А мы с Маргарет смогли немного побеседовать наедине. Она рассказала, что Жак родился от случайной связи Вальтера с одной из служанок в доме отца. Вальтер был тогда еще совсем мальчишкой. Жак родился, когда Вальтеру было всего девятнадцать лет. Поэтому Вальтер много лет не обращал на него внимания, практически забыл о его матери. Начал интересоваться Жаком только тогда, когда тому исполнилось девять лет. В это время у Вальтера уже появился второй сын – Франц. И опять от связи с молоденькой горничной. Брак с Маргарет был чистейшей воды фикцией, семейной сделкой. Маргарет не понимала смысла этого брака и согласилась на него под сильным давлением старшего брата. Вальтер был моложе, уважал ее, никогда не ставил в неудобное положение при посторонних или слугах, но жил с матерью Франциска. Вот и теперь Джон затевает снова какой-то хитрый брак с влиятельным итальянским графом. А жениху уже почти шестьдесят лет.
Я сразу же заволновался:
– Так зачем вы забираете Жака, если вам предстоит ехать в Италию?
– Я уже говорила, это мой долг перед Вальтером. Мы с Вальтером не очень дальние родственники, так что я для Жака тоже родственница. А вы мужчина, все время на войне. Что с ним будет, если с вами что-нибудь случится? У вас есть родственники, которые могли бы позаботиться о нем в этом случае? И я не соглашусь на брак, если мне не позволят забрать Жака с собой.
Я вынужден был признать, что в ее словах много резона, но предложил оставить все до прихода Джона и на усмотрение Жака. Сразу же после прихода Джона Маргарет объяснила брату ситуацию. Джон нахмурился, пытаясь понять, как это скажется на интересах семьи в целом. С одной стороны, это означало ссору с другими родственниками Вальтера, но, с другой стороны, титул мог остаться в семье. Он бы еще долго колебался, но Маргарет набросилась на него с упреками:
– Ты никогда не думаешь о живых людях, ты готов и мной пожертвовать. Но Жака я не отдам.
И Джон в конце концов махнул рукой, сказал:
– Поступай как хочешь. Если он согласится.
Когда Жак, насмотревшись наконец на оружие, появился в комнате, я напомнил ему, зачем мы приехали:
– Графиня Маргарет хочет, чтобы ты воспитывался в ее доме. Мы с тобой уже говорили об этом. Сейчас нужно все решать.
Жак прижался ко мне, не поднимая глаз и не решаясь что-нибудь сказать.
– Я скоро уезжаю на долгое время на север, и ты все равно остался бы в доме без меня. Тетя Маргарет помнит и любит тебя. Она будет учить тебя и воспитает тебя хорошим человеком. А дядя Джон научит всему, что должен знать и уметь рыцарь.
Жак посмотрел на меня, потом на Маргарет, которая улыбалась ему, вздохнул и сделал два шага в ее сторону.
– Не переживай, я через несколько месяцев приеду в Бейрут. Если тебе будет плохо в Бейруте, заберу тебя с собой. Тетя Маргарет отпустит тебя.
Я обнял его.
– Ты остаешься сейчас здесь, так как я выезжаю в Дамаск завтра рано утром. Твои вещи принесут слуги сегодня же. А нам с дядей Джоном еще нужно переговорить.
Я вытащил из ларца, с которым пришел к Ибелинам, мешочек с динарами и передал Маргарет.
– Тут приданое Жака, пятьсот динаров. Это ему на оружие и одежду. Конь у него имеется, вечером его приведут.
Потом мы с Джоном остались вдвоем, и я объяснил ему, что заинтересован не только в сохранении мира, но и в его помощи. Ведь из Бейрута к Дамаску ведет прямая дорога. Эмиру нужно, чтобы случайные авантюристы-крестоносцы не воспользовались этой дорогой и не разрушили наши мирные отношения. Поэтому мой эмир посылает небольшую сумму в качестве компенсации будущих затрат на охрану дороги. Я передал Джону такой же мешочек с пятьюстами динарами. Джон, колеблясь, посмотрел на меня внимательно, но мешочек принял.
Теперь еще одна официальная встреча, и дела будут закончены. Действительно, вечерняя встреча была чистой формальностью. Мы с архиепископом подняли по очереди руки и зачитали текст устного договора о мире на полтора года, заключаемого под честное рыцарское слово. Утром я уехал в Дамаск.
Визирь удивился, когда я вернул ему тысячу динаров, которые у меня остались после поездки. Он рассмеялся и напомнил, что был прав, когда хотел дать мне только три тысячи. Впрочем, тут же сказал, что я могу оставить эту тысячу себе, как жалованье за текущий год. Я не разговаривал раньше ни с эмиром, ни с визирем о своем жалованье. Они уже привыкли, что должны сами напоминать мне об этом. Дело было в том, что расходы у меня хоть и возросли после переезда в большой дом, но оставались по их понятиям незначительными. Я не покупал землю, не устраивал пиршества, не приобретал рабов. А в результате денег, которые периодически давал эмир, мне было более чем достаточно.
Глава 9
Посол
(продолжение)
1220 – 1221 годы
Эмир выехал на север к брату только в конце тысяча двести двадцатого года. Весь год он колебался. Все время ему что-то мешало начать активные действия. Сначала это было отсутствие войска, которое можно было бы взять с собой. Осенью возникло напряжение в Египте. Если всю весну и лето в Египте не велись активные военные действия, то осенью крестоносцы начали было наступление, но оно быстро провалилось. А потом заболел Дауд. Тогда я единственный раз отказался от своего решения не использовать имеющиеся у меня лекарства. Боялся, что если кого-то вылечу, то от меня все время будут ожидать чудесных избавлений от болезней. Но с Даудом все было не так. Я как раз отсутствовал в Дамаске, ездил на очередную встречу с Жаком. Все-таки не мог отказаться от желания видеть его хоть иногда. Потом расскажу об этих встречах.
И вот после моего возвращения домой в начале ноября ко мне поздно вечером приехал Абу аль-Сахат. Он был совершенно подавлен.
– Дауд болеет очень сильно. Боюсь, что мы его потеряем.
– Что с ним? Он последнее время почти не болеет.
– Они ездили с Абу Мухаммадом в Баальбак, на обратном пути заночевали в степи. Был сильный дождь, Дауд промок, а утром, не обращая на это внимания, продолжил поездку. Хотел скорее вернуться домой. Был сильный встречный ветер. И теперь он лежит с высокой температурой. Я ничем не могу ему помочь, мои лекарства не действуют. Мы только даем ему пить и вытираем пот. Это не может продолжаться бесконечно. Я боюсь, что он не выдержит еще сутки. Ты должен помочь.
– Чем помочь, учитель? Что я могу сделать, если даже ты признаешь свое бессилие?
– У тебя есть лекарства твоей страны. Я никогда не просил тебя помочь, но сейчас заклинаю тебя – сделай что-нибудь. Для меня Дауд как племянник, почти как сын. У меня нет своего сына. Я присутствовал при его рождении. Всегда был рядом, когда он болел. Дай твои лекарства!
– Учитель, я боюсь, что они уже не действуют. Прошло слишком много времени. Они могут навредить.
– Ему уже ничто не может навредить. Если мы не сделаем что-нибудь, его организм не выдержит. Завтра к вечеру мы его потеряем. Дай лекарство. Вся ответственность будет на мне.
Я вытащил из ящика сверток с лекарствами. Много лет даже не разворачивал его. Отобрал антибиотики и начал просматривать сроки годности. Все сроки за эти шесть лет прошли. Отобрал одно, срок которого истек год назад, и протянул шесть таблеток Абу Сахату.
– Попробуй это. Нужно раскрошить таблетки и давать вместе с водой. Просто проглотить их он не сможет. Давай по две таблетки три раза за сутки. Но я не уверен.
– Спасибо, Роман. Я тоже не уверен, но мы должны что-то сделать.
– И не говори никому, какие порошки ты даешь.
К моему удивлению, на следующий день уже перед обедом Абу Сахат прислал нарочного сказать, что Дауд открыл глаза, просит пить. Вечером еще один нарочный сообщил, что жар спал, Дауд попросил есть. Я отправил с этим посланцем еще две таблетки и написал, что давать нужно теперь по одной.
На следующий день ко мне приехал Абу Сахат и со слезами благодарности заявил:
– Дауд встал, чувствует себя лучше. Эмир потрясен выздоровлением, сказал, что устроит по этому поводу пир. Но я ничего не сказал о твоих таблетках.
Это осталось нашей тайной.
Вернемся к моим встречам с Жаком и Маргарет. В мае, как и обещал, я поехал с частным визитом к Ибелинам. Я знал, что летнее время, начиная с мая, Маргарет проводит в замке в горах. Джон оставался почти на все лето на Кипре или в Бейруте, обычно не отпускали многочисленные повседневные дела. Но Жак должен был быть с Маргарет. С помощью Абу Сахата мне удалось приобрести прекрасное кольцо с большим пронзительно-голубым тщательно отполированным камнем бирюзы в форме сердечка.
Эмир, узнав, что еду к Жаку, был недоволен моей просьбой об отпуске, но все же отпустил меня на неделю, съязвив, что я слишком близко к сердцу принимаю дела христиан. Дел у меня практически не было: эмир не воевал ни с кем, в Египет меня не отпускал, а к текущим делам с представителями вассальных владений меня привлекали редко. Погода была великолепная, дорога хорошая, и я проехал эти семьдесят километров до замка за полтора дня. Меня сопровождали только пятеро солдат, которых заставил меня взять эмир.
Мы прибыли в замок перед обедом. В замке действительно были Маргарет и Жак с немногочисленной прислугой. Жак радостно бросился ко мне, на вопрос, как ему здесь живется, ответил:
– С графиней мы дружим, а дядя Джон разрешает ездить на лошади сколько я захочу, но только в сопровождении моего слуги Иоанна. Только сражаться не с кем, Иоанн не любит сабли. Говорит, что это баловство.
Видно было, что ему нравится жить у Маргарет. Слава богу. Мог ли я дать ему спокойную жизнь? Я не понимал, почему его судьба, его жизнь меня так волнует. Об этом же спросила меня Маргарет, когда мы гуляли по верхней площадке главной башни замка. Настроение у меня было хорошее, я основательно отдохнул после обеда. Поэтому рассеянно сказал:
– Мы в ответе за тех, кого приручили.
Она не поняла и вопросительно поглядела на меня. Что я мог ей сказать? Что это гениальные слова из детской книги, которую напишут через семьсот с чем-то лет? Да и правильно ли я их запомнил? Я не стал развивать свою мысль, а Маргарет не переспросила. Ее мысли были совсем о другом. Она пожаловалась.
– Джон усиленно продвигает сватовство. Он уже согласился на то, что Жак уедет вместе со мной. Он даже согласен, чтобы я его официально усыновила. Ведь у меня нет и не будет детей. А жених прислал свой портрет. На портрете мужчина лет сорока, но я же знаю, что ему скоро шестьдесят.
– Кто он такой?
– Марквард, маркграф Анконы. Когда-то он был знаменит, решал вместе с императором Генрихом VI судьбы Южной Италии. В тысяча сто девяносто седьмом году после смерти Генриха VI был сослан королевой Констанцией в графство Молизе. Но уже в следующем году после смерти Констанции он отвоевал Палермо, освободив, по существу, малолетнего Фридриха II. А потом отставка и прозябание в Молизе, в замке Монфор. Анкону он потерял, там сейчас республика, хотя титул остался за ним. Он не смог удержаться без жесткой поддержки Фридриха II. А Фридрих не захотел ссориться со всеми этими мелкими республиками области Марке.
– А зачем он Джону? Зачем Джон хочет выдать вас за него?
– Спросите лучше у него. По-моему, он надеется выйти через моего жениха на императора Фридриха. Фридриху сейчас двадцать пять лет, он восходящая звезда в Европе. И собирается приехать во главе войска в Палестину.
– Да, я знаю, он уже четыре года обещает Святому престолу возглавить поход на Иерусалим. Но где это графство Молизе?
– Город, в котором он живет, Кампобассо. Это километров пятьдесят от Неаполя, но ближе к Адриатическому морю. Ужасная глушь, говорила мне одна из моих кузин, которая побывала там на предыдущей свадьбе Маркварда.
– А что с его предыдущей женой?
– Умерла полтора года назад. От тоски, вероятно. – Маргарет рассмеялась. – Я думаю, со мной будет то же самое.
– Почему такие печальные мысли? Все меняется. Может быть, ваш жених снова войдет в фавор, и вы будете сиять своей красотой в Палермо или Неаполе. Как эти звезды, которые сейчас над нами.
Маргарет снова рассмеялась:
– Оказывается, ужасный барон Роман Клопофф стал специалистом по комплиментам?
– Перерождаешься, когда рядом такая дама, как вы.
– Это просто комплимент или что-то большее?
– Я не знаю. Я привык все время быть рядом с солдатами: мерзнуть от холода, ехать в вонючей, пропотевшей одежде в жару, скакать навстречу врагам, не зная, что со мной будет через несколько минут, через полчаса.
– Барон, по-моему, вы немного красуетесь перед дамой. Ведь иногда вы отдыхаете дома, рядом с сыном и вашей прелестной гречанкой. Я наслышана о ней.
– Возможно, вы правы. Наверное, нужно прекратить наш разговор, иначе он уведет нас неизвестно куда.
– А разве вам не хочется иногда отправиться неизвестно куда? Туда, куда влечет не разум, а чувство.
– Я чувству доверяю только во время боя, когда уже нет времени для разума, когда обостряются инстинкты, когда глаза и руки сами делают то, что необходимо.
– Мы, женщины, лишены такого "удовольствия". Поэтому доверяем чувству совсем в других ситуациях.
– Графиня, я сдаюсь. Я не силен в таких разговорах.
– Называйте меня просто Маргарет. Мне так обидно, что моим именем меня уже много лет никто не называет. Кроме брата, и то только иногда.
Я никак не мог до этого времени улучить момент для вручения ей кольца. Поэтому остановил ее:
– Мне так хотелось найти достойное вас кольцо. Чтобы оно было цвета ваших глаз. Чтобы вы иногда надевали его и вспоминали вашего поклонника.
Протянул ей колечко с бирюзой в виде сердца.
– И вы еще говорите, что не умеете делать комплименты. А кольцо прекрасное. Оно так подходит к вашему прежнему подарку. Я действительно буду носить его.
Наш разговор прервал Жак, поднявшийся на стену:
– Дядя Роман, посмотрите, как далеко все отсюда видно. И море, и порт, и горы. И солнце. Смотрите, оно тонет в море.
Действительно, мы так увлеклись нашим опасным разговором, что не заметили наступления вечера. Маргарет заторопилась:
– Я посмотрю, что там с ужином.
Мы с Жаком остались вдвоем.
– Тебе здесь действительно хорошо?
– Да, дядя Роман, хотя иногда скучно. Но тетя Маргарет очень хорошо относится ко мне. Она спрашивала, хочу ли я, чтобы она меня усыновила.
– И что ты ответил?
– Я сказал, что посоветуюсь с вами. Моя мама далеко, я с ней не могу посоветоваться. Я боюсь, что, если уеду с тетей Маргарет в Италию, никогда не увижу больше маму.
– Почему? Вырастешь, поедешь к маме и заберешь ее. Но я твердо знаю, что мама сказала бы тебе.
– Что?
– Поезжай, ищи свою судьбу. Мама очень любит тебя и не хочет быть помехой в твоей судьбе.
– Почему помехой?
– Ты помнишь, как относились к тебе в Кейсарии? Тебя любили, но тебя не признавали равным все эти гости отца. И он немного стеснялся тебя. Редко знакомил с гостями. Я не знаю, почему он познакомил нас. Он как будто просил меня защитить тебя. Неизвестно от чего. И он совсем отдалился от твоей матери. Она ему не была нужна. И она это понимала. Она мать, она хочет для тебя лучшей жизни. Поэтому отпустила тебя со мной. И поэтому она отпустила бы тебя с Маргарет.
Жак опустил голову:
– Вы все правы. Вы всегда правы.
– Не переживай. Я уверен, что мы еще увидимся не раз. И потренируемся в фехтовании не только на саблях, но и на мечах. Пойдем ужинать. Наверное, графиня уже ждет нас.
Было непривычно сидеть за столом втроем. Я никогда не сидел напротив Маргарет. После нашего разговора на башне мне было немного неудобно смотреть ей в глаза. А она совсем не смущалась. Казалось, что и не было этого разговора, этих неясных намеков. Наверное, женщины легче воспринимают такой разговор. Или умеют лучше притворяться? Она даже временами поднимала руку и любовалась моим подарком. Хорошо, что за столом Жак и я могу избегнуть многозначительной паузы. А может быть, я зря мучаюсь, переживаю? В конце концов, что я такого сказал? Несколько комплиментов. Возможно, Маргарет потчуют такими комплиментами постоянно.
Я начал расспрашивать Жака, как часто они с Джоном тренируются. Но оказалось, что у Джона редко бывает свободная минута. Он все время занят. С Жаком занимается фехтованием и поездками на лошадях один из слуг. Я спросил Маргарет:
– Может быть, я заберу на неделю Жака в Дамаск? Потом отправлю его назад с парой солдат.
– Жак, а ты хотел бы съездить в Дамаск?
Жак встрепенулся, поглядел сначала на меня, потом на Маргарет:
– Да, конечно, хочу. Я хочу повидать всех: и Зою, и Максима, и Марию, и Дауда.
– Я не против, но спрошу Джона, когда он приедет.
Больше мы на эту тему не говорили, но я видел, как загорелись глаза у Жака. Конечно, дети всегда хотят перемен, хотят увидеть что-то новое или хотя бы просто сменить обстановку. Но ужин почти закончился, мы отправили Жака в его комнату. И сначала за столом на некоторое время повисло тягостное молчание. Но Маргарет прервала его нейтральными словами:
– Как быстро дети растут. Наш Жак за эти месяцы так вытянулся.
"Наш Жак". Это что, намек, или просто оговорка, или признание того, что он и мой хоть немного?
– Да, у меня дома все удивятся. Мария расплачется. Она так плакала, когда я увозил его. Но больше всех обрадуется Максим. Для него Жак непререкаемый авторитет. Когда Жак дома, он бегает за ним как собачонка.
– А кто такая Мария?