* * *
Тюремщик был пьяный и благодушный. Он не испытывал к Сомову никакой неприязни.
- Не хочешь? - удивился он, глядя, как пленник отодвинул от себя большую плетёную бутылку с вином. - Это тебе полагается, как последняя милость.
Тюремщик взял бутылку, подержал её, со вздохом выдернул пробку и сделал богатырский глоток.
- И еда тоже полагается, - он кивнул на корзинку с курицей, яйцами, помидорами и солонкой с солью.
Посмотрев на выражение лица пленника, он недоумённо спросил:
- Что, тоже не хочешь? Может ты и прав, - он одним махом обглодал ножку. - Я думаю, что тебе оно там не понадобится…
- Где там? - спросил госпитальер.
- На том свете. Хотя его и нет… Но мы так говорим, понимаешь. Тюремщик-то может сказать такое, за что другим вырвут язык. Потому что он тюремщик. Лицо важное. Гражданин с большой буквы!
Ещё несколько глотков привели тюремщика в совершенно благостное состояние.
- Это какое-то безумие, - вздохнул Сомов.
- А вот это ты зря… Чего, и яйца не будешь? Ну тогда я сам, - он двумя движениями очистил яйцо и проглотил его. - Ты прав. Оно лучше на пустой желудок.
Госпитальер со злостью вырвал бутылку и сам сделал глоток. Вино было противно-кислым.
Тюремщик пожал плечами, прошёлся по камере. Критически осмотрел пленника, с сожалением покачал головой.
- Да и вообще - соберись. Раскис ты как-то. Подумай, на казни будет много людей. В том числе женщины и дети. На тебя будут смотреть все. А ты такой раскисший. Имей совесть.
Тюремщик подвёл госпитальера к решётке.
- Ты посмотри. Я вчера гильотину сам начистил. Блестит, как новенькая. А тебе глотка вина мне жалко? Эх ты…
Сомов ничего не ответил, а тюремщик продолжал свой трёп:
- Большое дело - голову ему снесут! Без головы-то, может, оно спокойнее. Дурные мысли не беспокоят. Между прочим, это мне сказал самый уважаемый Гражданин Парижа - городской палач Шарль Генрих Сансон-девятнадцатый.
- Девятнадцатый, - кивнул госпитальер.
- А что? Вся его родня по мужской линии служит в палачах во всей Гаскони. А он девятнадцатый - самый среди них известный, не считая, конечно, далёкого предка, который во времена Великой Французской революции лично казнил короля Людовика XVI, а потом стащил с обезглавленного тела вещички и бросил их в толпу. Ну народ тут же принялся рвать их на мелкие кусочки, а потом продавать друг другу за сумасшедшие деньги. Сансон-девятнадцатый будет казнить и тебя. Большая честь, скажу я тебе, еретик.
- Польщён.
- А то прошлую казнь свершал какой-то практикант. Парень старательный, но не то…
- Сколько мне осталось? - осведомился Сомов.
- А вот к полудню и соберутся все… А что, давно еретиков не казнили… Ты мне скажи, как ты такой глупый уродился, что еретиком стал?
- Нет, это вы уродились дураками.
- Ну вот, а я к тебе, как к человеку… - обиженно протянул тюремщик.
Сомов протянул ему бутылку. Тюремщик выхлебал последние глотки.
- На, порадуйся, - вернул он почти пустую бутылку, - там ещё немного осталось…
* * *
В небольшом доме, мало чем отличавшемся от точно таких же неказистых домишек вокруг, в одном из парижских предместий в поте лица трудился маленький человек невзрачного вида. Единственно, что могло бы привлечь к нему чужой взгляд, так это большой высокий лоб мыслителя, на который ниспадала жиденькая грязная прядь седых волос. О том, что этот человек был единственным в своём роде специалистом, знали только наиболее выдающиеся представители святой инквизиции. Его звали Пьер Блишон, и он являлся инквизитором-аналитиком. Он орудовал такими понятиями и писал такие заключения, за одну строчку из которых, выйди она из-под пера другого человека, тотчас прибавилось бы работы городскому палачу. К Блишону стекались все доносы об аномальных явлениях, какие только происходили на планете Гасконь.
Блишон не любил выходить из своего дома. Всё, что ему было необходимо, доставляли многочисленные слуги - они назывались товарищами, поскольку в обществе равных слуг быть не может, но сути это не меняло. Инквизитора-аналитика раздражала необходимость называть вещи не своими именами, но он знал, что такова суть и фундамент системы, а нет ничего страшнее, чем расшатать систему. Это грозит бесчисленными бедами. Поэтому он называл дворецкого, охранника, повара товарищами, клал им, как положено, руки на плечо, но при этом отличался требовательностью, которой не могли похвастаться и мифические древние представители аристократии.
На стол Блишону ежедневно ложились отчёты младших аналитиков, основанные на донесениях тысяч и тысяч шпионов, полицейских агентов, инквизиторов, жандармов, членов трибунала и обычных добропорядочных Граждан. Слухи, сплетни, истории, которые подслушивали в городе или на его окраинах.
На столе стояло несколько телефонных аппаратов. Один из них, в полированном деревянном корпусе, городской - по нему он мог дозвониться любому из двадцати тысяч городских абонентов. Зелёный металлический аппарат имел сто восемнадцать абонентов - членов Совета Справедливых, инквизиторов и высших чиновников.
Отделанный серебром и золотом, со сложным орнаментом, напоминающим каббалистические знаки, третий телефонный аппарат был очень редкой вещью. Такой Блишон видел только у Главы Совета. И у этого аппарата был единственный абонент. На том конце провода готов был в любое время ответить один из трёх Святых Материалистов. Мало кто имел доступ к Великим Гражданам Гаскони, которые стояли куда выше самого Равного из Равных. А инквизитор-аналитик такое право имел, и это очень льстило его самолюбию. Но надо отдать должное его скромности, поскольку он никогда не позволял себе злоупотреблять этой телефонной связью и пользовался ею в редчайших случаях, когда того требовали обстоятельства.
В тот день Блишон как обычно позавтракал и сразу же уселся за свою конторку, заваленную не разобранными ещё со вчерашнего вечера отчётами, доносами и докладами. Закончил с ними он перед самым обедом. Но на слова лакея: "Кушать подано, Гражданин!" никак не отреагировал. Обычно утренней порцией доносов он занимался только в послеобеденное время, но тут нетерпение, свойственное истинно пытливому уму, занятому разрешением некой новой загадки, не позволило отложить эту работу на потом. И он сразу же взялся перелопачивать и эту гору бумаг. Наконец он завершил свою работу, потом уселся за расчёты.
Инквизитор-аналитик пользовался достаточно примитивным электронным калькулятором. Судя по формулам, которые покрывали чистые листы бумаги, этот человек был большим знатоком математических наук. Закончив с работой, Блишон почесал нос, покачал головой и, не сказав ни слова лакею, застывшему у дверей в подчёркнуто независимой позе, но готовому словить любое приказание на лету и мигом исполнить его, потянулся к зелёному телефонному аппарату, сделал несколько звонков. Последний звонок вывел его из равновесия.
- Что? - завопил он. - Как вы могли?
На том конце провода что-то беспомощно лопотали в своё оправдание.
Инквизитор-аналитик остался крайне неудовлетворённым результатами бесед. Просидев с четверть часа в задумчивости, он потянулся к серебряному телефону.
- Великий Гражданин? Я опечален, что вынужден нарушить покой и твои высокие размышления о сути Великой Материи, - подобострастно произнёс инквизитор-аналитик в трубку, ощущая, как предательски дрожит голос.
- Чего тебе надо, инквизитор? - прозвучал довольно грубый, но вместе с тем вкрадчивый голос Святого Материалиста. Возможно, когда-то у этих людей и были имена, может быть, имелись они и сейчас, но для посторонних они были просто Материалист-Один, Материалист-Два и Материалист-Зеро.
- Не укладывающийся в статистику выброс аномалий, - произнёс инквизитор-аналитик.
- Подробнее, - пророкотала трубка.
- Это длинный и серьёзный разговор.
- Хорошо. Я пришлю за тобой.
- Слушаюсь, Великий Гражданин, - кивнул Блишон. На душе у него было тревожно. Святых Материалистов не тревожат без дела. Это всё равно, что ворошить гнездо с ядовитыми летучими тарантулами…
* * *
Этьен Лежу соскочил с лошади и привязал её к стойлу. Оглянулся - вокруг ни души. Кедровый лес, густой кустарник, здесь водилась дичь и была отличная охота.
Он прибыл раньше, чем рассчитывал, и теперь мог несколько минут предаться безделью и посидеть на крылечке, нюхая табак и чихая вдоволь. А то и опрокинуть в одиночестве стаканчик доброго вина - благо бутылку он предусмотрительно положил в седельную сумку.
Этьен Лежу был доволен собой. Он владел обширным поместьем. У него был хороший дом. На него работали несколько Граждан, которых он про себя именовал батраками, хотя за эти слова можно было и поплатиться, в Стране Равных нет батраков, есть помощники. Гражданин Лежу привык соблюдать правила. Он самолично за свою жизнь выдал инквизиции двух еретиков. И об этом подвиге писали даже парижские газеты. Сын у него работал в инквизиции. И младшая дочь достигла определённых успехов в жизни - она была проституткой на одной из лучших точек Парижа, куда устраиваются только по знакомству. Но тут уж братец помог - без него её бы там не было.
Жизнь у Лежу текла размеренно и сыто. Деньги водились. В числе его знакомых имелись уважаемые землевладельцы, ростовщики и даже сам бургомистр их городка Шюни. По воскресеньям вся компания собиралась перекинуться в картишки. Лежу прекрасно играл в карты. Он чаще выигрывал, чем проигрывал, но для людей, перед которыми он заискивал, он делал исключения. Как можно всё время выигрывать у бургомистра, который тебе даёт подряды на работу? Никак нельзя.
Всё было хорошо. Вот только нервировали одолевшие в последнее время галлюцинации. Лежу знал, что призраков не существует, что они только плод воображения. Но его воображение в последнее время походило на яблоню с созревшими яблоками - плоды так и сыпались с неё. Две недели назад он видел фиолетовый шар. Неделю назад на пастбище наполз странный сизо-голубой, с блёстками туман, в котором угадывались очертания невероятных городов, которых просто не может быть в природе. Три дня назад посреди ночи Лежу поднялся, потому что в комнате рядом с ним из воздуха возникла прозрачная жёлтая рука - как обрубок, но пальцы жили, они ласкали какой-то невидимый предмет. А что грабли и лопаты в сарае двигаются, как только хотят, тут уж и говорить нечего. Батраки, то есть помощники, испытывали то же самое, так что пришлось им повысить плату, когда они отказались выходить на работу. Галлюцинациями в округе страдали и раньше. Все знали, что их количество растёт с продвижением на северо-запад.
Лежу провёл не один час в поселковой церкви Ньютона у своего исповедника. Молодой святой отец был достаточно высоко эрудирован для такого захолустья, он долго объяснял Лежу о разгаданных загадках мышления человека, о вращающихся по орбитам атомах, о силе пара, бензина и электричества. После его объяснений становилось легко на душе, и снисходило понимание, что мир прост и работает чётко, как хорошо смазанная бензиновая косилка.
Лежу потянулся, огляделся на лес. Скоро на своей кобыле прискачет Мариэль. Он обожал её. Она была так толста, что его руки утопали в её теле, и от этого пробуждалось желание. А ещё будоражило кровь, что она была женой бургомистра, и что Лежу наставляет рога тому негодяю, которому вынужден каждую неделю проигрывать в карты по полсотни, а то и больше франков.
- Ласточка моя, - прошептал Лежу, вспоминая свою любовь и улыбаясь. Правда, по размерам ласточка тянула скорее на грузовой винтокрыл.
Лежу подошёл к дверям охотничьей хижины - их любовного гнёздышка. Насвистывая бравурный мотивчик, он открыл дверь. И отступил на шаг, расширяя глаза.
- Галлюцинация, - поражённый, прошептал он, разглядывая огромную, полуголую жирную чёрную тушу, возникшую на пороге.
- Пришёл. Мой! - Чёрный шаман сделал шаг навстречу, и Лежу почувствовал, что впадает в какое-то оцепенение и не может сделать ни движения.
- Галлюцинация, - ещё раз прошептал он. Галлюцинация очень успешно выпила его кровь…
- Я чую, - прошипел Чёрный шаман, закончив с чёрным ритуалом Буду и отбрасывая в сторону чашу. Магистр с омерзением смотрел на происходящее и держал руку на семиконечной звезде.
- Я знаю! - воскликнул Чёрный шаман. - Я иду. Ждите!!!
* * *
"ГИЛЬОТИНА, КАК ВЕТЕРОК. ОНА ОТРУБИТ ВАМ ГОЛОВУ ТАК, ЧТО ВЫ НИЧЕГО НЕ ПОЧУСТВУЕТЕ. ГРАЖДАНИН ГИЛЬОТЕН".
Филатов прочитал вслух плакат, протянувшийся вдоль здания "Гильдии Торгашей".
- Отлично сказано! - воскликнул разведчик.
- В этом сравнении есть изысканность стиха, - произнесла, томно потягиваясь, Жозефина.
- Вне всякого сомнения.
- Знаешь, родной, мне очень повезло, что эта квартирка досталась мне по наследству. Мой отец был не последним человеком в Гильдии Торгашей. Он и получил от Городского Совета эту квартирку, и теперь в дни казней я даже пускаю за небольшую плату сюда людей, желающих посмотреть на действо сверху. Но ради тебя я сделала исключение.
"И ради моих денег, которые с лихвой окупают всё", - подумал Филатов без всякой злобы и спросил:
- Бывает много народу?
- Яблоку упасть негде. Если хорошая казнь, если хороший еретик, то приезжают и из других пригородов, и из Парижа.
- А эта казнь как - хорошая?
- Средняя, - пожала голыми плечами Жозефина, поглаживая пальцами свою грудь. - Вот когда здесь казнили Муфтия Западных Мусульман, вот тогда я заработала на билетах столько денег, сколько не заработала за месяц тяжёлого труда своим телом.
Разведчик стоял у окна и смотрел на площадь со зданиями Городского Совета, Гильдий, городской тюрьмы. Он знал, что в камере на втором этаже ждёт своего последнего часа друг и товарищ госпитальер Сомов.
- Я не пойму, кому охота идти против всех? - спросила Жозефина.
- Материализм - великое учение, - произнёс так, чтобы усмешка не стала заметной, Филатов.
- Ну конечно, милый. Я могла бы тебе рассказать многое. Вместе с Гражданками я окончила двухмесячные курсы пропагандисток. Кстати, вразумление Единственно Верным Истинам входит в мои обязанности, определённые Уложением о проституции.
- Я знаю.
- И тебе нравится, как я исполняю и эти обязанности? - пристально посмотрела на него проститутка.
- Несомненно. Но постельные обязанности ты исполняешь куда лучше.
Жозефина фыркнула. Потом настойчиво произнесла:
- Материализм и твёрдая рука инквизиции избавили человека от гнёта старых лживых Богов. Религия - не что иное, как порождение страха перед природой. - Жозефина подкралась к разведчику сзади и легонько укусила за шею, начала ласкать языком, потом, поглаживая руками его сильное тело, продолжила: - Мы скинули оковы с разума. Разум человека - вот единственный и истинный БОГ.
- Ну а если серьёзно, чем не устраивали старые боги, чем не нравится человеческая душа?
- Ты богохульствуешь?
- Нет, просто я хочу убедиться, что языком ты работаешь не только в постели.
- Ну ладно, - Жозефина уселась на кровать. - А ты скажи, положа руку на сердце, зачем нужен этот Бог свободному человеку? Где ему место среди равных? Он нужен торговцам, основе основ Республики? Он нужен крестьянину? Он повысит прибыли или урожай? Не было ещё такого. В уме свободного человека, в свободном, равном и братском обществе есть места только для прибыли и для выполнения долга. Мысли - не больше чем химия в мозгу. Любовь - игра гормонов. Где он, Бог? Кому он нужен?
- Ты говоришь красиво. Ты говоришь правильно. Такая ты мне нравишься ещё больше, - он сжал проститутку в объятиях так, будто хотел раздавить всмятку.
Потом разведчик посмотрел на часы. Казнь должна состояться через три часа.
- Казнь. Радость толпы, - вздохнул горько Филатов, прижавшись лбом к холодному стеклу.
- "Когда у палача много работы, революция вне опасности", - процитировала с пафосом Жозефина. - Эти слова все почему-то приписывают Святому Робеспьеру, но лично я считаю, что она принадлежит Великому Гражданину Дантону.
- Ты слишком умна, Жозефина, - Филатов подошёл к ней, запрокинул голову, поцеловал, а потом вколол капсулу "амнезина".
В этой прекрасной голове теперь не останется никаких воспоминаний о таинственном клиенте. Видимо, Жозефина решит, что слишком сильно перебрала и у неё напрочь выпали из памяти последние часы. Но большая сумма денег успокоит её, и она не будет поднимать шума. - Пора в дорогу, - хмыкнул разведчик, быстро оделся и направился к выходу.