- Ответ, по-видимому, содержится в самом твоем вопросе. Заново ее вырастил ствол Флюидуса, а не женщина земная. Вырастил на свой лад. Команда была, вероятнее всего, отдана гормонами дефилиппуса. Оплывок и гормоны, феромоны дефилиппуса строили, воссоздавали ее на свой флюидусовский лад…
- Почему же вы до сих пор молчали?
- Потому что все это пока предположения. Каждый день дает проверку этой гипотезе. И, честно оказать, с каждым днем эта гипотеза представляется мне все более истинной.
- Это… эта… она будет понимать, соображать, разговаривать?
- Мозг у нее, во всяком случае, есть…
- Кто же она мне теперь? Бабушка? Сестра?
- Ну это, по-моему, не самый существенный из вопросов.
Аня сидела, прикрыв глаза, свыкаясь с услышанным. Все это было так невероятно, что она не знала, радоваться ей или скорбеть.
- Я буду называть ее Матильдой, - сказала она, поднимаясь.
***
В рассказе Михеича история с возрождением, обновлением, созданием заново Матильды Васильевны выглядела более или менее понятно, просто, как всегда это бывает в кратко описанной гипотезе. Но для ученых здесь было так много вопросов, так много загадочных, темных мест, что они, будь на то силы, работали бы, кажется, день и ночь.
Если бы хоть один дефилиппус оказался им доступен! Один-единственный! Но дефилиппусы куда-то совсем пропали. Может, их стало меньше, а может быть, они стали осторожнее. Ни одного дефилиппуса не удалось засечь за последнее время.
Над Бабушкиным оплывком работали все - приходилось устанавливать очередь. Сейчас он был "молчалив" и, по-видимому, мертв, этот оплывок. Но были остатки "кокона" юной Матильды. Оставалась сама яма, дыра, сужавшаяся понемногу.
- Здесь тигель был невообразимый, - сказал Володин, хмыкнув почтительно, когда обнаружили остатки почти совсем распавшегося гермошлема.
- Не копался бы - вырастили бы тебе, может быть, новый скафандр, - откликнулся шуткой Козмиди.
- Увы, в молекуле гермошлема не заложен план скафандра!
- В жизни не видел ничего интереснее оплывков!
- И загадочнее!
- Как, однако, мы привыкли земные загадки загадками не считать, а замечать только те, с которыми сталкиваемся на других планетах!
"Вот так бы и Фима сказал", - подумала Аня.
- Что же такое оплывки? - вопрошал, расширив глаза, Маазик. - Нечто вроде наростов на растениях, вызываемых паразитами, представляющих для этих паразитов обитель, колыбель, защиту? Возможно, дефилиппусы как раз и образуют оплывки?
- Почему бы не назвать оплывки маазиками? - вставил Козмиди.
Но Маазик даже не улыбнулся и даже не слышал, наверное. Он продолжал:
- А что, если оплывки - это просто покоящиеся формы дефилиппусов, нечто вроде панцирной фазы, способной переносить высушивание и вымораживание, яды и радиацию?
- Ну тогда уж, - оказал Козмиди, - это может быть и чем-то вроде твердых оболочек куколок…
- …к тому же напрочно сросшиеся со стволом.
- А я считаю, - сказала Заряна, - это скорее "электронные мамки", а сами импульсы - некие биологические часы, которые сообразуют свой ход с изменением "плода". Перед закладкой куколки оплывки раскрываются по определенному сигналу.
- Сезам, откройся!
- Именно! Этот сигнал известен одному лишь дефилиппусу. Когда же куколка созрела, срабатывают биологические часы, "электронная мамка" - и оплывок снова раскрывается.
- Как выскакивает кукушка при бое часов.
- Именно.
Импульсы Бабушкина оплывка были записаны от начала и до конца. Их воспроизвели у других оплывков. Увы, они и не подумали раскрыться. Возможно, "чужим" или же внешним сигналам оплывки не подчинялись. Могло быть и так, что запись или же воспроизведенные импульсы были грубыми. И, наконец, нельзя было исключить, что какой-то оттенок их не был замечен и воспроизведен.
Заряна, да и другие, рыскали по Флюидусу в поисках хотя бы еще одного "созревшего", раскрывшегося оплывка. Но Бабушкин оплывок оставался единственным "дозревшим", единственным раскрывшимся.
Вскоре, впрочем, и он закрылся.
Однажды утром Заряна явилась к нему и подумала, что ошиблась - Бабушкина оплывка не было. Не было даже следа его. Как выразился Михеич, программа работ по Бабушкину оплывку была закрыта самим Флюидусом.
Маазик предложил проверить контейнер с веществом из дюзы корабля. Контейнер подняли, вскрыли и обнаружили в нем нечто вроде "пеленок", "кокона", в котором находилась в момент "рождения" юная Матильда. Однако в этих пеленках не оказалось никакого зародыша, никакого плода.
Все так были заняты загадкой оплывков и тайной юной Матильды, что не сразу опомнились и поняли, в чем это им сочувствуют, о чем "вместе с ними скорбят" земляне в своей внеочередной передаче.
- А ведь это они о смерти Матильды Васильевны, - первый вспомнил Сергей Сергеевич.
Аня прибежала, как раз когда говорил Фима. Обычно такой невозмутимый, на этот раз он был взволнован до того, что у него даже голос дрожал. И это о ней, Ане, он больше всего волновался!
- Анечка! - сказал он. - Анюня, милая, дорогая… держись, знай, что мы… что я - с тобой. Как я хотел бы быть! рядом с вами, с тобой!
Сергей Сергеевич внимательно смотрел, как, прижав ладони к щекам, слушает Фиму Аня.
- Это и есть ваш маленький, с нежным голосом мальчик? - спросил ее Сергей Сергеевич после передачи. - Только он стал длинным и басовитым.
- К сожалению, - сказала, радостно улыбаясь, Аня.
- Почему - "к сожалению"?
- Вы так серьезно спрашиваете, словно я об оплывках рассказываю (она немного кокетничала). А к сожалению - ну, потому, что я же вам говорила: когда маленький, некрасивый и странный - это гораздо интереснее, чем высокий, красивый и правильный! - И весело рассмеялась над растерянно-сосредоточенным Сергеем Сергеевичем.
***
До поры до времени юная Матильда была немой, безголосой, и это тоже как-то отгораживало от нее, как от существа непонятного, иного.
Первый писк, первое хныканье Матильды всех повергли в радостное изумление. Лица просветлели: их невероятный, их большой младенец мало-помалу становился человеком.
И словно этот писк, это хныканье Матильды были неким сигналом, Тихая, обругав всех, вошла в бокс к возрожденной Бабоныке и принялась ее нянчить. Михеичу тут же пожаловались, но он, поколебавшись, велел Тихую не трогать.
Аня обиделась: если можно Тихой, почему же нельзя ей, внучке или, быть может, сестре Матильды?
Разрешили и ей.
Не без страха вошла она в бокс, не без страха прикоснулась впервые к рослому, непонятному младенцу. Хорошо еще, рядом была Тихая, которая окриками и распоряжениями мгновенно излечила Анину оторопь.
На очередной "летучке" Володин заикнулся, что неплохо бы предоставить Матильду самой себе - "соблюсти чистоту эксперимента".
- Чего это? - подозрительно спросила Тихая.
- Товарищ Володин предлагает посмотреть, как станет развиваться Матильда, если не будет общаться с людьми, - объяснил Тихой Козмиди.
- Это чтобы мы с ней не общались, не ухаживали за ней, - добавила сердито Аня.
- Хорош хрукт! - накинулась Тихая на Володина. - Чего захотел! Ты вон с людьми рос, а и то хмыкаешь вместо человеческого разговора! А Мотька пусть в одиночке растет - так, что ли? Не выйдет по-твоему! А ты, Михеич, его самого посади в одиночку, пущай эти чистые опыты на себе соблюдает!..
Едва успокоили ее.
Между тем Матильда, Мотя, Мутичка (каждый звал ее по-своему) развивалась не по дням, а по часам, как царевич в сказке о царе Салтане. Она привыкла, привязалась к Ане и Тихой. Им она давала себя причесывать, купать, умывать. Они ее учили ходить, брать вещи и обращаться с ними. Но научить ее чему-нибудь можно было не раньше, чем она сама становилась к этому способна. И в самом деле, можно ли ребенка научить сидеть или ходить раньше, чем он сам разовьется для этого?
Недостатка в советах и самых что ни на есть ученых консультациях у Тихой и Ани не было. Но все эти советы годились, только пока Матильда была послушна и сообразительна. Когда же она не слушала и дичилась, толку от советов становилось мало.
До какого-то момента ей нравилось одеваться. Но потом она вдруг начинала метаться и рвать все на себе. Проходило пять минут - и она как ни в чем не бывало играла с обрывками одежды, с любопытством и улыбкой разглядывая их. И окликавшей ее Ане улыбалась, и тянулась к ней, и прижималась ласково, словно не была только что такой непослушной.
Бывало, она выскакивала из ванны, с недетской силой отбрасывая своих нянек. Тихая кричала:
- Мотька, выпорю! Ты что же это вытворяешь? Наказание мне на старости лет! Брошу тебя - пущай на тебе опыты выделывают! Тогда узнаешь, где раки зимуют! Хватишь горюшка, да поздно будет!
Аня урезонивала Тихую:
- Зачем вы ее пугаете экспериментом? Так можно с детства привить неприязнь к науке.
Но Тихая гнула свое:
- Ох, смотри, Мотька, потянешься локоток укусить, да не достанешь!
Аня улыбалась:
- Она-то локоть, пожалуй, как раз достанет - ей только в цирке работать с такой гибкостью.
- Как ты ее распустишь - так только в цирке и работать ей! - бурчала Тихая и прикрикивала на Аню: - Не потакай Мотьке! Пущай знает слово "нельзя"! А то опять Нычихой вырастет!
Но с чем воистину замучились они - это с кормлением Матильды. Сама подготовка к еде девочке очень нравилась. Ее занимало, когда стол накрывали салфеткой и ставили на него посуду. Она зачарованно следила, как нарезали хлеб. На вопрос, чего она хочет, она на все, предлагавшееся ей, радостно указывала рукой. Но из всего, ею же выбранного, съедала так мало, что удивительно было, как она еще жива.
Тихая, рассердившись, даже шлепала ее. Матильда горько плакала и за утешением тянулась к Тихой же. Старуха сама чуть не плакала. А когда ее ненаглядная Мотька принялась ковырять и есть пластик, Тихая совсем пришла в отчаяние:
- Будешь есть то, что люди, - и сама человеком будешь. А ежели будешь что ни попадя есть - нелюдем станешь!
На плече у Матильды было большое темное пятно неопределенного цвета
- Что это? - спрашивала у всех Аня, замечавшая, что Матильда не любит, когда к этому пятну прикасаются.
- Родимое пятно, вероятно, - отвечали ей. - Не так уж мягко, по всей видимости, было лежать в оплывке.
Услышав этот ответ, Тихая тут же перешла в наступление:
- А вы бы еще больше приборов на тот оплывок навешивали бы! Еще как Мотька вся черная не родилась после ваших опытов! Не знают, не понимают, а всё-о свои приборы лепят! Ума нет - прибор не заменит! Что - Тихая, что - Тихая? За Мотьку я вам спуску не дам, не надейтеся! И лепят, и лепят! Простой вопрос задашь - ответа дать не могут, языком же всё, знай, лопочут: "билогия", "милогия"!
Аня продолжала допытываться:
- Это пятно - не рак?
И еще:
- Она нормальная?
И опять:
- Она будет жить? Будет человеком?
- Пока, во всяком случае, все идет нормально, - успокаивали Аню.
Заметив, как она похудела за это время, Михеич установил для Ани и Тихой часы дежурства в боксе у Матильды и часы обязательного отдыха.
- Так вы меньше будете друг другу мешать, - сказал он. - Да и Матильде от здоровых, спокойных нянек больше толку, чем от таких, как вы сейчас, нервных и перепуганных.
***
Впервые за долгое время отоспавшись как следует, Аня не знала, чем занять себя в каюте. Сделав гимнастику, она принялась за уборку. В темном углу шкафа нашла забытую свою Мутичку, и ей стало жалко куклу, как заброшенного ребенка.
Только сейчас Аня вспомнила, что когда-то давным-давно подарила ей эту куклу бабушка Матильда, потому и названа то она была по имени бабушки - Мутичка, как медвежонок был Матиль, а матрешка - Мотя. Сейчас ей подумалось, что они даже похожи: рыжая, круглоглазая, длинноносенькая кукла Мутичка и юная Матильда, с которой нянчилась сейчас боксе Тихая.
Аня так уже привыкла за последнее время возиться с юной Матильдой, что принялась расчесывать слежавшиеся волосы куклы, будто это была большая Матильда.
- Нужно искупаться, - строго и ласково сказала Аня, сняла с куклы платье и словно бы даже увидела на пластмассовом розовом плечике темное, неопределенного цвета, пятно. Вгляделась, прищурившись, - конечно же, никакого пятна не было. И все же, протирая куклу, она осторожно касалась плеча, словно там было Матильдино пятно.
Флюидусовский мелькающий, скользящий, беспокойный, быстрый свет падал из иллюминатора. Из глубины каюты его подсвечивал и подогревал свет кварцевой лампы, которую включила Аня. Кукла лежала в этом свете ничком и опять очень напоминала свою большую живую тезку. Поискав, во что бы завернуть куклу, Аня взяла свой любимый цветной платок. Наверное, она вспомнила при этом Землю, задумалась и была неловка, потому что Мутичка, когда она начала ее заворачивать, выскользнула из рук и упала под стол. Taм было темно, и Аня поспешила вытащить куклу из-под стола. Тельце куклы, когда она ее нашарила, показалось ей испуганным и холодным. Аня положила куклу на свет, поглаживая по спинке. Задумчиво накрыла цветным платком. Потом платок сдернула. Накрыла. Сдернула. И вдруг помчалась в бокс к живой, юной Матильде.
Дежурные не хотели ее пускать - Аня упросила.
Матильда лежала ничком в беспокойном свете фрлюидусовского дня. Розовый отсвет подогревающей лампы падал на нее сбоку. Заметив Аню, Матильда радостно протянула к ней руки. Обнимая Матильду, Аня задержала руку на темном пятне. Матильда поежилась, сдвигая ее руку, потянула из Аниной руки яркий узорчатый платок. Тогда Аня повязала платок Матильде на голову. Матильда радостно смеялась. Аня повязала Матильде платок, как передник. Та с удовольствием разглядывала его. Аня набросила платок Матильде на плечи, подвела к зеркалу. Минуту Матильда разглядывала себя в зеркале, потом вдруг нахмурилась, сдернула платок и бросила его.
Аня ворвалась в темноватую ванную, где возилась Тихая, не очень-то приветливо взглянувшая на нее. Когда жё Аня схватила и потащила в комнату резиновую ванну, Тихая и вовсе рассердилась:
- Эт-то еще что? Куда потащила? Кто тебя сюда звал?
Не обращая на нее внимания, Аня принялась купать на свету Матильду - та не возражала, с удовольствием вертелась и плескалась.
Вытирая Матильду, Аня закутала ее полотенцем и, когда та начала ежиться, пытаясь сдвинуть, сбросить полотенце, не давала ей этого сделать. Матильда закричала, начала вырываться. Наконец, так рванулась, что Аня отлетела к стене. Тихая, хлестнув по пути мокрой мочалкой Аню, бросилась к своей дорогой Мотьке. Посреди этого гама и неразберихи появился Михеич.
- В чем дело? - сердито спросил он. - Ты почему, Аня, здесь? Кто тебя впустил? Что случилось? Почему здесь ванна? Почему Матильда опять бушует?
- Я же говорила: ей нельзя без света, - сказала, не отвечая на его вопросы, Аня. - У нее что-то такое в пятне, что ей нельзя долго быть без света.
- Почему ты так думаешь?
- Мне Мутичка рассказала, - ответила совершенно серьезно Аня.
***
Оказалось, это совсем не родимое пятно, как думали вначале. Да и как было не ошибиться?! Ведь ничего похожего нет ни у одного живого существа на Земле! Пятно на плече Матильды содержало особые вещества вроде земного хлорофилла. Это пятно черпало энергию из самого света, подзаряжало весь организм, как подзаряжается электрофонарик, включенный в электросеть. На Земле это умеют делать только, высшие растения, водоросли и бактерии. На, Флюидусе же думали теперь ученые, это умеют делать и животные - дефилиппусы, например.
Подумать только - утолять голод, не пожирая других, не уничтожая ничего живого, даже растений!
- Для того чтобы жить, - наперебой объясняли ошеломленной Ане, - им, видимо, достаточно света своей звезды и красной планеты да еще неорганических веществ атмосферы Флюидуса!
"Автотрофы", "фототрофы", "хемоавтотрофы", - звучало повсюду на корабле, и означали эти слова организмы, источником питания которых служат неорганические вещества.
Празднично было на корабле. С Матильдой возились так, что Тихая уже ворчала:
- Оставьте вы в покое девку-то! Чего пялитесь? Подумаешь, диво! У нас в роду все хвеномены! Вы мне девку-то не сглазьте! Михеич, они тут все сумасшедшие, исделались! Запрети им шастать, а не то я сама чего потяжелее в руки возьму или робота на них напущу!
Матильду звали и Люсией, и Светочкой, и Ангелинкой, и солнышком, и звездочкой.
Маазик декламировал:
Царь над собою одним
И друг всем живым без изъятья -
Сильный, свободный и мудрый,
Воистину ты человек.
И хотя в подлиннике, замечал дотошный Сергей Сергеевич, значится не "друг всем живым", а "людям всем друг без изъятья", он соглашался, что теперь, возможно, уже недалеко то время, когда человек действительно будет не только всем людям друг, но и друг всему живому, потому что для того, чтобы жить, ему не нужно будет никого и ничего убивать: ни; теленка, ни рыбу, ни даже растение.
- Хотя не знаю, - тут же прибавлял Сергей Сергеевич, не изменится ли он тогда настолько, что уже и человеком-то трудно будет его назвать.
- Весь космос, любые планеты, - заносилась мечтами в далекое будущее Заряна, - станут доступны таким существам - ведь всюду есть свет и неорганические вещества!
Аня, которая проголодалась, чувствовала себя даже неловко - она-то ведь не могла утолять голод лишь светом и неорганическими веществами при помощи света, не могла сказать о себе: "я никого не ем".
Она как раз пробиралась в столовую, когда ее окликнул Маазик.
- Знаете, - трагическим шепотом сказал он, - я очень хочу есть - что-нибудь органическое.
- И я! Хотя стыдно как-то.
Но, когда в столовой один за другим собрались почти все и, проповедуя автотрофизм, принялись закусывать по старинке, их разобрал неудержимый смех.