Запахи леса не были ни смердящими, ни одурманивающими. Прелость, сырость, грибы и смола - ничего необычного. Но для человека, городского жителя, и они казались странными и волнующими. Он попытался вспомнить, когда в последний раз бродил по лесу, и не смог. На ум приходили одни лишь причёсанные парки - ручной, одомашненный вид дикой и вольной природы. Человек продолжал выкрикивать имя женщины, которую искал здесь; имя, что - вот ирония - разумеется, не было её настоящим. С чего ей отзываться, даже если услышит, на какое-то портретное наименование? Человек продолжал кричать, но делал это всё реже - через десять, двадцать, сорок шагов, то тише, то громче, порой вздрагивая, останавливаясь, вслушиваясь в лесные голоса, стараясь забирать влево или вправо, потому как ещё три раза встретил ободранную кору и сочащиеся с неё совсем недавно выступившие, не загустелые ещё капли. То, что паслось на болоте, наверняка жевало побеги - червей? - и мох. То, что имеет такие острые когти, вряд ли травоядное. И как он не утоп, тот тяжёлый зверь, как его не затянула трясина, вот ведь интересный вопрос, и человек некоторое время думал над ним, продираясь сквозь молодой нахальный ельник, норовивший куснуть и царапнуть, думал просто потому, что иначе прорвалась бы гаденькая мысль: заблудился. Хотя можно ли считать заблудившимся того, кто изначально не знал, куда направляется? Это тоже было весьма интересным вопросом, но человек не хотел его рассматривать. Он старался не сбавлять темп, несмотря на то, что был неуклюж и часто спотыкался; несмотря на то, что уже очень устал и начал отчаиваться. Была ведь и ещё одна смутная мысль, связанная с расцарапанной корой: "Меня здесь сожрут". Но и её человек пытался затолкать обратно. Единственное, о чем он позволял себе беспокоиться, оформляя это беспокойство в образ - как бы не напороться глазом на вездесущие ветки. Человек ревностно берёг свои глаза, всё время прикрывая их ладонью. Должно быть, потому и просмотрел большой овраг - точнее, воронку.
Высвободившись от не в меру тесных объятий очередных колюче-жгучих кустов, весь залепленный паутиной, вспотевший, грязный, человек не сразу понял, что внезапно потерял опору под ногами. Когда осознал, неловко замахал руками, чтобы удержать равновесие, но было поздно: край бездонного, казалось, провала надвинулся на него, потянул на себя, вышиб дух. Листья и хвоя взметнулись за падающим, словно шлейф. Торчащие изгибы корней принялись пересчитывать ребра. Человек покатился вниз, в жалких попытках сгруппироваться только больнее встречая телом все попадающиеся на пути препятствия: кочки, сучки, камни. Земля забилась в рот, нос, уши и за шиворот. Что-то несколько раз ощутимо и громко хрустнуло - сухие ветки, собственные кости? Наконец надвинулось дно - как набежало навстречу. Человек рухнул на твёрдую почву, вскрикнул, несколько раз перекатился по инерции и застыл. Он долго лежал так, не в силах поверить, что жив, не в силах пошевелиться, и даже не решался ощупать себя, потому что боялся, что ни одной целой кости в теле больше не осталось. Но отчего-то ему повезло. Когда немного выровнялось дыхание, а сердце, так неистово колотившееся, успокоилось и замедлило бег, человек перевернулся с бока на спину, полежал ещё немного и очень осторожно сел. Руки дрожали, но слушались. Если что и было сломано, то осознание наверняка придёт позже. Сейчас человеком всё ещё владели шок и оторопь.
- Маркиза, - сипло произнёс человек, уже давно поняв, что она ему не ответит. Рыжеволосая ушла.
Но он увидел её совсем скоро.
Он находился внизу большой воронки, даже на беглый взгляд слишком правильной для того, чтобы быть созданным природой оврагом. Отвесные стены её, проступающие сквозь клубы светлого тумана, поросли мхом и кустами, а также теми из деревьев, кто не видел для себя ничего в том зазорного и неприличного, чтобы расти не в небо, а вбок, под углом. Земля мокро чавкала - всё та же вездесущая влага. Под коленом давил острый камешек. Ватная, густая тишина глухо ложилась на уши. В отличие от леса, тянущегося теперь наверху, по округлому краю воронки, не было слышно ни голосов птиц, ни возни мелких зверюшек. Здесь, на дне, туман лежал плотней. Он поглощал любой посторонний звук - даже шелест дыхания. Даже кровь в ушах не шумела. Зато вдруг снова гулко застучало сердце - встревоженно, толчками, липко и тонко затянуло в груди: внутреннему, инстинктивному, на дне воронки не нравилось.
Туман почему-то пах гарью.
Воронка напоминала старый кратер. Или след от взрыва. Или… Додумать человек не успел, потому что тишина, окружающая его, начала истончатся. Сначала просто показалось: туман рассеивается. Но это что-то из него придвинулось. Тут же пришло звучание, похожее на гул стереоколонок, скрытых под слоями ткани. Назойливое, нарастающее. Человек ощутил, как его тело отреагировало на звук - побежали крупные мурашки. А потом и затряслось, как в припадке, потому что в звуке человеку померещились лязг металла, голоса, стоны, крики.
Он сказал себе: повредил при падении барабанные перепонки, и зажал уши ободранными руками, но глаза не зажмурил, чуть-чуть опоздал - и перед ним, в белёсой мгле, скользнули в быстром беге тёмные фигуры. Прямоходящие, людские. Наверное… Настолько же обрадованный, насколько дрожащий от страха, человек отнял руки и робко протянул их вперед. Он снова позвал, шёпотом. В тумане вспыхнули искры.
Скосившийся набок, грязный, с грубо приклёпанными к корпусу рыжими от ржавчины листами стали, размалёванный пятнами чёрно-зелёной краски, неумело имитирующими камуфляж, с застрявшими между дырявым полотном гусениц ветками, смердящий густым выхлопом танк надвигался прямо на него. Он был приземист и как-то неуклюж, даже смешон при рассмотрении, - развалина - но человек заорал, забыв об осипшем горле, и тщетно принялся разгребать жухлые листья, пытаясь отползти. Тело вело себя, как полупарализованное. Прорвав завесу испарений, слева и справа вдруг выросли стены - не привычные, каменные, а сложенные из необтёсанных брёвен. Позади раздался громкий глухой рык. Человек обернулся - окованная выгнутой бронёй радиаторная решётка грузовика с колёсами карьерного самосвала нависла над ним, как козырёк. Когда дёрнул головой обратно, бревенчатые стены пылали. Жар опалил ему лицо. Прятаться было негде. Поэтому человек просто сжался в жалкий комок, ожидая, что его вот-вот раздавит, и ("Сидел бы дома, зачем пошёл за ней, придурок!") впервые с того момента, как вдохнул запах болот, сам вынес определение своему ничем больше не оправдываемому глупому поступку.
И танк, и грузовик, и огонь сомкнулись над его головой и исчезли.
Девочка-подросток с жёлтыми волосами, заплетёнными в длинную косу, посмотрела на человека сверху вниз. Он не понял, когда она подошла и откуда взялась. Он уже вообще ничего не понимал.
- В следующий раз, - сказала она ему.
Голос был мелодичен и полон печали. Из уголков лазуритовых глаз сочились бесцветные ручейки слёз. За спиной девочки, в отдалении, словно поднялась из какой-то канавы рыжая маркиза Дрю. Что-то крикнула - но слова зажевал вновь возвращающийся туман. Одетая вовсе не в бежевое, а в чёрную с фиолетовым, почти военного покроя форму, маркиза подняла массивного вида оружие с длинным стволом и прицелилась человеку аккурат между глаз.
Он забылся. Ему казалось, что он в ночном кошмаре.
I
К. - Центру:
День двадцать третий. Утро.
Пасмурно, без осадков. Температура 19 С. Давление 754 мм/рт. ст. Ветер юго-западный, 1 м/с. Влажность 64 процента. Фон в норме. Самочувствие в норме.
Данных о "Светоче" нет
Активность стандартная.
Нет, ну не знаю, что тут докладывать. Проснулись, погудели, пожрали, рассредоточились, один выполз на охоту, снова младший - дедовщина в действии. То же, что вчера, то же, что на прошлой неделе, разве что нынче вожак ещё не таскал свою самку за хвост. Характеризую задание как "скука смертная". Комары - звери, дикари - дебилы. Прошу выслать ещё репелленты, зелёнку, лапшу, цветные маркеры, ветчину и газировку, лучше всего апельсиновую.
Центр - К.: Доброго времени суток!
Сведения приняты к обработке. Напоминаем, что до окончания дежурства остаётся восемь календарных дней, после чего вас сменит следующий смотрящий. Заказ зафиксирован и прибудет к пяти - барахлит протока. Просим прощения за задержку.
К. - Центру
Барахлит протока? Я домой вообще попаду?!
Центр - К.:
Нет. Это месть за чьи-то кривые руки.
К. - Центру
Патлатый. Прости. Я куплю тебе новый геймпад. Только отдай пульт обратно координаторам.
Центр - К.:
Мы подумали и решили, что от молока будет больше пользы. Погрузили тебе шесть литров. Пей на здоровье.
К. - Центру
Обидчивый, как девчонка.
"И если есть съедобные коренья, то есть и несъедобные - те, что вызывают зуд, рвоту и кровохаркание, от которых идут чёрными пятнами и нередко слепнут. Если вы не знаете, что перед вами, то приносите мне, но сами не ешьте, или не берите совсем. И не носите шаману, чтобы спросить. Почему?"
"Почему?" - снова думает Нга-Аи, прикрыв глаз, чтобы не мешать охотникам своими женскими мыслями о хозяйстве. Корешок, выкопанный вчера, спрятан за её лежанкой. Он длинный и белый, как косточка, суховатый и ничем не пахнет. Под острой кромкой ножа, взрезавшего его поперёк, он сразу начал крошиться пылью, так что Нга-Аи завернула его в лист и отложила отдельно от собранных сладких, чтобы по возвращению рассмотреть ещё раз, и рассмотрела, хотя ничего не поняла. Она нашла такой впервые, а отдать ей его теперь некому, но привычная печаль, в которую она уже готова закутаться, как в шкуру, прерывается шагами вожака.
Нга-Лор оглядывает их и возвещает:
- В наше становище идет чужой.
- Светоч! - отвечают ему нестройно. - Что надо чужому нга? Это мена?
Нга-Лор думает.
- Нет. Не мена.
Он садится на землю, подобрав под себя ноги. Нга-Эу просится сказать. Нга-Лор запрещает.
- Брат, - обращается он к Нга-Логу. - Травы ещё росные, леси не вышли на пастбища. Возьми копьё и иди, пока день не стёр звуки.
- Он пришёл за женщиной? - спрашивает Нга-Лог, сразу становясь настороженным.
- Не знаю. Я спросил, он молчит. Плохо, мне не нравится. Молча идут со злом.
- Я тоже могу взять копьё, - вызывается Нга-Тет и дёргает плечом. - Светоч!
Он раздражённо ворчит, пока выкусывает блох. Нга-Лог смотрит на его хромую ногу.
- Ты будешь полезнее здесь.
- Я не женщина, чтобы копать корни, - запальчиво начинает Нга-Тет. - Нет!
Нга-Лор прикрикивает на него. Нга-Тет поджимает уши.
"Почему? Я скажу вам, если Нга-Лот снова не устроит ссору".
"Был бы это мылистый, можно было бы сделать из корня отвар, и Нга-Тет не чесался бы, а был бы сладкий, можно было бы отдать ему, чтобы грыз и не брюзжал. Но это наверняка просто вырождение, - вздыхает Нга-Аи. - Бесполезное. Надо его выбросить".
Нга-Аи стукает камнем о камень. Все поднимают чаши, чтобы она разлила им похлёбку, и неспешно едят, выуживая из мучнистой жижи зёрна и стручки.
- Хороший сбор, - одобряет Нга-Лор. - И хороши руки, которые сделали из него пищу.
Нга-Аи улыбается в стручок, который грызёт. Нга-Лог встряхивается, чтобы звякнули кости на груди, и она поднимает глаза от чаши. Нга-Лог ставит уши торчком, изображая ужас - эта дурашливость у него осталась ещё с той поры, когда они оба были маленькими, и, такая несерьёзная для воина, очень её смешит. Он доедает первым. Нга-Аи видит это и, отложив еду, приносит ему копьё. Нга-Лор смотрит, как младший брат правит наконечник.
- Быстрой охоты, тихой, - желает он. Насчёт ушей не одёргивает, хотя, конечно, заметил.
Младший благодарит, склонив голову. Нга-Лор указывает ему на хранилище.
- Как давно у нас были сытые дни? У лесей гон, дичатся… Но сегодня добыча идёт к нам сама. Сделаешь?
- Сделаю.
Если Нга-Аи и угодно есть одни корешки, то остальные нга всегда предпочтут траве мясо. Нга-Лор прикусывает кончик языка, представляя жир, капающий с вертела на угли. Нга-Тет ворчит, копаясь пальцами в гуще, и это мешает Нга-Логу думать. Бор шумит.
- Я видел шамана, - решает поделиться он, пока все слушают. - Ночью, когда вставал по нужде. Он сидел у очага и ворошил угли. Я упал на землю, и он разрешил мне дотронуться до края его шкур.
Нга-Аи просится сказать. Нга-Лор кивает.
- Ты спросил у него, когда нам сеять? - Нга-Аи блестит глазами. - Это важно!
- Я начертал знаки, и он показал в ответ: "Через полцикла". Он обещал тогда дождь. Я лежал, а он пел на Громкой речи, но тихо, чтобы никто, кроме нас, не слышал. Он был добрым и не кричал, и коснулся меня, чтобы осенить оберегающим знаком, и я снова заснул, а когда проснулся, его уже не было.
- Светоч благоволит, - довольно отмечает Нга-Лор. - Нужно будет отнести шаману коренья.
"Нга-Лота нет? Тогда вот вам "почему": шаман сам не знает, правда не знает, хоть и сидит на своей Горе и великий, как вы его все называете. Я принёс ему непонятный корень, а он начертил мне: "это червяк с ногами, много-много циклов назад затвердевший в грязи и ставший, как камень". Каково, а? Он не знает и ещё смеётся!"
Нга-Аи просится сказать. Нга-Лор разрешает.
- Нга-Анг говорил, что у него глаза зелёные, как светли.
- Потому и умер не в свой цикл. Нельзя смотреть в лицо шаману, - бурчит Нга-Тет.
Печаль теперь церемонна, потому что имя было упомянуто вслух, и Нга-Тет бурчит ещё, что в его молодости тоска по родителю занимала ровно цикл, а не три, и это было правильнее, потому что жизнь дана не для слёз, но ветер шлёпает ему в лицо паутину с колючника, и он ругается.
- Он умер, потому что его укусил гад, - поспешно вмешивается Нга-Лог. - Умер от яда, не от ворожбы. Шаман не убивает своих нга, а защищает.
Нга-Тет хмыкает. Нга-Лог вспоминает отсветы на стенах хижины и делится с Нга-Аи, отвечая на её слова:
- Он сидел спиной, и я видел, как на шкурах горит зелёное. Думал, светли. Но, значит, Светоч его глаз. Так красиво…
- Шаман велик, - подтверждает Нга-Лор. - И всевидящ. Его глаза должны гореть, а мы всё-таки не должны в них смотреться. Но не из страха, а из уважения.
Нга-Эу просится сказать. Нга-Лор встает, отряхиваясь.
- Брат?
Нга-Лог поднимается и закидывает копьё на плечо.
- Не ходи через Яму, - отдает последние наставления старший. - Нга последней мены говорили, что там опять плачут духи. Будешь плохо спать.
Женщины вздрагивают. Нга-Лог знает, о чем они сейчас думают, хоть и прикрыли глаза, чтобы не показывать мужчинам свой страх: видение горящих хижин, страшные чудовища, топчущие лапами многих кричащих нга, палки, плюющиеся огнем, межплеменная битва. Неупокоенные души в Яме повторяют то, как они умерли, пугая охотников и идущих на мену. Если не посвящение, не нужно смотреть.
- Я обойду её вокруг, - успокаивает он Нга-Лора.
Тот кивает. Нга-Тет, к которому духи когда-то не вышли, чавкает с деланным равнодушием. Ему никто не поверит, поэтому он не рассказывает, но везение, которым он всегда считал то, что тогда ничего не увидел, сейчас оборачивается обидой. Сходил бы ещё раз, чтобы накормить интерес, но с такой ногой не спускаться, а падать.
- Я хочу его правую лопатку. Нга-Лог?
Нга-Лор суёт ему корзину.
- Мясо только в обмен на корни.
Нга-Тет морщится.
К. - Центру
Эй, поговори со мной. Мне скучно.
Центр - К.:
Иди поболтай со своими подопечными.
К. - Центру
Они болваны. При виде меня роют мордой землю и дрожат. С трудом удерживаюсь от искушения дёрнуть кого-нибудь за ухо. Или за хвост…
Центр - К.:
Тебе напомнить, что нельзя применять силу?
К. - Центру