Натали, машинально прикоснувшись к волосам и принюхавшись, дрогнувшим голосом спросила насчёт душа. Куда и отправилась, небрежно рассовав вещи и прихватив полотенце. Остальные, ожидая её, собрались в кухне. Игрейну задвинули в угол с кружкой молока и печеньем, чтобы не спотыкаться, Норм устроился на корточках, привалившись спиной к стене, ну а хозяину выпало суетиться между холодильником и автоматом с напитками. Оценивал гостей, и они его разглядывали: девочка исподтишка, молниеносно отводя взор, а спутник её - спокойно, словно так и надо. Глаза у него были карие и какие-то очень непрозрачные, будто покрытые с той стороны амальгамой. Оттуда можно смотреть, а заглянуть снаружи - обломаешься.
Так и промолчали всё время, пока Натали не вышла. Движущая сила и объединяющее начало. Командир. Ионный душ освежил её кожу, а влажные чёрные волосы она убрала в косу, так что теперь можно было любоваться изгибом шеи. Свободный табурет ждал её, словно трон.
- Чай, кофе?
- Кофе, - решила она, ни секунды не медля. - Покрепче. Как скоро мы можем вылететь?
- Как только вы назовёте мне хоть какие-то координаты, э-э-э… мэм. - Рука Кирилла с кофейником зависла над её чашкой.
- Я бы на вашем месте не стал, - сказал Норм снизу. - Я имею в виду кофе.
Лицо её полыхнуло яростью.
- Это не первый термос, - пояснил бодигард. - Сколько можно жить на стимуляторах?
- Мне это нужно. - Натали постучала ногтем по чашке. К сожалению, та была пластиковой. А ей пошёл бы чарующий звон! И ещё свечи. Всё устрою, только выпустите меня отсюда! - Простите, Норм, это уже не ваше дело.
Кирилл с этим последним всей душой согласился. Разумеется, молча.
- Только два слова, мадам. "Желудок" и "язва". Было бы досадно рыскать в поисках стационарного лазарета, когда до вашего сына, может, рукой подать.
Натали прикрыла рот рукой, будто удерживалась от неразумных возражений. Потом убрала руку и сдавленно улыбнулась:
- Тогда чаю. Зелёного. Можно?
Только поднесла чашку к губам и сразу отставила на край. Нервы-то, а?
- Что мы можем предпринять прямо сейчас?
- Что мы знаем? - задал встречный вопрос Кирилл.
- Имя. МакДиармид.
- Уже немало, - приободрил её Кирилл. - Имя известное. За Маком, если так можно выразиться, остаётся широкий кильватерный след. Даже если мы не знаем, где он, я догадываюсь, где спросить.
- Где же?
- Прежде всего - на Фоморе.
Норм чуть присвистнул:
- Говорите, будто можете сесть на Фомор?
- А что в этом такого уж особенного? Я же не чиновник при исполнении, не батальон спецназа и не санитарный контроль. Я частник с заказом. Я их хлеб с маслом.
Кирилл осёкся. Ну просто очень умно рассказать про себя, кто ты "не", тому, кто может оказаться… да кем угодно! Что мы знаем про этого Норма?
- Я был там пару раз по делам. Людей у Мака много, а где люди, там и языки. Что, по-вашему, самая большая ценность в Галактике?
- До сих пор я думала, что технологии.
- Информация, мэм. Инсургент - фигура видная… да и шумная, и команда у него того сорта, что он не удержит их, если не позволит отправиться кутить после удачного дела… а значит, кто-то что-то наверняка слышал. И готов продать.
- Инсургент? Что это?
- Флагманский крейсер МакДиармида. А заодно и кличка самого Мака.
Судя по лицу, у Натали наступил переизбыток информации: так рассеянно она взглянула на кружку, удивившись, откуда та взялась.
- Норм, как зовут отца Мари?
Бодигард и компаньонка переглянулись.
- Боюсь, мы не имеем права ответить на этот вопрос, - сказал мужчина. - Не поймите меня превратно, но это закрытая информация. И имейте в виду: Грайни тоже не скажет.
Предупредительно, ага. Кирилл как раз размышлял в этом направлении.
- Просто я подумала, что не следует пренебрегать его помощью. Всё, что я видела… и слышала… вероятно, этот человек способен мобилизовать какие-то силы.
- Способен, - без энтузиазма признал Норм. - Существенный минус данной схемы в том, что знание поднимет цену заложницы.
- Инсургент знает, кто она, - пискнула Игрейна.
Норм кивнул.
- А второй минус в том, что, если дело дойдёт до перестрелки флотов, у детей окажется намного меньше шансов уцелеть.
- Даже так?
- Отец Мари находится в таком положении, что силовые методы для него предпочтительнее уступок. Особенно - уступок асоциальным элементам. А кроме того… впрочем, это неважно.
- Что именно неважно?
- Если Мари вернётся к отцу мимо Норма, - подало голос дитя с табуретки, - кое-кто тут лишится работы.
- С треском, - неохотно согласился Норм. - И с такими рекомендациями, что только к МакДиармиду останется пойти. Он звал. Вот только не нравится мне МакДиармид. Предлагаю принять за данность, что МакДиармиду нет резона разделять детей.
- А кроме этого в высшей степени полезного предположения у тебя ничего нет? - поддел его Кирилл.
- Я ударная сила, - вздохнул Норм. - К аналитике совершенно не способен.
Игрейна зевнула, деликатно прячась за кончики пальцев. Натали, даром что не узнавала собственную кружку, спохватилась мгновенно:
- Тебе пора в постель. Давай-ка, пошли. Я сейчас, господа… МакДиармид не заставит нас дурно обращаться с детьми.
Девочка послушно поднялась. Лицо её при этом выражало снисходительный протест.
- Вы не должны принимать меня за маленькую девочку, мэм. Я совершено по-другому воспринимаю… всё.
- Я заметила, Грайни. Не знаю, хорошо это или плохо, но я-то банальная мать, уверенная в своей правоте и не привыкшая спорить. Ты мужественнее многих мужчин, однако сделана не из железа.
- Вот это едва ли, - согласилась Игрейна.
- Твоя биология хочет спать, - усмехнулся Норм. - Не спорь. Мадам - боевой офицер.
- Слушаюсь, - вздохнула Грайни и позволила себя увести.
- Аминазин на судне есть? - быстро и как-то сквозь зубы спросил Норм.
- Зачем это?
- Не валяйте дурака. Он по стандарту должен быть в составе корабельной аптечки. Насколько я понял насчёт вас, вы же… не можете себе позволить неряшливость в отношении правил эксплуатации транспорта? Лишний повод придраться для портовых и таможенных служб. Правильно? Так что давайте сюда.
- Н-ну…
Аптечку Кирилл держал прямо на холодильнике. Норм вытряс из тубы две пластиковые ампулы Морфеус-Форте, зубами скусил колпачки и выжал обе в чашку с зелёным чаем, сиротливо стоящую посреди стола. После, решившись, добавил к ним ещё одну. И вовремя, потому что Натали вернулась.
"Гайки такими пальцами доворачивать", - передёрнулся Кирилл.
- Ваш чай, - кивнул бодигард. - И не пора ли и нам последовать примеру Грайни? До Фомора далеко.
- Я всё равно не усну.
Она машинально отхлебнула. Вся в себе, иначе, наверное, заметила бы, как напряжённо наблюдал за ней Кирилл. Села на табурет, плечи её бессильно опустились. Не прошло и пары минут, как она уже спала, щекой на локте, разбросав волосы по голубому пластику стола.
- И что всё это, к фоморам, значит?
- Она не умеет расслабляться, - пояснил Норм. - А сил-то уже нет. Гонит себя, гонит и гонит. Самый дурной и неподходящий тип для продолжительной экстремальной ситуации. Свалится, и что мы делать будем? Ребятишек-то найдём ещё не завтра.
- А что, ты хорошо её знаешь?
- Достаточно. Семь суток провели в соседних креслах. Там, на "Белакве", в общем, больше и смотреть-то было некуда.
Кирилл сдержанно зарычал, однако Норм, вздымая на руки беспомощную жертву интриги, не обратил на него ни малейшего внимания. Что за идиотскую видеодраму тут показывают? А что сделаешь, если этот вот… с дурными намерениями? Если пальцы у него - клещи, то кулак - гидравлический молот, не меньше. О божички, эпоха гиперпрыжков на дворе! Из чистой вредности и верности жанру капитан проконвоировал переноску до дверей каюты, убедившись, что леди свалена на койку без ущерба для чести и оной чести более ничто не угрожает. Игрейна в клетчатой пижаме, вскочив с койки босиком, закрыла дверь изнутри. Следует иметь её в виду. Они в сговоре.
- Вы, вероятно, тоже хорошо её знаете? Предоставить, я имею в виду, прыжковый транспорт по первому свистку…
- Угу, - это должно было прозвучать мрачно. - Отец Брюса… был моим лучшим другом. Да и других родителей, кроме его папы и мамы, я просто не знал.
Она Эстергази! Она моя! Понял, идиот?
Семь суток смотреть на неё! Бывает же людям счастье!
* * *
Летящая стрела
сверкала опереньем…
Чья грудь её ждала?
Кто ведал направленье?
Л. Бочарова, Л. Воробьёва. "Финрод-Зонг"
Странный вид открывается отсюда: как будто с горы, с опушки леса и вниз, по склону, поросшему жухлой травой и иван-чаем, к лужицам-озёрцам, пронзённым камышом и раскиданным в складках холмов и в придорожных канавах. Место называется Разрезы и пребывает в глубокой тишине. Игольчатая лапа сосны, серебристая, унизанная росой осенняя паутина, неожиданный стальной блеск водоёма в разрывах тумана и сами клочья тумана, как вставки матового стекла в живую картину. Старая дорога, засохшая или схваченная морозом колея. Отпечаток трака в глине. И ни людей, ни их следов. Да и ты - даже не душа. Одно сознание. Нет рук. Нет ног. Нет боли. Скользишь над землёй одним лишь волевым усилием, и это так хорошо, как только может быть хорошо во сне.
Разумеется, это сон. Неконтролируемые мозговые импульсы, возбуждающие зрительные нервы. Хрустальный ручей перемывает камушки смыслов, и поверхность его, сморщенная течением, - граница реальности между вами. В ручье по щиколотку в быстрой воде стоит девочка с белыми волосами, держит в руках ключи и старательно притворяется, будто не видит, как ты её рассматриваешь. За спиной её полированный овальный щит с рунной насечкой по ободу.
Там, снаружи, - лица, загадки, неразрешимые, чтоб им провалиться, вопросы. Люди, обязательства, обманы. Здесь ты можешь провести вечность. Ходить вправо. Влево. Унестись с ветром. Хотя совершенно очевидно, что пойдёшь ты вперёд, к воде. Озеро - знак, он хранит для тебя нечто важное. Надежду или, может быть, забвение. Или меч. Логично предположить, будто это сон о смерти. Пустынные равнины, лишённые надежды, где ничто не таково, каким кажется. Но ты почему-то думаешь, что он - о детстве. Только в детстве тебе не нужна надежда, потому что она просто есть. И любовь. Она тоже просто есть. Она - сама собой. Ты потеряешь их потом, после, одну за другой, и будешь гнаться за ними, за ускользающим краем их шёлковых одежд, с одним лишь желанием: вернуть всё обратно, где было всё и раны ещё не кровоточили.
В гипер раны! Ты вздымаешь белый стяг с ткаными лилиями, чистый, как твои намерения, и те, кто любит тебя, следуют за тобой, взволновавшись, подобно морю, идущему приливной волной. И ничто не остановит прилив. Следовало выдумать себе врагов, чтобы только победить их! Коня! Полцарства за коня!
Поводья в твоей руке, но вместо вожделенного коня на них - повешенная кошка. Вздрагивает, и кажется, будто жива ещё, будто бьётся, и ты подхватываешь рыжее тельце, удавленное золотой цепочкой, и большая, золотая же брошка в ухе, и это единственный момент, когда ты видишь свои руки. Во сне ничто тебя не удивляет, ничто не бывает вдруг. Нет, мертва. И это хуже, чем потеря какого-то царства. Твои глаза и подушка мокры, ты плачешь…
…лёжа вниз лицом на лестничной площадке. Старый дом с потолками высотой в пять метров, с пустыми окнами, где не осталось не только стёкол, но даже и рам. И сама лестница такая… спиралью по стенам, с шахтой по центру и квадратами площадок на углах. Ниже на ступенях толпятся сказочные создания, смотрят на тебя со страхом, ручонки их, с оружием, трясутся.
Немудрено. Тебя придавило к полу тяжестью твоего огромного тела, крылья - перепонки, натянутые на трубчатые кости! - скомканы кое-как, а на шею взгромоздился кто-то неподъёмный и холодный, как могильный камень, рвёт удилами твой рот, терзает шпорами бока. Лети, мол!
И от волшебного слова, произнесённого вслух, ты начинаешь расти, перила рушатся, крыло повисает над шахтой, стена с окном вываливается наружу глыбами скреплённого раствором кирпича. Сказочные создания спешат вниз с криками ужаса…
…лицом к каменной стене, испятнанной мокрым мохом, и белый свет фар поверх неё. В самые бы глаза бил, не придись край стены на пядь выше. И по этому краю - остроносые женские туфли. Белые. На острых злых каблуках. Ну и ноги в них, ясное дело. Точёные, молодые, в шёлковых чулках, а выше не видно. Там темно и поле зрения кончается. Два шага туда, два - обратно. На секунду останавливаются перед тобой. И снова вправо и влево, как маятник. Цок-цок. Цок-цок. И всё исчезает во всплеске белых крыльев. Или просто - во всплеске. Ангел вырвался из твоей груди и оставил тебя в одиночестве. Во мраке. Улетел.
На теневой стороне астероида среди камней лежит человек в скафандре высокой защиты. Лица не видно, щиток запятнан кровью изнутри. Острые скалы очерчены пламенем. Встаёт солнце.
И только один из этих снов - твой. Остальные приблудные.
- Держу пари, это твоя первая затрещина.
- Ничего, - пропыхтел Брюс. - Старина Кармоди это исключительно с перепугу!..
Упираясь руками в пол, он кое-как приподнялся, ощупью добрался до надувного матраца, брошенного прямо на пол, и растянулся там. Мари подползла ближе, и мальчишка с чрезвычайной важностью позволил ей взять его голову на колени.
Впечатление такое, будто от удара мозги сорвались с места и теперь свободно болтаются внутри черепа. Прекрасный способ отвлечься от страхов дальнего радиуса действия. Тем более, что затрещина и вправду первая. До сих пор только со сверстниками переведывался.
- А знаешь, - сказал он, - я ведь мог их всех положить ещё там, на "Белакве". Нет, не смейся, послушай. Если бы я уронил старухину сумку с собакой, да та бы выскочила с лаем, да понеслась бы по проходу… да Норм бы не дал маху, а подыграл. Такой, понимаешь, был в руках фактор внезапности…
- Началась бы беспорядочная пальба, - укоротила его Мари. - И каюк всей "Белакве". Я стреляла из боевого лучемёта; знаешь, какие дырки он оставляет в обшивке? Спасибо, что удержался. А не удержался бы, так Норм бы тебя удержал. Он всегда знает, что делать.
- Может, и знает. Но ты только представь!
Мари хихикнула в полутьме. Не то чтобы их заперли вовсе без света, но лампочка в отсеке была совсем слабой и на ночь не выключалась. Поэтому свой надувной матрац дети оттащили в дальний угол, где Брюс с его помощью отрабатывал тактические способы нападения и защиты. Полчаса назад его интересовало, полетит ли эта штука, если пробить в ней дыру, и в каком направлении, и сколько в ней для этого должно быть атмосфер. Они с Мари потратили немало времени, надувая матрац единственным доступным им способом, то есть ртом, и едва не лопаясь при этом с натуги, а после резко срывая крышечку. Взлететь матрац так и не пожелал, видимо, ниппельная конструкция не пропускала воздух обратно. Брюска, правда, божился, что с места тот сдвинулся, и было слишком темно, чтобы выяснить, поверила ли ему Мари.
- Слишком маленькое давление, - огорчённо заключил Брюс. - Эта тварь слишком тяжёлая!
Впрочем, им всё равно нечем было продырявить матрац, разве что прогрызть… но в таком случае, во-первых, о факторе внезапности и речи не шло, а во-вторых, при неудаче пришлось бы коротать время, лёжа на жёстком полу.
Перед этим с помощью кварцевых серёг Мари ему удалось высечь искру и подпалить шерстяную нитку, выдранную из рукава толстовки. Дыма, а также вони хватило, чтобы устроить истерику в пожарной сигнализации, а сейчас Брюс напряжённо размышлял, какие возможности предоставляет вынесенный в отсек унитаз. Правда, он подозревал, что на этот раз спутница будет против. Должно же, в конце концов, быть у людей что-то святое!
Девять или десять раз за это время корабль МакДиармида входил в гиперпрыжок: Брюс и Мари отслеживали старт по приступам скачковой мигрени, которая не позволяла им даже встать.
Самое страшное, что представлялось обоим: их могли разделить. Пожалуй, сказала Мари, это было бы даже хуже, чем унитаз, бесстыдно торчащий посреди пустого карцера, один на двоих, на мальчика и девочку, запертых вместе. Заметим: обученных хорошим манерам.
- Только не говори, будто знаешь, что такое добрая оплеуха.
- Знаю.
- Я думал, горничные с тебя пылинки сдувают.
- Сдувают, ага. А вот мама, пока они с отцом не развелись…
- Э-э… в гипер такую маму!
Мари поджала губы:
- Иногда затрещина - самый быстрый способ объяснить, что ты делаешь что-то не так.
- Не представляю, чтобы моя мама подняла на меня руку. Никогда. Это была бы планетарная катастрофа.
- Ну и подняла бы. И жили бы вы с этим, и небо бы не рухнуло, и земля бы не разверзлась. По-разному бывает. Некоторые вещи ты просто не можешь изменить, и приучаешься жить с ними. Естественно, пощёчина даётся не от большого ума. Но и не от большого счастья, это уж точно.
- У меня нет отца, - сказал Брюс, перевернувшись на живот и приподнимаясь на предплечьях. - Каково это - жить с папой?
- Всегда скучно и иногда больно. Ты же понимаешь, что мой случай особенный. Папа занимает такой пост, что дочь его - должность протокольная. Я ещё не родилась, а было уже предопределено, где я буду учиться, в каких кругах вращаться, с кем заключу брачный договор. Ну, во всяком случае, определено множество допустимых значений. Светские обязанности. Умение одеваться. Умение есть. Умение не сказать лишнего. Умение терпеть скучных стариков.
- Я бы при таких условиях из дому сбежал!
- Ну… на каникулы меня выпускают куда-нибудь, пот и такую дыру, с Грайни и под ответственность Норма. Это, знаешь ли, почти свобода. Нет ничего лучше каникул.
- А ты любишь своего отца?
- Мне не о чем с ним говорить. - Мари зевнула. - Я из-за него должна, должна, должна. И, в общем-то, больше ничего. Шаг вправо-влево - побег. Хочешь "я тебя люблю", а получаешь "я тебе купил". Типичный Тёмный Властелин. Лучше бы я была дочкой Норма. Норм, он хороший. Подходящий. Его никогда не слишком много, и вместе с тем он всегда, когда нужен, есть.
- Сейчас я бы очень ему обрадовался. Давно он работает на твоего па?
- Довольно давно. С тех пор, как меня стали отпускать одну. Не смейся, это уже лет пять. Отец и нанял его для меня специально. И вот что интересно… я про него, и сущности, ничего не знаю.
- Воевал?
- Угу. - В темноте Мари издала короткий смешок. - Год назад мы с Грайни впервые заметили, какими глазами его провожают женщины на пляже. Ну, то есть, - поправилась она, - я заметила. Игрейиа-то себе на уме, Если она что сказала, значит, время пришло. И вот прикинь, они все таращатся, а мы-то идём с ним! И всё как надо!
Она захохотала и упала на бок, дрыгая ногами. Брюс вежливо переждал приступ её веселья.
- Ну так все, вероятно, думают, будто вы его дочки.