Но мне повезло: когда я вернулся, Олив уже спала. При своей врожденной порядочности она не могла даже помыслить, что я способен изменить ей, и, хотя мы бывали близки все реже и реже, я старался экономить силы, чтобы хоть отчасти удовлетворять и ее. Но чаще, проклиная себя, нес что-то про усталость, про трудный день, и она верила мне с простодушием ангела. Шли месяцы, и положение становилось невыносимым. Я все больше напоминал существо с картины Мунка "Крик".
Вставшая передо мной дилемма была поистине ужасна, любезный читатель! Предполагаю, впрочем, что она сводит с ума многих моих современников. Невозможно обрести все, что хочешь, в единственном существе противоположного пола. Что же делать? С одной стороны – зияющая пропасть смирения. С другой – презренная низость измены. А может, все-таки правы французы? – может, идеальный вариант – иметь и жену, и любовницу, разделив свои потребности между ними? Зная Олив, я не сомневался, что при первой попытке предложить такой расклад она заколет меня своим изящным зонтиком. И опускал руки, все глубже погружался в отчаяние и подумывал о самоубийстве. Я даже приставил дуло к виску, но в последнее мгновение дрогнул и выпалил в воздух. Пуля прошла сквозь потолок, и мнительная миссис Фигельсон из квартиры над нами провела пасхальные каникулы на крыше книжного шкафа.
Но однажды ночью случилось чудо. Внезапно с удивительной ясностью, какую обычно приписывают воздействию ЛСД, я понял, что надо делать. Накануне вечером мы с Олив были на премьере восстановленного фильма с Белой Лугоши. В решающей сцене Лугоши, который играет безумного ученого, при вспышках молний соединяет мозг несчастной жертвы, привязанной к операционному столу, с мозгом гориллы, лежащей рядом. Если киносценаристу под силу такое выдумать, подумал я, то, уж конечно, хирург моего уровня способен осуществить подобную операцию во плоти.
Не стану утомлять вас техническими подробностями, непрофессионалу их все равно сложно понять. Скажу просто, что через некоторое время грозовой ночью на Пятой авеню появилась таинственная фигура в сопровождении двух женщин, нетвердо державшихся на ногах. Очертания одной из спутниц заставляли редких водителей въезжать на тротуар. Троица скользнула в темное здание больницы "Флауэр", давно закрытой на ремонт. Там, в заброшенной операционной, при вспышках молний, с треском кроивших мрак, неизвестный провел операцию, которая до него делалась только в мире целлулоидных грез и была по силам лишь одному хирургу, венгерскому актеру, превратившему полную муру в жанр искусства.
И что же? Тиффани Шмидерер, поселившаяся отныне в не столь совершенном теле Олив Чомски, почувствовала восхитительную свободу: она словно избавилась от проклятья, перестав быть постоянным объектом мужского вожделения. Как и предсказывал Дарвин, вскоре у Тиффани развился разум: пускай не такой, как у Ханны Арендт, но позволивший ей понять ограниченность астрологии и удачно выйти замуж. А перед по-прежнему блистательной Олив Чомски открылся теперь весь мир, она стала моей женой, а я стал объектом всеобщей зависти. И мы познали блаженство, о каком можно прочесть только в "Тысяче и одной ночи".
Всё бы хорошо; но через несколько месяцев я почему-то утратил интерес к этой идеальной женщине и неожиданно втрескался в стюардессу по имени Билли Джин Запрудер. Ее мальчишеская фигура и алабамский говор сводили меня с ума. Вот тогда я и уволился из больницы, надел кепку с пропеллером, рюкзак – и покатил на роликах вниз по Бродвею.
Спутник инакомыслящего
(сборник полезных советов)
Для революции необходимы два условия: наличие тех, против кого восстают, и тех, кто непосредственно будет восставать. Одежда не имеет значения, время и место определяются участниками сообща, однако для достижения наилучших результатов желательно присутствие обеих сторон. Китайская революция 1650 года сорвалась из-за неявки противников, и деньги, потраченные на аренду зала, пропали понапрасну.
Люди или партии, против которых направлена революция, называются "угнетателями". Их легко отличить по хорошему настроению. Обыкновенно "угнетатели" носят костюмы, владеют земельными участками и слушают музыку за полночь, не боясь скандала с соседями. Их задача заключается в поддержании статус-кво, то есть неизменного положения вещей, хотя раз в два-три года они не прочь поменять обои.
Если "угнетатели" слишком суровы, возникает так называемое полицейское государство, где всех стригут под одну гребенку, сушат одним феном, освежают одним одеколоном и запрещают называть мэра родного города жирной свиньей. В полицейском государстве не соблюдаются права человека, отсутствует свобода слова, хотя и сохраняется некоторая свобода жеста и право на пантомиму в суде. Запрещена любая критика правительства, в особенности его дикции и галстуков. Нечего говорить также о свободе печати: все средства массовой информации находятся в руках правящей партии, служат рупором ее идей, а результаты матчей подвергаются строжайшей цензуре, дабы убаюкать общественность.
Лица либо группы лиц, которые поднимают восстание, называются "угнетенными". Обычно их можно узнать по непрестанному ворчанью, нытью и жалобам на мигрень. (Следует отметить, что угнетатели никогда не устраивают революций и не стремятся стать угнетенными, так как это влечет за собой полную перемену гардероба, включая нижнее белье.)
К наиболее знаменитым революциям традиционно относятся:
Французская революция, в ходе которой восставшее крестьянство захватило власть, поменяло все замки во дворце, чтобы хозяева не могли вернуться, и устроило колоссальную вечеринку. Когда дворянству удалось отбить дворец, пришлось делать большую уборку, оттирать пятна и собирать окурки.
Русская революция, которая назревала долгие годы и вспыхнула в тот момент, когда пролетариат понял, что "царь-батюшка" – это один и тот же человек.
Нужно заметить, что по окончании революции "угнетенные" чаще всего берут власть и начинают вести себя как "угнетатели". Понятно, что потом им уже невозможно дозвониться, и о деньгах, которые вы дали в долг на баррикадах, чтобы купить сигарет и жвачки, лучше забыть.
К основным приемам гражданского неповиновения относятся:
Голодовка. В ходе голодовки "угнетенные" отказываются от пищи, пока их требования не будут выполнены. Следует остерегаться коварства властей, которые нередко пытаются подложить голодающему пачку крекеров или ломтик чеддера. Если удаётся заставить мятежника перекусить, то потом очень легко подавить восстание. Если же убедить его не только поесть, но и оплатить счет, это можно считать полной победой тиранов. Многотысячная голодовка в Пакистане была сорвана умелыми действиями правительства, пустившего в ход исключительно нежную телячью отбивную, от которой было невозможно отказаться; но, разумеется, мало где так вкусно готовят.
Трудность голодовки заключается в том, что через пару дней очень хочется есть. Тем более когда за окном разъезжают полицейские фургоны с динамиками и день напролет повторяют: "Мм, какие шашлычки, ай-ай-ай, смотри-ка – жареные орешки!"
Менее радикальной формой голодовки, которая подойдет умеренным политическим деятелям, является отказ от приправ. Этот сам по себе скромный демарш, употребленный к месту, способен произвести огромное впечатление на правительство. Так, настойчивое требование Махатмы Ганди ничем не заправлять ему салат вынудило посрамленных британцев пойти на серьезные уступки.
Кроме принятия пищи, можно также отказываться от: улыбок, преферанса и исполнения роли Деда Мороза на школьном утреннике.
Сидячая забастовка. Выберите место и займите положение сидя. Садитесь так, чтобы копчик коснулся пола или земли, иначе будет считаться, что вы стоите на коленях – это лишено политического смысла, кроме случаев, когда и само правительство стоит на коленях. (Что редкость, хотя при наступлении холодов правительство иногда опускается очень низко.) Задача сидящего – не вставать, пока власти не пойдут на уступки. Власти, как и в случае голодовки, стараются всяческими хитростями заставить мятежника подняться. Они могут сказать, например, "просьба освободить вагоны, поезд идет в парк", или "всего доброго, мы закрываемся", или "вы не встанете на минуточку, мы просто хотим измерить ваш рост?".
Демонстрации и марши протеста. Смысл демонстрации в том, что она должна быть заметна. Отсюда сам термин – "демонстрация". Демонстрация, проводимая у себя дома, не является политической акцией, и скорее может быть квалифицирована как глупость или полный идиотизм.
Великолепным образцом демонстрации может служить так называемое Бостонское чаепитие, когда американцы, переодетые в индейцев, сбросили в море партию английского чая. Вслед за этим индейцы, переодетые в американцев, сбросили в море непереодетых англичан. После чего англичане, переодетые в партию чая, сбросили в море друг друга. И, наконец, в залив вошел головной крейсер немецкого торгового флота с командой, переодетой в костюмы из "Чио-чио-сан" (по невыясненной причине).
Во время демонстрации неплохо иметь в руках плакат с требованием. Рекомендуются следующие варианты: 1. Нет повышению налогов! 2. Нет снижению налогов! 3. Нет насмешкам над пекинесами!
Другие приемы гражданского неповиновения. Неповинующийся также может:
– стоять под окнами мэрии, скандируя "кол-ба-сы!" до тех пор, пока требование не будет выполнено;
– блокировать городской общественный транспорт с помощью отары овец;
– звонить домой истеблишменту и петь в трубку "Бесс, ты теперь моя";
– переодеться полицейским и скакать по улицам;
– притвориться баклажаном и щипать прохожих за ляжки.
Шеф
Я сидел у себя в конторе, чистил "тридцать восьмой" и гадал, откуда привалит новое дельце. Работу свою я люблю, и хотя мне не раз портили прикус автомобильным домкратом – сладкий запах зеленых всё лечит. Не говоря о девчонках. Это моя вторая слабость: они мне нужны чуть побольше воздуха. Вот почему когда дверь распахнулась и в контору стремительно вошла длинноволосая блондинка, сказала, что ее зовут Хизер Баткис, она натурщица, позирует голышом и нуждается в услугах частного сыщика, мои слюнные железы переключились на четвертую передачу. Эта короткая юбочка, тонкий свитерок и параболы, которые они обтягивали, могли вызвать инфаркт у буйвола.
– Что я могу сделать для тебя, детка?
– Вы занимаетесь розыском пропавших?
– А кто-то потерялся? В полицию ты уже обращалась?
– Не то чтобы потерялся. Видите ли, мистер Любошиц…
– Просто Кайзер, малыш. Так кого же мы ищем?
– Бога.
– Бога?
– Бога. Всевышнего, Творца мироздания, Первопричину всего сущего, Верховный принцип бытия. Прошу вас, Кайзер: его надо найти.
Чокнутые у меня в конторе не редкость, но когда они так сложены – слушаешь не моргая.
– Зачем?
– Неважно. Ваше дело разыскать Его.
– Извини, детка. Ты не по адресу.
– Но почему?
– Мне нужно знать все до конца.
Я встал.
– Подождите, хорошо, ладно.
Она закусила нижнюю губу, потом принялась расправлять морщинку на чулочке. Я оценил спектакль, но не купился.
– Давай-ка начистоту, малыш.
– Хорошо. Дело в том, что я не натурщица.
– Нет?
– Нет. И зовут меня не Хизер Баткис, а Клер Розенцвейг, я студентка. Учусь в Вассаре на философском. Изучаю историю западной мысли и тому подобное. В январе мы сдаем дипломную. Тема – религия Запада. Все, конечно, отделаются общими рассуждениями. Но я хочу дать точный ответ. Профессор Гербанье сказал: кто даст точный ответ – диплом в кармане. А отец обещал "мерс", если будут все пятерки.
Я открыл пачку "Лаки", потом пачку жвачки и взял из той и другой по штучке. История начинала мне нравиться. Бывалая малышка. Неслабый IQ и фигурка, с которой следовало познакомиться поближе.
– Как же он выглядит, твой Бог?
– Понятия не имею, я никогда его не видела.
– Так с чего ты взяла, что он вообще существует?
– Вот это и требуется выяснить.
– Неплохо. Не зная ни какой он из себя, ни откуда копать?
– Откровенно говоря, да. То есть я-то, вообще, подозреваю, что он повсюду. В воздухе, в каждом цветке, в вас, и во мне, и вот в этом стуле.
– М-да…
Ну, понятно: пантеистка. Буду иметь в виду. Я сказал, что готов взяться за дело. Сто баксов в сутки плюс дополнительные расходы и дружеский ужин с клиенткой. Она улыбнулась и согласилась. Мы вместе спустились в лифте. Вечерело. "Есть Бог или нет, – подумал я, – в Нью-Йорке немало парней, которые любой ценой помешают мне это выяснить".
Ребе Ицхак Вайсман, местный раввин, был моим должником, – как-то раз я помог выяснить, кто натирает его шляпу свиным салом, – и теперь мне пришло в голову, что он мог бы, пожалуй, подкинуть какую-то зацепку. Но едва ребе услышал, о чем речь, я понял: дело нечисто. Ребе испугался. Здорово испугался.
– Конечно, конечно, Тот, о ком ты спрашиваешь, существует. Но я не имею права даже сказать, как Его зовут. Он просто уничтожит меня. Хотя я никогда не мог понять, почему некоторые так чувствительны к тому, чтобы их называли по имени.
– Ты когда-нибудь видел Его?
– Я? Ты шутишь, что ли? Хорошо, что я собственных внуков увидел.
– Тогда откуда ты знаешь, что Он существует?
– Откуда? Хороший вопрос! Да как бы я купил такой костюм за четырнадцать долларов, если бы там никого не было? А ну пощупай, какой габардин! Нужны еще доказательства?
– Это единственное?
– Минуточку, минуточку! А Ветхий Завет? Это что тебе, вчерашний форшмак? Как, по-твоему, Моисей вывел евреев из Египта? Или ты воображаешь, он сбацал фараону чечетку и обаятельно улыбнулся? Будь спокоен, Красное море домкратом не разведешь. Тут настоящая сила нужна.
– Выходит, Он крутой, а?
– Да. Очень крутой. Иной раз подумаешь, что в Его положении можно бы уже быть чуть помягче.
– Откуда ты столько знаешь о Нем?
– Мы – избранный народ. Он выбрал нас среди других племен и окружил особенной заботой. О чем я тоже как-нибудь переговорил бы с Ним с глазу на глаз.
– Избранный народ? И сколько же вы за это отстегиваете?
– Не спрашивай.
Вот оно как. Выходит, евреи давно с Ним повязаны. Старый как мир рэкет: Он дает им крышу, они башляют. И, судя по настроению ребе Вайсмана, доит Он их основательно.
Я взял такси и двинул в бильярдную к Дэнни на Десятой авеню. Плюгавый живчик на дверях сразу мне не понравился.
– Фил Чикаго здесь?
– А кто спрашивает?
Я сгреб его за лацканы, прихватив немного его паршивой шкуры.
– Что-что, сучок?
– Он в задней комнате, сэр.
Сразу понял, с кем имеет дело.
Легендарный Фил Чикаго. Медвежатник, фальшивомонетчик. Руки по локоть в крови. Отпетый атеист.
– Никакого Шефа не существует, Кайзер. Это полная туфта. Сказки для малышей. И никогда не существовало. Есть синдикат, международный синдикат. В основном сицилийцы. Но никакого главного там нет. Ну, если разве что не считать Папы.
– Мне бы повидать его.
– Подумаем. – Фил подмигнул мне.
– Ты слышал что-нибудь о некой Клер Розенцвейг?
– Никогда.
– А Хизер Баткис?
– Погоди, погоди… Слыхал. Пергидрольная киска из Рэдклиффа с вот такими буферами?
– Из Рэдклиффа? А говорит, из Вассара.
– Да? Врёт. Она профессорша в Рэдклиффе. Одно время путалась с каким-то философом.
– Пантеистом?
– Нет. Мне говорили, эмпириком. Стремный тип. Клал на Гегеля, вообще забил на диалектику.
– Понятно.
– Вот именно. Сначала он лабал джаз с двумя корешами, колотил по барабанам. А потом подсел на логический позитивизм. Дальше показалось мало – попробовал прагматизм. Последний раз я слышал о нем от его корешей: он их кинул на кучу бабок, чтобы дослушать курс по Шопенгауэру в Колумбии. Они теперь точат зуб, надеются по крайней мере добраться до его конспектов, худо-бедно отбить хоть что-нибудь на продаже.
– Спасибо, Фил.
– Не за что, Кайзер. Не за что. Ничего там нет. Одна пустота. Неужели ты думаешь, если бы я хоть столечко сомневался в полной бессмысленности бытия – я рисовал бы фальшивые чеки и дрючил сограждан, как я их дрючу? Вселенная сугубо феноменальна. Нет ничего абсолютного. И смысла никакого нет.
– Кто победил в пятом забеге на Акведуке?
– Санта-Бэби.
Я зашел к "О'Рурку", взял пива и попытался свести все воедино. Но ничего не получалось. Сократ покончил с собой – по крайней мере, так говорили. Христа убили. Ницше сошел с ума. Черт возьми! – если Он существует, то явно не хочет, чтобы об этом узнали. Но зачем Клер Розенцвейг врала про Вассар? И что, если Декарт прав насчет дуализма Вселенной? А может, в точку попал как раз Кант, когда постулировал существование Бога через моральный императив?
Вечером я ужинал с Клер. Не прошло и десяти минут после десерта, как мы были в койке, и скажу тебе, приятель: пусть твоя западная мысль додумает остальное. Она показала мне такую акробатику, какую ты видал только на олимпиаде. Потом мы лежали височек к височку, ее светлые волосы разметались, наши тела так и не расплелись. Я курил и глядел в потолок.
– Слушай, Клер: а что, если Кьеркегор прав?
– То есть?
– Что, если знать невозможно? Можно только верить.
– Полный абсурд.
– Не надо быть такой рационалисткой.
– Да нет, я вовсе не рационалистка. – Она закурила. – Просто я не хочу онтологии. Не сейчас. Если ты будешь настаивать, я… я просто не смогу.
Клер разволновалась. Я приподнялся и поцеловал ее. Зазвонил телефон, она сняла трубку.
– Тебя.
Это был сержант Рид из отдела по расследованию убийств, я узнал по голосу.
– Ну что, нашел Бога?
– Пока нет.
– Всемогущий Творец? Он же демиург, он же абсолют, он же начало всех начал и творец мироздания? Так?
– Все правильно.
– Только что в морг доставили одного жмурика. По приметам все совпадает. Тебе бы подъехать по-быстрому.
…Да, это был Он, никаких сомнений. И, судя по Его виду, работал профессионал.
– Когда привезли, он уже был готов.
– Где нашли?
– На складе по Деланси-стрит.
– Ну и какие идеи? Улики есть?
– Почерк экзистенциалиста. Сто процентов.
– Думаешь?
– По всему видно, плана у него не было. Чистая импровизация.
– Убийство в состоянии аффекта?
– Вот именно. Так что подозрения падают на тебя, Кайзер.
– На меня?
– Ну кто же в управлении не знает, как ты относишься к Ясперсу?
– Из этого следует, что я убийца?
– Пока нет. Пока что подозреваемый.