послушания. Ни Гуль, ни Володя и не пытались возражать. Разворачиваясь в неровную цепь, отряд стремительно скатывался к цели. Пупырчатый рельеф временами дробил их, разводя в стороны, и снова смыкал в единую группу. Капитан куда-то пропал. Теперь рядом с Гулем бежали Фергюсон и Сван. Виляя между валунами, перепрыгивая через встречные трещины, они добрались наконец до края котловины.
Земля обрывалась гладко и круто. О том, чтобы по-человечески спуститься в этом месте, нечего было и думать. Гуль прикинул на глаз и ахнул: высота шестиэтажного дома, не меньше. Впрочем, времени на раздумья не оставалось.
Вернее, им его не дали. Хлопнул заполошный выстрел, и далеко внизу забегали, засуетились фигурки людей. Наступающих колонистов заметили.
Вскинув к плечу автоматическую винтовку. Сван дал несколько прицельных очередей и, плюхнувшись спиной на кромку обрыва, лихо соскользнул вниз. За ним последовал Фергюсон. Кругом вовсю громыхала стрельба, и только Гуль оставался выключенным. Но пересилив себя, он с опаской перевалился через край и с отчаянием обреченного толкнулся руками.
Скольжение получилось совершенно безопасным. Задохнувшись от скорости, он вспомнил на миг детство и ледяные зимние горки. Все повторялось… Через пару секунд он уже стоял внизу, с сомнением взирая на головокружительный склон, с которого только что скатился. Притопнув и убедившись, что все цело, Гуль, с автоматом наперевес, бросился мимо высокой, смахивающей на бочку скалу и увидел чье-то тело. Вспомнил: землистое лицо, шепелявая речь - Чен! Несомненно он!..
Еще одно тело. На этот раз Трап. Чужой Трап… В спешке Гуль не заметил, с какой легкостью, почти не задумываясь, записал лежащего в "чужие".
Вероятно, было все-таки некое скрытое отличие тех от этих и этих от тех. И мозг интуитивно вычленил главное, поторопившись успокоить: чужой.
Навстречу из-за камней выскочил улыбающийся Пол.
- Все! Четверых положили, остальные ушли. Главное, Чена зацепили, он у них - первая голова. Вроде нашего профа, - Монти кивнул в сторону неподвижного тела. - Вспоминаешь? Это ведь он меня тогда…
Ведомый Сваном, из-за скал показался хромающий Ригги.
- Только вот его в ногу шкрябнуло, - жизнерадостно сообщил Пол. - И Хадсону по каске ковырнуло. Зато сколько у них тут добра всякого! В пещерах. Бочки с мазутом, ящики с консервами… Жрать это, понятно, уже нельзя, но ведь интересно! Палатку, кстати, нашли меховую! Уж не с вашего ли северного полигона?
- Как там Володя? - Гуля совершенно не интересовали трофеи.
- В порядке твой капитан! Тоже одного положил.
- Одного?
- А сколько ты хотел?
Обойдя сияющего лейтенанта. Гуль миновал черные провалы пещер и свернута за поворот. Котловина здесь резко сужалась, образуя подобие фьорда; света здесь было значительно меньше.
Володя стоял на каменных ступенях и, опустив голову, рассматривал скрючившегося на земле человека. Гуль медленно приблизился. Глядя на убитого, не сразу признал Свана. Чужого Свана. На груди двойника расплывалось багровое пятно. Пуля угодила прямо в сердце.
Ноги у Гуля подломились, и, чтобы не упасть, он поспешил сделать шаг.
Пробормотал:
- Видишь, ты оказался прав. У них такая же кровь, как у нас.
- Такая же… - эхом отозвался капитан.
- Ничего, оживет. - Гулю мучительно захотелось присесть, и он опустился на ближайший валун. - Как все получилось?
- Просто… Он выскочил и поднял пистолет. Я тоже поднял, но выстрелил раньше. Он упал.
- Ты не виноват, - пробормотал Гуль.
- Разумеется. - Володя поднял глаза. - Послушай, Гуль, а что ты будешь делать, если увидишь среди них себя?
- Как это себя? - Гуль растерялся.
- Ты считаешь это невозможным?
- Нет, но…
- Словом, ты об этом не думал.
- Нет, - признался Гуль.
- Жаль. А я вот думал. Оживет он или нет, это не столь важно. Я выстрелил, он упал. В мыслях своих я убил.
- Что за вздор!..
- Это не вздор. Может, я излагаю скверно, но… Понимаешь, я вдруг понял, что, покажись из этой пещеры не Сван, а мой или твой двойник, я снова бы выстрелил. Испугался бы, но выстрелил.
- Правильно, потому что мы оба знаем, что они двойники.
- Разве от этого легче? - В глазах Володи мелькнуло злое отчаяние. - Разве они - не такие же, как мы?
- Но два "я" - разве это возможно?
- Откуда я знаю? - Капитан покосился на убитого. - Ты только представь себе: еще один Гуль! Он - это ты, и наоборот. До молекулы, до атома. И Бог с ней, с внешностью, я не о ней. - Володя вздохнул. - Неужели ты не понимаешь? Это же чудо!.. Еще один Гуль. Это даже ближе, чем брат. Потому что это полностью ТЫ!
Гуль поежился. Дымчатая кутерьма окутала их. Горы пропали, словно кто-то раскинул над головами шатер. Крохотная площадка - все, что осталось на их долю. За пределами этой площадки воздух становился плотным и непроницаемым.
Гуль, пугаясь, расслышал удары собственного сердца. Пульс замедлялся, а вместе с ним, казалось, останавливалось и время.
Тяжелым, задыхающимся поездом оно стремительно сбрасывало скорость, разгадав на входном светофоре комбинацию огней, лишающую права на движение.
Эти фокусы давно уже не забавляли Гуля. Привстав, он ощутил, что ноги его дрожат, и снова присел. Володя же погружался в себя, не замечая ничего вокруг.
- Ты знаешь, я, пожалуй, мог бы дружить с самим собой, - признался он. - И был бы счастлив такой дружбой…
Пальцами помассировав шею. Гуль хрипло спросил:
- А может, тебе стало бы скучно? С самим собой? Как ни крути, ничего нового: одни и те же мысли, одно и то же настроение.
- Да нет же! - с жаром воскликнул Володя. - Я задавал себе этот вопрос.
Нет, Гуль! Мы ведь никогда не знали себя толком. А в каждом из нас - бездна, бесконечность, на познание которой уходит жкзнь. Это не может быть скучным. Все, что напридумывало человечество, так или иначе крутится вокруг личности. Философия, искусство, политика… Нам и космос, вероятно, нужен только для того, чтэбы взглянуть на самих себя. Тысячелетия мы раскручивали один и тот же волчок, а он то и дело заваливался. Это не от простого. Гуль.
Все наши нескладности оттого, что слишком много в нас понапичкано дряни, и, возможно, двойники - тот самый шанс, что позволит кому-то излечиться при жизни. Понимаешь?.. Я чувствую здесь РАЗУМ, Гуль, чужой и невероятно мощный, бросающий нам даже не соломинку, а целый канат. Надо только увидеть и воспользоваться.
- Почему же мы не видим?
- Да потому что стреляем в самих себя! - прошептал капитан. - И мы с тобой ТОЖЕ могли выстрелить!
- Но ведь не выстрелили?
- По случайности!.. Там, - капитан указал в сторону пещер, - лежит еще один наш добрый знакомый: Ригги. И догадываешься, кто его? Он же сам. Сам себе в ногу и сам себе в висок. Теперь ты понимаешь, о чем я?.. Мы не только не принимаем двойников, мы испытываем к ним особую ненависть, мы их боимся, как свидетелей того неведомого, что у каждого из нас в душе. И потому убиваем с особым азартом, как убивали бы смертельнейшего врага.
- Они не умрут, - упрямо пробубнил Гуль. - Ты же знаешь, здесь не умирают.
Капитан устало посмотрел, взгляд его отражал старческую немощь.
- Умирают, Гуль. Еще как умирают… И ты, и я - все мы так или иначе обратимся здесь в каинов.