Как и стадион с парком, в воскресенье вестибюль пустовал. Мраморные чёрные плиты, по которым Матиас прошёлся утром, ведя перед собой полотёр, казались чистыми и блестящими, словно зеркало: так за весь день никто толком и не потоптался. Сквозь подёрнутые изморозью стёкла входных дверей, вниз от которых спускалась широкая лестница, были видны забелённая снегом, с уже блёкло зажегшимися фонарями округлая ухоженная площадь и три расходящиеся от нее дорожки, мощёные камнем: к больничным корпусам, к стадиону и парку, в город. Городские огни тоже были видны отсюда: здание Организации стояло на холмах.
- Твой код, - начал было Рик снова, но Ян перебил его:
- Посмотри, какой город красивый. Праздничный. Для тебя он тоже должен быть…
Заместитель поморщился, как будто услышал непристойность.
- Что мне до него за дело?
- Не можешь попасть, так просто взгляни. Не отказывайся. Это - дар прорехи, не проклятие.
- Я и не хочу никуда попадать. Мне хорошо тут.
- Рик. Мы обязательно найдём способ.
- Способ - чего? Зачем? Ян, перестань. Я не какой-нибудь неофит, пускающий сопли на вершине холма…
Ян вежливо замолк. Город мирно светился в наступающих сумерках - разноцветные огни, много-много крыш…
- Как ты видишь его? - от последнего директор всё-таки не удержался. - Какой он для тебя, Рик?
- Непонятный и ненужный, - равнодушно ответил друг. - Декорация. Ну, прореха, ну и что…
Он вяло баламутил воду, будто всё никак не мог смыть что-то с пальцев. Размышлял о своём. Перебирание воды было того же рода отстранённым действием, как бросание в неё монет.
- Что случилось? - спросил директор.
- Код, - сказал Рик. - Я из-за него наорал на Капитана.
- Поссорились, - сочувственно отметил Ян.
- Ну, вроде того. Хотя уже помирились. Я извинился.
- Тогда чего киснешь?
- Всё тот же код, представь себе, о чём я и хочу тебе рассказать. Его ведь не Капитан брал.
Ян глубоко вздохнул и зажал в кулаке оставшиеся монетки - стоящие на бамбуковых сваях дома за дверью, которая давно закрылась. Что бы он делал с этой деревней - рис в ней выращивал на продажу, стал местным купцом? Там же вся земля радиоактивная, и вода, и коровы…
- Хорошо. И кто его брал?
- А то ты не знаешь, - ответил заместитель.
- Я поговорю с ней, - терпеливо произнёс Ян. - Только скажи, что она там искала.
- Ничего нового. Читала про Креймера.
- Тогда я не понимаю твоей укоризны.
- Читала про Креймера. Теперь ей это стало интересно. Вот так, вдруг, внезапно… Ян, - заместитель поднял на него глаза, - с чем может быть связан такой интерес?
Директор постарался отреагировать мирно:
- Просто интересуется своими корнями. Семьёй. Она ведь, наверное, даже помнит его…
- Да? - Рик иронично вскинул брови. - Что это за интерес к семье такой, если называется - "спонтанный переброс?" Или это интерес к смерти?
Ян разжал пальцы и высыпал ли в воду - все, до одной, неслучившиеся плантации на заражённой земле. Потом повернулся.
- Извини, - сказал Рик.
- Рассказывай.
Пока снег мёл в наружной загустевающей тьме, Рик рассказывал. Он рассказал всё, что увидел сегодня в базе, но добавил, чтобы успокоить: "Оно не допустит". Ян невесело рассмеялся.
- Не допустит очередной переброс? - сказал он. - Отчего бы?
- Хотя бы оттого, что для спуска на нулевой этаж необходимо "золото". В оба предыдущих раза переброс запускали Идущие, уполномоченные на владение "королевским".
- Может случиться так, что в третий раз "золото" не понадобится. Отключение системы, крупный форс-мажор… Я не вечен, в конце концов.
- Не вечен и слишком добр, да, но как раз на подобный случай у тебя есть заместитель.
- Ты тоже не вечен. Не обижайся.
Рик улыбнулся.
- На это мне нечего тебе возразить. Что тогда - может, ко всем дверям зальём нулевой этаж бетоном?
- Ага, погоди, только я туда перееду, и заливай.
- Оно так без тебя не может? - серьёзно спросил Рик.
- Именно. Без цикличного взаимодействия с человеком потеряет и себя, свою форму… Исчезнет контакт. И никаких больше дверей и нас.
Рик сказал тихо, но так, чтобы Ян услышал:
- Зато ты знаешь, как при случае со всем покончить.
Ян долго смотрел на фонари округлой площади и дальше, на городские огни. Он знал.
- Я не могу ей это запретить, понимаешь? - наконец произнёс Ян. - Не могу сказать: "не ищи себя". Целых четырнадцать лет, которые куда-то пропали.
- Методы у неё противоправные, - заметил собеседник.
- А других и быть не может. Как ещё узнать?
- Вспомнить. Со временем.
- Ну, вот ты же не вспомнил. Хотя для тебя прошло уже почти двадцать.
- Дело в том, что я не хочу вспоминать, - сказал Рик. - Совсем не хочу. Мне понравилось родиться сразу совершеннолетним.
- А я бы искал своё детство, - ответил Ян. - Но это я. Ты не настолько подвержен сантиментам.
- Это хорошо или плохо?
- Главное, что это не мешает тебе жить. Не мешает же?
- Ничуть.
Ян лукаво сощурился, глядя на друга.
- А, может, на самом деле ты всё помнишь, только не признаешься? Рик?
- Может, - смиренно согласился тот. - Ни себе не признаюсь, ни тебе… Разум - странная штука. Запечатывает во много коробок. Дай мне тоже монетку. Или ты что - все их высыпал?
- Все, которые с собой брал, но в ящике стола есть ещё. Рик, вот насколько я помню, ты монеток сюда никогда не кидал. Даже когда был командиром действительной группы и ходил через двери. Почему?
- Просто я не суеверен, - Рик всё же склонился и зачерпнул горсть монет вместе с водой, побежавшей по пальцам. - Да и жалко. Красивые ведь, заржавеют…
Один из брошенных Яном ли лежал как раз поверх блестящей горки.
- Мне везёт, - довольно отметил Рик. - А ещё, Ян… Рядом с тобой, на ёлке, конфетка в красной обёртке. Не эта, карамель… Вот, да. Можно мне её? Интересно, какое предсказание на этот раз попадётся…
VIII
Иногда ему случается заметить их в толпе. Части привычного, памятного в лицах и облике незнакомых людей, эхо-воспоминание, похожее на внезапный укол или яркий проблеск в тумане - то, что можно назвать отзвуком прошлого, его приветом, улыбкой, подмигиванием. Водопад светлых волнистых волос, катящийся по спине женщины, стоящей впереди на эскалаторе, её ладони в карманах брюк - так, подавшись к окну, стояла лет десять назад безымянная уже одноклассница, глазея на первый снег, а Роман был влюблён в неё, невзаимно. Выходящий из автобуса очень высокий мужчина в светло-сером пальто - прямоугольная, будто искусственно деланная узость его плеч, сутулость и ещё то, как он чуть набок и вниз наклоняет свою большую голову, пробуждают картины о давно брошенной секции биатлона и приятеле под два метра ростом. Мелькнувшие во встречном потоке толпы острый небритый профиль и клетчатость шарфа - точь-в-точь учитель рисования. Сигаретно-гаражный, мастеровой, ремесленный дух, где табак смешивается с машинным маслом и канифолью, тянущийся за каким-то усталым работягой… тянувшийся когда-то за отцом, как метка рук, умеющих чинить и создавать, научивших и сына. Сдавленный, краткий, словно силком загоняемый обратно кашель, отрывисто рванувший воздух внутри вагона метро. Когда мать болела, она не любила, чтобы её слышали, и делала так же. Они реют повсюду в звуках и красках, в случайно учуянных запахах, в манере походки или движении женской руки, что машинально поправляет выбившуюся из-за уха прядь - они, моменты прошлого, бывают неожиданны, бывают радостны или даже смешны. Но этот не забавен ни капли. Худые скулы, надменная холодность, некрасивая бледность лица. И волосы - ржаво-рыжие. Да что за ерунда здесь творится?
Этот облик не из ряда частей и частиц, потому как идентичный полностью и цельный. Но чувство всё то же - здравствуй, дружище. Сто лет не виделись. Роман замирает и обращается в слух. Ободок чашки приникает к губам, но раскрыть их и сделать глоток - невозможно. Ему кажется, что он видит сон: острые черты-штрихи, белая с синевой кожа, усмешка. Или же они здесь добавляют в кофе опиаты.
- Неделю тебя не было. Дела?
- Дела.
- Как твои поживают?
- Неплохо. Луч просила передать благодарность за кексы. Сладкоежка мелкая…
- Хе… Очень рад. Спеку ещё.
- Спасибо, Джерри.
- Не за что, искорка, не за что. А дядя?
- Всё мечтает заманить тебя обратно на нашу столовскую кухню. Только тшш… я ничего не говорила, не то ему будет неловко.
- Хе-хе… ладно, ладно, сохраню это в тайне. Но пусть тоже как-нибудь заглянет. Он же знает, что я всегда рад его видеть. Мёд?
- Да, ложечку. Джереми… модный галстук.
- Дать поносить?
- Только в комплекте со штанами.
Двое смеются. Рыжеволосая перекрещивает ноги в аккуратных темно-жёлтых ботинках, заводя ступни за одну из перекладин табурета. Роман тупо отмечает: подошвы ребристые. Бармен извлекает откуда-то из-под стойки блюдце с нарезанным лимоном. Поискав, достаёт к нему шпажки и втыкает пару в яркие полумесяцы. Маркиза Дрю пьёт чай. От той, нарисованной, она совсем не отличается - разве что одежда и прическа другие. Натурщица трехсотлетней с лишком давности. Что она здесь делает?
- Просто шла мимо, - отвечает она на незаданный вопрос.
Роман, всё-таки заставивший себя выглядеть чуть более естественно, чем застывший от изумления истукан, цедит кофе маленькими глотками.
- Почаще так ходи, искорка, - добродушно улыбается бармен. - А вообще гулять в дождь - это на любителя, конечно. У меня вот начинают ныть все кости.
Маркиза ставит чашку и накрывает руки бармена своими - старик и девушка, слишком молодая для того, чтобы казаться его дочерью, и слишком взрослая для внучки. Она понижает тон, говоря тише.
- Джерри.
Голос у маркизы Дрю мягкий и ровный. Не так разговаривают маркизы - в речи тех должно быть больше жеманства и властной ленивой капризности. Она - не портрет, хотя с ним на одно лицо, и всё это всего лишь удивительное совпадение, над которым покачать бы головой и забыть, да только следующие фразы заставляют вздрогнуть и насторожиться ещё сильнее:
- Я сейчас иду в Неназванный-16.
- Один из новооткрытых?
- Два года как. Только внимание к нему было самое мизерное. Мир первобытный, дикий… Там Курт дежурит. Соскучилась.
В выцветших глазах бармена бегает хитринка.
- Нелегально пойдёшь, не так ли?
- Ага. Контрафакт.
- Дядя будет ругаться.
- Но я ему не скажу.
- Рыжая ты, бесстыжая…
Маркиза Дрю хохочет. Белобрысая официантка, помогающая своей подруге убирать со столов, мимоходом показывает стойке одобряющий большой палец.
- Чем я люблю все задверья, так это тем, что мне не нужны ключи к замкам. Ну, почти все.
- Есть те, которые тебе не нравятся?
- Парадокс в том, что мне нравятся любые, даже мёртвые. Нет, я имею в виду, что контрафакт не во всех проходит.
- Ну, я в этом деле не специалист… Отчего так?
- Я не знаю.
- Владеешь таким умением, искорка, а не знаешь. Надо где-нибудь поинтересоваться. У кого-нибудь.
- У кого - у дяди? Но ему, как и всем прочим, контрафакт неподвластен. Вот если бы найти ещё одного такого же умеющего… Хотя нет, пожалуй. Я буду ревновать.
- Хе-хе…
- И, между прочим, Джер! Вот ты намекаешь, что мне стыдно не знать, но ведь и Лучик не всё понимает про свои глаза, и редкие обладатели чуйки не могут сказать, почему для того, чтобы услышать след двери, надо обязательно коснуться человека.
- Может, помогла бы база?
- У меня фиолетовый.
- А дядя что же?
Маркиза отвечает, но таким тихим шепотом, что ничего не слышно.
- А, - бармен опять улыбается, сгоняя морщинки к вискам.
Он наливает чай и себе. От стойки плывет тонкий специфический запах зелёного. Роман никогда не любил зелёный чай - уж слишком он, на его вкус, отдаёт рыбой и горечью. Проливший виноградный сок парнишка возвращается из уборной, где, судя по не до конца сошедшему пятну на синей ткани джемпера, сначала его застирывал, а потом держал под сушилкой для рук. Черноволосая официантка утешительно ему улыбается. Парень веселеет и заказывает что-то из алкогольной карты.
- А потом попросит у неё телефон, - делится бармен с рыжеволосой, чуть кивнув в сторону пострадавшего от сока. - А она, как обычно, даст номер бюро судмедэкспертов. Отбривает всех кавалеров. Гордая…
- Брось, Джер. Имеет право.
- Ну, раз так, передам - пусть порадуется…
Парнишка заказывает виски. Бармен, отвлёкшись от разговора, отворачивается за бутылкой и стаканом. С улицы заходит небольшая компания озябших подростков, которые оккупируют стол в глубине и с гомоном принимаются обсуждать один из бесчисленных популярных сериалов.
- Так вот, - говорит маркиза, возвращаясь к первоначальной теме. - Неназванный-16. Тебе оттуда принести что-нибудь интересное?
Бармен хихикает.
- Себя, живую и здоровую. И какой-нибудь цветок, только не ядовитый и без зубов. Засушу под стеклом и повешу над стойкой.
- Договорились.
Они болтают ещё минут пять - о незначительном и простом: погоде, сезонной простуде, ближайшей кинопремьере. Чашки пустеют (их уносит белобрысая), и маркиза начинает собираться. В случае человека, не обременённого сумкой, рюкзаком или надеванием верхней одежды, это просто поворот на бок.
- Всего тебе хорошего, искорка.
- Пока, Джерри.
- И всем привет. И ещё заходи.
- Обязательно.
Маркиза перегибается через полированную поверхность стойки, чтобы поцеловать старика в щёку. У неё при этом немного игривый вид. А у бармена - довольный. Наверное, в молодости был тем ещё сердцеедом. Рыжеволосая слезает с табурета и идет к выходу. За чай, замечает Роман, она не заплатила. Маркиза проходит мимо него, и он ощущает запах её парфюма - странный, неженственный, отдающий древесной стружкой, кофе и кожей, хотя в последнем случае это может быть и запах мокрой куртки. На сидящего за столиком маркиза не смотрит. Блёклый, усталый, угрюмый - он явно не магнит для женских взглядов. Было бы немного обидно, когда бы не было сейчас нужды как раз в подобном, и Роман даже рад: рыжеволосая не поняла, что он подслушивал. А бармен?
Тот, прищурясь, отстранённо протирает безупречное дерево стойки и так же отстранённо глядит вслед своей гостье. Блюдечко с последней оставшейся долькой лимона печально белеет у его правого локтя. Закончив протирать, бармен убирает блюдце, чтобы снова вернуться к газете. Шурх. Словно включён режим: "ничего не было". Белобрысая официантка, держа в руках блокнот, подходит к Роману.
- Что-нибудь ещё желаете?
Роман торопливо просит счёт и зачем-то, будто оправдываясь перед ней и её радушием, добавляет, что засиделся и теперь опаздывает. На двери опять звякает колокольчик - теперь прощально. Маркиза проходит мимо витрины-окна. "Что-то будет", - лихорадочно бьётся в мозгу, а поверх этого звучит слово: "Сенсация". Пальцы дрожат, когда Роман раскрывает бумажник. Раз, два, три, четыре, пять - отсчитывает он навскидку, пока не принесли чек. Кое-кому теперь придётся жить экономно, но хорошо, что лишь до конца недели, а там зарплата, и в общем-то нет смысла переживать, а ещё ведь это, это - что оно обещает, чем грозит, будет ли оценено эквивалентом не только эмоционально-зрительским, но и…
Зарождающийся восторг от неведомого теснит неродившиеся фантомы падающих с неба банкнот. Не деньги ему на деле нужны - живущая бок о бок с реальностью сказка.
Он платит по счёту и выскакивает на улицу. Быть может, слишком поспешно, привлекая к себе внимание, но у него нет времени одёргивать себя и оглядываться. Поток бурчащих автомобилей медленно ползёт по проспекту. Роман ищет рыжеволосую в разреженной массе толпы. Впереди мелькает приглушённый всполох шевелюры - и левое плечо, обтянутое блестящей кремовой кожей куртки, на несколько секунд показывается среди серых и чёрных одеяний горожан. Этой осенью отчего-то в моде унылость. Любопытно только, в одной столице или повсюду. Очередной студент сует в руки листовки - рекламу суши-бара. Снова начинает накрапывать. Дожди ещё не обрели осенней силы, когда за серой пеленой деревья, лица и дома одинаково обесцвечиваются, и не секут - касаются, но уже достаточно холодные, чтобы сбить первоначальную горячность. Гудки сливаются в один противный визг. Если быть честным, городские голоса иногда звучат почти омерзительно. Кто-то из прохожих сплёвывает под ноги. Город не любит патетиков и слабаков; Роман хочет думать, что он причисляется к первым. В витринах поверх норковых шуб и дубленых пальто, сапог, часов, цветов, браслетов, цельных фигурок из шоколада видно торопящееся отражение: бледный, худой, невысокий, непримечательный горожанин. Никто не поверил бы, что он ловит сказку. Да и он сам…
Он многократно мечтал. Что в старой блочной пятиэтажке и правда живет колдунья, управляющая грозой и ветрами, что среди людей ходят иномирцы, что на кладбище воют вовсе не псы, а сны бывают не только вещими, но и приветом из прошлой жизни. Что груда тряпок на чердаке вполне способна обрести объём и плотность и воспарить к гниющим балкам. Он даже готов был допустить, как итогом, намокшие штаны и седину, а то и микроинсульт, лишь бы только получить подтверждение, что мир глубже, чем квартальный отчет и алкоголь по пятницам. Даже готов был принять то, что, возможно, не вышел бы из этой встречи живым. В конце концов, он был пока ещё всего лишь плывущим на спине. Он ещё не обрёл ничего, что заставило бы зубами держаться за существование. Ничего, кроме идеи - увидеть, к чему так тесно вдруг приблизился сейчас. Он гонит себя вперед через лужи и недружественные спешащие спины, сквозь поток бледных лиц, плечи, ударяющие по его плечу, загазованный воздух и окрики, зазывающие посетить экскурсию или магазин, купить путевку, страховку, билеты в цирк и театр, арендовать квартиру на сутки или сауну на ночь, принять участие в лотерее и розыгрыше, гонит вслед за мелькающим эхом волос - рыжая уже далеко. Но Роман успевает понять, что она свернула с проспекта. Он бежит, расталкивая людей и едва ли слыша ругательства, чтобы как раз у того места, где мигает светофор и вправо уходит скользкий асфальт проулка, поймать взглядом ржавь, исчезающую в провале двора метрах в трехстах от себя, и кинутся туда, затормозив, чуть-чуть не добегая, - от одышки и осторожности. Прокрасться, как вор, через подворотню, минуя исписанные граффити стены. Затаиться. Выглянуть. Увидеть.