С самого первого дня он наблюдал за ними с нескрываемым интересом. Они, хвостатые, первобытные, скалящие угрозой клыки и носящие грубые шкуры, были так похожи на обычных людей, что порой не верилось. Дарили своим подругам цветы и нарядные бусы. Высказывали, пусть и мимикой, чувства радости, довольства, грусти, смущения, благодарности. Умели танцевать, смешить, утешать друг друга. Мастерили из дерева детские игрушки - примитивные, кособокие, но трогательные оттого, что главной целью имели желание вызвать улыбку и радость. Заботились о своих стариках - лечили их, если те заболевали, берегли от непогоды, одевая в самое тёплое, сытно кормили вне зависимости от того, могли ли те ещё добывать коренья или уже были слишком слабы даже для этого. Трудолюбиво сеяли и собирали свой немудрёный урожай: бобы, плоды, злаки. Пользовались плетёной и деревянной посудой. Хранили припасы в специально вырытых холодных ямах-ледниках. Их хижины с внутренними очагами, аккуратно выложенными круглыми, добытыми у воды камнями, лежанками из еловых лап, на которые были наброшены меховые покрывала, утоптанными полами и прорезью-дымоотводом говорили о том, что дикари знают и уют, и порядок. Пучки ароматных трав, низки орехов, грибов и ягод висели на стенах, являя собой стремление не только сохранить припасы, но и украсить свой дом. Еда готовилась сразу на целое племя-семью. Проблемы и беспокойства всегда обсуждались на общем собрании. Присутствовало у них, конечно, и кое-что жестокое, сопутствующее ступени развития, на которой они находились: дикари много сражались и убивали. Также они употребляли в пищу себе подобных. Но отчего-то этот факт не отвращал - он воспринимался как неизбежность, потому что постоянный туман их мира, обманчивая поволока, рисующая грёзы, фантомы, видения, заманивающая в гиблые болота и топи, таящая вечно голодные чужие когти и клыки, требовала сил и крепости, чтобы выжить в ней и продолжить свой род. В тумане-мгле обитали враги; в туман следовало спуститься, чтобы испытать там что-то волнующее и выйти обратно воином; туман прятал их неведомого бога. Дикари были порождением странной среды и соответствовали ей. Но некоторые из них по непонятной прихоти судьбы годились в мир на несколько порядков выше.
Шаману очень нравились его подопечные. Он находил их женщин красивыми - и не отказывал им в уме, даже мудрости, несмотря на те жёсткие правила, которым они подчинялись по отношению к вожаку и мужчинам. Эндемичные полоски на их коже, бледной, матовой, не знающей из-за вечной облачности ни солнечного загара, ни веснушек, сначала показались ему штрихами боевого раскраса. Но он не сильно ошибся: сражаться эти женщины тоже умели. Их не учили брать в руки копьё, бегать и охотиться, но в межплеменной битве они не раз и не два выхватывали оружие из рук своих павших братьев, отцов и мужей, чтобы заступить на их место и обратить мстящую ярость в победу - или погибнуть с честью.
Их женщины умели и любить. Детей, которых они не делили на своих и чужих, сестёр и братьев, друзей, супругов. Диковатые инстинкты, жесты, касания, свойственные скорее зверям, сменялись чистой человеческой нежностью и добротой. Мужчины были грубей и не так щедры на чувства - шаман глядел и посмеивался, потому что видел в этом такие же человеческие, пронзительно знакомые черты. Но мужчины защищали своё племя, обеспечивали его пропитанием, строили хижины, отгоняли волков, чтили память предков и хранили данные ими законы. О моральных аспектах некоторых, да и просто - о справедливости, в цивилизованном мире учитывающей равенство полов как перед законом, так и перед друг другом, можно было бы поспорить, однако уровень развития здешнего мира если не оправдывал, то объяснял.
Одно лишь до сих пор шло вразрез с их разумностью и изобретательностью: неприручённая фауна. Она оставалась дикой, враждебной. В лесу выли волки, шныряли разноразмерные грызуны и с топотом бродили остророгие лоси, и никто из них пока не был серьёзно приручён и одомашнен. Хотя некоторые прецеденты имелись - но это были случаи частные, исключения, ещё недостаточные для того, чтобы двигать эпохи вперёд.
Шаман восхищался их храбростью и самодостаточной силой, наивной непосредственностью, свойственной детям, почти поэтическим умением любоваться природой и внезапно проявляющейся глубиной рассуждений и выводов. Фантастическим даром, каким был их способ общения, и горячей, верной привязанностью к тем, кто дорог сердцу. И всё равно очень многого о них ещё не знал. Например, что в своём размеренно вроде текущем прогрессе они уже незаметно вскарабкались на другую ступень - туда, где располагается бесстрастный расчёт, ложь, алчность и предательство.
Первый координатор рассмеялся снова. Булькнул угрожающе накренившейся над столешницей чашкой, поймал взгляд Капитана и объяснил:
- Как умилительно он его гладил. Смотри, заберёт ведь зверюшку домой. И вы разоритесь на одном только корме, я уже молчу про наполнитель для лотка… ха-ха.
- Ян не позволит, - уверенно сказал Капитан. - Я тоже. Так что никаких лотков.
- Курт просто выдрессирует хвостатого изображать из себя чучело и по-тихому пропихнет в компании коробок с пробами.
- Тогда есть Вареник, который заревнует и выцарапает глаза. Другого кота на своей территории он не потерпит. Лучший аргумент, по-моему.
В сделанном с трансляции отрезке записи темнели серо-зелёные ели. Под грибообразным шишковатым старым дубом, на нижней ветви которого висел ржавый рельс, сидели две фигуры. Плащ из красной шкуры стекал с плеч шамана, как кровавый поток. Посланник, прижавшийся к земле щекой, что-то чертил среди хвои и песка. Пульсирующее пепельное небо над их головами тщетно обещало дожди, до которых, как Курт сказал, было ещё две недели. Мелькнула, тут же исчезнув, короткохвостая птица.
- Ложась на землю перед кем-то, они признают его превосходство. Такой громкий, явный жест. Это всё при том, что скрытой гордости у них немеряно, - координатор заметил лужицу пролитого чая и стёр её рукавом. - Даже у женщин, которые вроде бы беспрекословно слушаются мужчин и вожака. А почему? Потому что - разумные.
- То есть гордость - спутник разума? Обязательный? - усомнился второй. - Нет, я понимаю: мораль, способность анализировать, зёрна от плевел, но гордость…
- Они пока ещё слишком юный вид. Дозрели только до сознания своей исключительности перед волками и лосями. Мораль и зёрна будут потом. Потом, когда начнется столкновение религий и расовая неприязнь.
- Дурацкая мораль, - поморщился второй. - Стандартно дурацкая. Если найду за какой-нибудь дверью мир без подобного, перееду туда жить.
- Да брось, - сказал его приятель. - Что ты там делать-то будешь - в безжизненной пустыне без разумных?
Курт на экране потрепал посланника по голове. Капитан вздохнул.
- Котолюб пришибленный. Даже если они трехглазые и скорее гуманоиды, чем коты, всё равно тянет руки. Не был бы шаманом, давно бы прирезали.
- Только у них же блохи, - сказал первый координатор. - Как не брезгует?
- Двери с блохами, - Капитан посмотрел на часы. В правом нижнем углу монитора они показывали местное время. - Почему ему нужно ждать до утра?
- Так решила контактная группа, - ответил второй.
- Паршиво решила. Чужак совсем не в безопасности. Отправили бы в помощь хоть кого-нибудь. Чтобы, если не вывел, то хотя бы покараулил…
- А потом - ещё месяц ждать дверь. Тут слабая сцепка.
- Что? А… ясно.
- Курт не дурак, справится. Только бы сам попавший вел себя разумно и никого не задирал. Иначе будет плохо.
Запись кончилась, и Капитан переключил на камеры прямой трансляции. Теперь у подножия большого дуба никого не наблюдалось.
- Ушёл кот. Но зачем Курт отдал ему тот череп?
- Ты бы лучше спросил, зачем Курту приносят коренья. Вернее, их отдельный пахучий сорт. Они ему ни к чему совершенно, а посланники всё носят. Не знаю, отчего они считают лучшим даром что-то, воняющее тухлятиной, но ритуал есть ритуал, и выбрасывать приходится позже, чтобы не оскорбить, - поведал второй координатор. - А пока несёшь в помойку, обонять ароматы и зеленеть от тошноты. Мяу!
Первый принялся тасовать колоду карт. Собеседники пододвинули кресла и устроились поудобнее.
- Возвращаясь к теме хвостатых и мяукающих, я бы добавил, - первый доверительно наклонился. - Что наш попавший как ещё один кот, как кот, который залез на дерево и не может спуститься. Сердобольные бабушки вызвали автомобиль пожарной службы - и бравый пожарный с лицом, опалённым огнём, и рубцами на запястьях от ожогов лезет снимать его, вопящего и грязного, кляня про себя их всех за то, что занимается ерундой… Понимаете, ребята? Но кот вполне способен слезть - когда проголодается. А этот, в яме? Куда слезет он? Или вылезет. Вот поэтому… Ну что - партейку?
В приближающейся темноте дым склубился, спустился ещё ниже, согнав с ветвей недовольных свистунов и стучальщиков. Темнота несла ночь, ночь несла холод, Нга-Лог ёжился и часто дышал. Он дошёл до болот, откуда уже можно было видеть нга, и держал третий глаз наготове, чтобы окликнуть и рассказать, как только тех почувствует. Не о том, что шаман - двуглазый. Это теперь тайна Нга-Лога, а у него ещё никогда не было тайн, и он крутил её так и эдак, пробовал на вкус, словно спелый чернец, ужасался и восхищался. Великий шаман, Тот, Кто Живёт На Горе, доверился простому нга: разве может он его предать? Нет. Нга-Лог должен предупредить своих - шаман ждёт чужака к утру. Пожалуй, Нга-Лог его привести и попросится.
Откуда они, двуглазые? Нга-Лог дёрнул хвостом. Если чужак и сейчас представлялся уродливым, то шаман - ничуть. Вызвал видение: зелёные светли глаз, улыбка, клыки короткие, будто сточённые, тёмные волосы, как у Нга-Эу, уши не рассмотрел, потому что очень боялся. Высокий, даже выше брата. Захотел, чтобы шаман снова его погладил - так гладил родитель много циклов назад. Застыдился опять, фыркнул: ведь не маленький уже, воин. Принюхался. Пахло влагой, протока близко.
Зашуршало, затрещало, кто-то заворчал и затопал. Выпуклые глаза леся блеснули кроваво-красным. Нга-Лог обмер: в зверя вселился злой дух болот. Сжал копьё. Даст Светоч - пройдёт мимо.
Не прошёл - заметил, заворчал глуше, заскрёб костистыми ногами и склонил голову. Леси не благодарят и не подчиняются: так они готовятся броситься в бой. Нга-Лог прижал уши. Одержимая тварь! Лесь взревел и кинулся; Нга-Лог отпрыгнул, скривившись от дурного дыхания, ткнул под лопатку, в сердце. Копьё скользнуло по корке грязи - лесь вброд переходил протоку, и грязь застыла, став панцирем, как у вертихвоста. Зверь с размаху боднул рогами - Нга-Лог успел загородиться копьём. Древко треснуло, будто гнилой ствол, расщепилось, от удара не удержался на ногах, споткнулся, зацепился о корень, рухнул в заросли, скрывавшие овраг, покатился, шипя от страха, вниз по склону, зажмурился в отчаянном стремлении уберечь глаза. Дно кинулось в лицо, оцарапав, стукнуло что-то, хрустнуло. Нга-Лог втянул воздух и застыл, лежа на спине. Лесь наверху громко топнул. Ударил, отшвырнул, решил, что убил, и удалился. Куний амулет, спасибо шаману… Нога кричала - сломана. Нга-Лог коснулся её и чуть не заплакал.
Как он теперь, в глухие сумерки, когда на охоту выходят обороты?
Брат, брат Нга-Лор…
Отчего-то все нга закрыли от него третьи глаза. Никто не слышал.
III
К. - Центру:
День двадцать третий. Вечер.
Пасмурно, без осадков. Температура 20 С. Давление 757 мм/рт. ст. Ветер западный, 2 м/с. Влажность 68 процентов. Фон в норме. Самочувствие в норме.
Данных о "Светоче" нет.
Договорённость достигнута: чужака приведут утром. Жду подтверждения - возвращения вестника в становище и его последующего разговора с вожаком. Примерное время прибытия - один час. Продолжаю мониторинг.
Центр - К.:
Сведения приняты к обработке. Ожидайте дверь завтра в шесть двадцать пять.
К. - Центру:
Вас понял.
Если Кэп вернулся, дайте его на пульт, пожалуйста.
Центр - К.:
Я здесь. Получил посылку?
К. - Центру:
Да, и как раз хотел тебе кое-что сказать
Кэп.
Я уже не спрашиваю про молоко, но… Зачем мне пустырник, валидол и водка?
Центр - К.:
Это не тебе, а твоему завтрашнему гостю. Ему надо будет немного подлечить нервишки. Вот, в зависимости от того, как он предпочтет это сделать, я и собрал…
К. - Центру
Положил бы ещё пупырчатые пакеты. Знаешь, те, которые лопаются… Идеальный антистресс. А так да - заботливый ты, человечище. Спасибо.
- Не отставай, - говорит ей Нга-Анг. - Не отставай, Нга-Аи, и не оглядывайся, потому что там, позади - кровь, боль, смерть.
Так они уходят из родного становища. Красный жар, дикий кусачий зверь, глодает бор далеко за их спинами, дробя ветви и стволы дымно-чёрной челюстью.
"Что случилось?" - не помнит Нга-Аи. Воздух тяжело давит на грудь. Саднящая кожа рук обожжена, но Нга-Аи не может сказать, отчего так вышло. Лицо родителя холодно и напряжено. Он чувствует её тревогу и успокаивающе поглаживает пальцы, которые сжимает в горсти своей большой ладони.
- Тебе всегда нравились меняльщики, правда? - внезапно спрашивает он.
Нга-Аи кивает. Ещё бы! Бусы, амулеты, шкуры, вкусные плоды…
- Давай теперь тоже станем ими. Если ты не против.
Она не против, конечно, не против, потому что уже видит про себя то богатство, которое с помощью умений Нга-Анга они могут получить, выменяв, но не видит того, что так явно говорят ей сейчас родительские глаза: выбора у нас всё равно нет, Нга-Аи. Она очень рада. А он ей ничего не объясняет.
Глупая маленькая Нга-Аи.
Ночи становятся гуще и темней - скоро листья начнут желтеть и усеивать собой зелёные хребты колючника. Сменит цвет гриб-дерево у шаманской Горы - значит, пришёл последний цикл Нга-Эу. Нга-Аи испытывает к ней горькую жалость. Когда-то именно та, старшая, обучила её всем женским премудростям: плести, сшивать, убирать и готовить, а теперь должна уступить ей место рядом с Нга-Лором, сделав несчастной себя и её.
"И Нга-Лога, - думает Нга-Аи, жалея его наравне с подругой. - Но он хотя бы останется жить".
Ритуалы, традиции, правила. Правила, запрещающие женщинам заговаривать с вожаком без его разрешения, или распределяющие мужские и женские обязанности, или обозначающие неприкосновенность того, кто идет с меной, или позволяющие есть плоть врага, или указывающие оставленной супруге, что делать - нерушимые, чёткие, заученные. Не станет правил, рухнет мир. Но нга - разумные и никогда не станут жить, как звери, в беззаконии и драках за каждый кусок, что добыл состайник в бору.
Нга-Аи склоняется, чтобы ещё раз посмотреть на двуглазого. Из ямы на неё тянет нездешним запахом, терпким и сладковатым. Чужак поднимает голову, заметив её, и что-то говорит на Громкой речи - должно быть, приветствуя, а, может, волнуясь. Она пытается успокоить его доброй улыбкой.
Тебе ведь тоже хочется домой, да?
"Нет, - решает Нга-Лор, стирая стоящий перед третьим глазом облик младшего брата. - Вожак должен уметь выбирать. И я уже выбрал. Хватит".
Он выходит из хижины и натыкается на сидящего у порога Нга-Тета. Вздёргивает верхнюю губу, демонстрируя недовольство, но старик только осуждающе смотрит на него снизу вверх:
- Ты задумал неправильное.
Нга-Лор фыркает.
- С каких пор хромой копальщик поучает вожака?
- Этот хромой копальщик не так давно показывал тебе, как ходить, а не ползать, и вытирал твои слёзы, когда ты падал и разбивал коленку, и катал тебя на плечах, и прятал для тебя самые лучшие плоды и ягоды. Сядь и послушай.
- Вздор!
Нга-Тет тянет его за руку, но Нга-Лор не хочет садиться, поэтому старик поднимается сам.
- Многие и многие циклы до того, как родитель родителя нашего с Нга-Лотом родителя впервые открыл глаза, появившись из женской утробы навстречу Светочу, бору и небу, правила уже были и уже соблюдались. Вожаками умнее, вожаками глупее, сильнее и слабее, больших племён и маленьких. Кто ты, чтобы их изменять?
Нга-Лор не знает слово "новатор", но знает слово "хочется". Он несильно толкает собеседника в плечо.
- Ты говоришь складно, старик, - роняет он, проходя мимо. - Как я.
- Потому что я научил тебя и этому.
- Знаю. И запрещаю тебе подобные речи.
Нга-Лор направляется к яме. Показывает собой, как гибко можно обойти вокруг правил. Нга-Тет думает, что за последствия он сам и в ответе. Нга-Тет не обижается. Он - доволен.
Центр - К.:
Я рад, что тебе понравилось.
К. - Центру
А газировку - не?
Центр - К.:
Вредно.
К. - Центру
Впрочем, сгодится чай. Тем более, что тут уже вечер, и очень уютный. Самое время устроиться перед тёплым камином, пусть у меня вместо него только масляные радиаторы и печка для бумажных отходов. Но - немного воображения…
Как они там завыли, Кэп. Ночные твари кого-то гонят по лесу. Включить микрофон? Предупреждаю: просто мороз по коже.
Центр - К.:
Давай. Я не боюсь.
К. - Центру
Да и я не боюсь - тут забор в три метра высотой. Однако порой передёргивает. Это дикий вой не встречавшихся с ружьём и капканами, голос тех, кто свободен. Ни намёка на то, что они знают кого-то сильнее себя. Такого у нас не услышишь.
Город лежал за обмелевшим руслом бывшей реки. Маленький ручеёк, журчавший среди мшистых камней, был эхом её когда-то внушительной поступи, о чем свидетельствовали и берега - высокие крутые откосы, нынче сплошь поросшие колючником и превратившиеся в склоны тенистых холмов, паутинных, глухих и сырых, где таились гады и росли грибы, бледные и ядовитые. Нга-Лор этого, конечно, не знал. Для него холмы всегда были холмами, а ручей - ручьём, и привычно было в цикл, когда меж камней шёл скользень, чтобы нереститься много ниже по течению, где ручей раздавался и терялся в заболоченной равнине, простаивать на этих камнях, сжав в руке острогу. Скользень бился, насаженный на острие. Женщины в становище запекали его на углях - не снимая кожу, только выпотрошив, жирно смазав глиной и поместив в опустевшее брюхо пахучие травы и корешки. С противоположной стороны ручья поднимался вверх чужой бор. Нга из становища Нга-Лора было запрещено ходить туда, потому что в чужом бору жило больше всего оборотов. В нём прятался и город, который из-за запрета никто так и не увидел. Но, возможно, это к лучшему. Город был таким же жутким призраком, как Яма.