В принципе-то я понимал - взрослый же мальчик, - что всего этого не могло быть, потому что этого не могло быть никогда. Но при всем при том - как зачастую бывает, когда пытаешься скрыть от самого себя страх перед чем-то непонятным, - допускал возможность, что наше "сегодня" могло каким-то хитрым образом выпасть из этого самого "никогда". И подобное допущение позволяло моему ослабевшему разуму спокойно рассуждать о том, что, возможно, невероятность, которая только что произошла, казалась фантасмагорией только по одной причине - ничего похожего со мной раньше не случалось. И потому-то опыт реагирования на подобное у меня отсутствует напрочь. Но вот если, дескать, нечто аналогичное повторится, тогда я, может быть, - кто знает? - и буду воспринимать это уже как вполне обыденное, а со временем, привыкнув, и как должное. Со всеми вытекающими. Ведь может же так быть, продолжал малодушничать я, что всё это безобразие и впрямь есть нечто должное? В рамках каких-то иных - незакомплексованных - обстоятельств. И тогда - да, тогда - всё может быть. Даже то, чего не может.
А пока же приходилось, опираясь на предыдущий свой бытийный опыт, по-обывательски считать всё это из ряда вон выходящим. Ну а куда, собственно, деваться-то было? Ничего не попишешь, если так запрограммирован.
И тут ведь как еще думал?Пусть, думал, весь мир решит сойти с ума, но ведь мое умное умным умом сердце последней своей угасающей искоркой сумеет подсказать мне, что мир действительно сходит с ума. Подобно тому, как электрическая лампочка ярче обычного пытается осветить темноту реальности, перед тем как - ха! - сгореть навсегда. В общем, как сказано в "Песни Песней": "Я сплю, а сердце мое бдит".
Вот на что я тогда надеялся.
Наивный.
Впрочем, стучалось ко мне вдогон, вполне вероятно, что это не мир сходит с ума, а уже как раз я сошел. Или съехал. Возможно, что какая-нибудь недавняя огнеопасная мыслишка подожгла сухую стерню на последних рубежах моего сознания - и я того. Самого. Ту-ту! Вагончик тронется - перрон останется.
И к тому были, кстати, предпосылки…
Не знаю…
Ладно, расскажу.
Тут, короче, вот какое дело. Стыдно признаться, но в последнее время со мною происходила с пугающим постоянством такая мулька: каждую ночь, начиная с восьмого июня, просыпался я весь на измене от мысли: а не оставил ли ключи в замке с той стороны? Ну, типа когда домой вечером вернулся.
Можете, конечно, не верить, но откуда-то с настырным постоянством часика этак в три тюк мне в голову вот такой, значит, тревожный вопрос о ключах, и всё - рота, подъем!
А как просыпался, глазами хлоп-хлоп в мутный потолок и представляю всякий раз одну и ту же картинку: кто-то темный и чужой открывает мною забытыми ключами замок, скрипит стальною дверью, входит осторожно в холостяцкую мою берлогу, садится, не снимая шляпы и плаща, в кресло напротив и смотрит на меня в упор.
Во-о-от.
Натурально так мерещилось.
Нет, конечно, дело не в том, что мне было страшно или там жутко. Еще чего! Просто обычно я сплю голяком, и мне стремно, когда кто-то чужой пялит на мои нагие мудя свои бесстыжие зенки.
Да, именно так: не страшно, но стремно.
И каждую ночь, при такой вот лютой беде, приходилось отважно вставать и шкандыбать в тапошную - дверь проверять. А что делать?
И всегда, кстати, находил ее запертой, а ключи - висящими на заветном крючке.
Я слышал, что подобное расстройство есть верный признак начинающегося шизняка. И это меня смущало, если честно. Не могло не смущать. Мало ли… Боязно мне было за мой рассудок. Не великая, конечно, ценность, но ведь своя же.
В общем, как ни крути, а получалось так, что с вариантами в те минуты у меня было негусто. Либо мир сошел с ума. Либо я. Одно из двух.
Хотя, если исходить из заманчивых начал радикального идеализма и считать, что мой ум и ум мира суть одно, то не одно из двух, а одно из одного. Что, конечно, возвышало меня до единственного субъекта, но ничего, по сути, в тревожных раскладах не меняло. И я, естественно, грешил на этот наш ночной марш-бросок в сумеречную зону свободы. Как говорил Жид - не тот, который Вечный, а тот, который Андре: когда человек освобождается от цепей, его сознание становится прибежищем химер. Похоже, прав он был. Вот же, мерекал: случилось - и зазвенели они, предупредительные звоночки.
Теперь, наверное, понятно, почему я не хотел ничего говорить Сереге. До поры до времени. Хотел в себе для начала разобраться, в своих на этот счет ос-чу-че-ни-ях. Хотел, вот так. Но только он первым начал. Когда, выйдя на крыльцо, я почесал свое яйцо и посетовал, что Гошка достал уже своими выеживаниями, Серега мне возразил в принципиальном:
- Если мы там сейчас втроем сидели, в чем я не сомневаюсь, как бы Анюта-девочка зачем-то глазки ни округляла удивленно - с этим, кстати, стоит позже разобраться, - то это, Дрон, не Магоша с нами был. Ты не догнал?
- А кто, если не он? - стал я раскручивать Серегу.
- Не знаю, но не Магоша.
- С чего решил?
- А с того… Ты давно видел Магошу таким жизнерадостным?
- Ну, года три назад. Помнишь, он вьетнамцам партию левых чипов скинул и хорошо так приподнялся? А к чему ты ведешь?
- А к тому, что не Магоша это был, хоть убей. Кто-то похожий на Магошу, копия, клон, неизвестный нам брат его близнец, но не Магоша. Слишком уж раскрепощенный, незагруженный какой-то. Понимаешь, о чем я?
- Это не есть факт, Серега, это есть субъективная лабуда. Может, просто повелся он на кралю, губищу раскатил - ну и распустил хвост веером. И все дела.
- Тебе факты нужны? Хорошо. На рубашке и пиджаке у него крови не было. Заметил? Это, знаешь ли…
- В речке отстирал. Мелочь.
- Не скажи. Мелочь-то мелочь, но в мелочах как раз дьявол и прячется. Сковырни мелочь, тут же серным духом из дырочки засифонит. Фиг ты кровь просто так отстираешь. А еще - борсетка.
- Что "борсетка"? - И Серега напомнил:
- У этого Магоши борсетка была, а у нашего…
- У нашего сгорела, - сказал я. - А у этого что, разве… Точно! Он же витамины нам…
И тут уж я, раз такая пьянка пошла, решился:
- Слушай тогда, чего я тебе, Серега, как натурфилософ натурфилософу, скажу. Если честно, мне тоже этот вариант Магоши каким-то размороженным показался - это во-первых, а во вторых, вот еще что…
И рассказал ему о постигшей меня пять минут назад веселухе - о встрече с его, Серегиным, двойником.
Эмоционально всё преподнес. На радостях, что схожу с ума не в одиночку.
Он внимательно, не перебивая, выслушал и сделал взбодривший меня вывод:
- Ага, значит, вот как. Значит, здесь не только Магошин двойник появляется, но и мой. Ладно. Хорошо…. Тогда выходит, что где-то рядом с моим двойником бродит и твой.
- Думаешь? - озадачился я.
- А что тут думать? Девчонка же, сам слышал, сказала, что мы уже сегодня сюда заходили. Причем вдвоем. Но мы-то не заходили.
- Да, мы не заходили.
- Врубаешься?
- Врубаюсь… Ну, то есть врубаюсь, что наши двойники тут толпами разгуливают, но пока не врубаюсь, что всё это означает.
- Узнаем, - обнадежил Серега. - Должно быть всему этому маскараду какое-то рациональное объяснение. Разберемся.
- Ну-у спасибо. А может, ну его на фиг, может, свалим, пока нас в этот омут не засосало? - осторожничал я. - Вольным ветром подышать я, Серега, конечно, не против, но на охоту за привидениями не подписывался. Что-что, а инстинкт самосохранения у меня развит прекрасно.
- А тебе разве не по кайфу узнать, что это тут за дела такие стремные пошли? - стал брать меня на "слабо" Серега.
Он упорно не хотел возвращаться к производству прибавочной стоимости и увеличению капитализации нашего брошенного на заботу автоответчика частного предприятия.
- Хочу ли во всю эту фигню врубиться? - переспросил я, чтобы потянуть с ответом. Помял ухо и попытался хитрожопо выкрутиться: - Скорее да, чем нет, но только "да" какое-то, знаешь, Серега, хиленькое и равнодушное, а "нет" - такое настойчивое и заботливое.
- Да не бзди ты, Дрон. Надо разобраться, раз уж… Это, впрочем, по ходу дела. Главное - где-то здесь Магоша блукает. Забыл? Нельзя его бросать одного.
- Ну да, - вздохнул я, - как говорил брат Данила, русские своих на войне не бросают. Так? Типа сам погибай, но товарища… Все эти дела?
- Верно, - кивнул Серега.
Меня не очень вдохновляла эта вот сентенция про "сам погибай", но она ведь возведена у нас в принцип, а с принципами у Сереги это строго. Даже не рыпайся. И поэтому он тут останется. По-любому. Стало быть, и мне придется. Ведь мы друзья. И почти братья. Мы молоко… Ну, вы в курсе уже.
Но и всё-таки я спросил у него с дохлой надеждой, что он скорое свое решение переиграет:
- С чего ты взял, что настоящий Магоша еще здесь? Может, он уже на каком-нибудь лесовозе к городу подъезжает.
- Это вряд ли, - не согласился Серега и объяснил: - Сам подумай, я здесь, и мой двойник здесь, значит, если здесь бродит двойник Магоши, то и он должен быть где-то рядом.
- Не очевидно всё это, но какая-то бледная логика присутствует, - пришлось мне согласиться. - А где будем искать?
У Сереги уже был план.
- Для начала обойдем по-быстрому окрестности. Разделимся - ты туда, я сюда. При любых раскладах ровно через час встречаемся на этом самом месте. А там посмотрим.
- А не лучше вдвоем пойти? Парным, так сказать, патрулем?
- Если будем "мы с Тамарой ходим парой", до ночи хрен успеем. Ты в темноте хочешь шарахаться?
- Нет.
- Тогда разбегаемся. И лучше знаешь как?.. - Серега почесал маковку и предложил: - Лучше всего по спирали искать. Так оно ловчее выйдет - больший охват и обзор. Ты давай по часовой заходи, до вон тех, видишь, зарослей. А я против пойду, до того вон оврага. И, если что, ори.
Я кивнул и сказал:
- Ты тоже ори, если что. Я всё же с пушкой.
И мы, сверив часы, погнали нарезать ведьмины круги.
Сначала мне ничего так было, думал, вот иду себе, типа в войнушку играю или в пейнтбол - кто, мол, не спрятался, я не виноват.
Сначала.
А подальше отошел, и волнительно стало - представил себе, как клоны-гопники сейчас толпами навстречу попрут. Или на их гнездо, не дай бог, наткнусь. Как себя вести тогда? Чего хватать? Куда бежать?
Даже остановился.
Но плюнул - чего зря заморачиваться-то? - и растер. Пару раз кулаком себе в грудь врезал, зарычал протяжно уссурийским тигром и постановил: считая всяких там двойников нечестью-нежитью-нелюдью, с образованиями этими контрафактными не церемониться, а гасить гадов на месте всеми доступными средствами.
Я, б… - человек. И, как всякий из этого натерпевшегося племени, склонен к простым решениям.
Короче, поправил я волыну в кобуре, что под левой рукой у меня по-прежнему висела, и дальше двинул.
А чтобы отвлечься от мыслей-хабалок, начал притчу сочинять. О Последней Сигарете.
Я вообще-то часто притчи сочиняю. Питаю склонность, если заметили, к подобному жанру. Хотя точно и не знаю, есть ли такой жанр. А также того не знаю, можно ли называть результаты моего праздного словоблудия притчами.
Ну не знаю и не знаю. По барабану. Незнание не мешает мне их придумывать. Я и придумываю. Мне это по кайфу. Мне это то, что доктор прописал. Психотерапия.
Вот почему по ходу дела - притча о Последней Сигарете. Короче.
Во времена недавние, а может, и давние - это кому как - жила-была одна такая Сигарета. Такая же, как другие, - ничем не примечательная сигарета с фильтром.
При рождении своем очутилась она вместе с другими в обычном картонном боксе. Попала в пачку. В самую обыкновенную…
Впрочем, это для нас с вами коробка та проходит по разряду обыкновенных, а для нее была она целым миром. Причем единственным. И неповторимым, кстати. Хотя Сигарета наша и слышала, конечно, - как не слышать? - красивую легенду о том, что за пределами их собственного существует некий иной мир. Огромный и удивительный. И непостижимый для сигаретного ума. Ибо в мире том чудесном обитает только Он - Тот, в чьих руках находится и пачка, и судьбы сигаретные.
Заметим, что некоторые декадентски настроенные ее подруги мечтали всенепременно попасть в тот волшебный край, пусть даже и ценой собственной жизни. Кстати, по легенде, переход в мной мир и был сопряжен со смертью. Там так прямо и говорилось (впрочем, может, и не прямо, а иносказательно), что при попадании в Тот Мир - который зовется вообще-то Тем Светом, поскольку в отличие от здешнего заливает его не тьма, но свет, - тело любой сигареты превращается в скрюченный окурок, но зато душа ее возносится в дали горние - в царство вечных и прекрасных снов.
Время шло. И вскоре многие сигареты стали действительно исчезать. И ритуал их исчезновения был всегда грандиозен в своей простоте, но впечатляюще при этом обставлен: пачку внезапно заливал нестерпимо яркий свет, и Его рука быстро уносила куда-то очередную жертву.
Нашу Сигарету (а была она весьма впечатлительна) это действо приводило каждый раз в священный трепет. И неизбежно стала она рефлексировать на этот счет.
Временами думалось ей, что как это прекрасно - умереть, уснуть, увидеть сны…
Видеть сны, в которых существование лишено жестокости ментальных и физических мук, - о чем, казалось бы, еще и мечтать.
Но, с другой стороны, ее пугала перспектива того, что никаких снов Там не будет, что Того Мира в природе не было и нет, что этот Сиюсекундный Свет, заливающий время от времени привычную реальность, лишь иная ипостась Вечной Тьмы, лишь тень ее. И в общем…
В общем, из оппозиции "быть - не быть" ей как-то милее показалось вот это самое "быть". Пусть в тесной и убогой пачке, но "быть".
Такую для себя, короче, выбрала она жизненную парадигму.
Мало того - решила она прожить как можно дольше и стать последней сигаретой. Последней из живых. И стала даже называть саму себя нарочито, пытаясь обмануть судьбу, Последней.
И какое-то время ей на самом деле удавалось избегать печальной доли. Даже очень удавалось. Даже очень-очень. Пока их не осталось только две.
А дальше приключилось вот что.
Однажды пачка открылась, ее скромные пределы, как обычно, залил свет, и был Голос: "Последнее желание приговоренного - святое". И был другой Голос: "Здесь последняя. Последнюю как-то… А-а, нет, тут две".
И произошло то, что произошло. Чьи-то дрожащие пальцы подхватили Последнюю Сигарету, и вскоре адское пламя превратило ее тело в жалкий окурок. И было вдавлено оно в щербатую кирпичную стенку. Ну а душа ее, как и было обещано, вознеслась. Сквозь колючую проволоку в серую срань осеннего неба.
Едким вонючим дымком…
В общем, всё тут всем предельно ясно: приговоренный к высшей мере выкурил свою последнюю сигарету, которой оказалась наша Последняя Сигарета. И тут же был расстрелян. Не за это, конечно. За что-то другое. Такие дела…
Ну а затем приводивший приговор в исполнение палач засунул свой тэтэшник в потертую кобуру, вытащил последнюю сигарету и, швырнув смятую пачку на залитый кровью бетон, тоже закурил. С чувством выполненного долга.
Кстати, эта последняя сигарета стала последней его сигаретой. Чаша переполнилась той самой смертельной каплей никотина, и заболел он. Скорее всего, раком легких. И вскоре умер. В утро первого в том году снега… И всё.
Интересно, утешило бы Последнюю Сигарету, что Его настигла та же участь, что и Ее?
Не думаю.
Так что выходит? Выходит, от судьбы никому не уйти? Даже самой судьбе?
Похоже.
Но суть, конечно, не в этом. Суть в чем-то другом. Но в чем именно, не знаю…
Не дано.
Надеюсь - пока.
Я без приключений завершил первый свой круг и вновь подошел к дороге. Вышел на нее метрах в ста от вагончика. Сереги нигде видно не было. И я без перерыва пошел на второй заход, взяв радиус покруче. Что на этот раз мне повезет больше, верилось не очень, но уговор дороже денег.
И зря я не верил.
Ой зря!
Там одно такое место было - вроде как холмик, непричесанными кустами густо заросший. Возле него всё это и случилось.
Я к нему еще не подошел, а мне уже как-то так зябко стало, кровь по перепонкам - бум-бум-бум, и ноги ватными сделались. Предчувствовал, видать. Ну а когда из кустов какие-то пичуги вдруг шумно так фырх в небо перепуганными молитвами, тут у меня сердце вообще чуть не разорвалось. Шутка ли!
Я сразу за ствол. Ведь понял, что кто-то птичек вспугнул. Что не зря они. Подхожу ближе - точно. Вышел из кустов и стоит. Вернее - стою. Я стою. Невысокий белобрысый мужичонка под сорок. С маловыразительными чертами лица, близко посаженными серыми глазками, припухлыми губами и вялым подбородком. В общем, я. Красавец. Чего тут сомневаться. Я - он и есть я.
И всё, конечно, как у известного пиита: "Я, я, я! Что за дикое слово! Неужели вон тот - это я? Разве мама любила такого…"
Знаете выражение "посмотреть на себя со стороны"? Не дай вам бог.
Нет, когда в зеркале, - не то. В зеркале твоя правая рука у отражения левая, а здесь правая - это и есть правая. И родинка на левой щеке, как и у меня. У меня, как у меня. Не эффект это зеркала. Тут другое. Не описать словами. Нет таких слов. Не придуманы. Объем, фактура, дыхание. И почвы дыхание. И судьбы. И ощущение особое. И знаешь, о чем тот, другой, думает. И знаешь, что он знает, что ты знаешь, что он знает, что ты думаешь сейчас о том, что он знает, о чем ты сейчас думаешь. И в чем тут фокус - не разобрать…
Но, впрочем, было-было уже со мной нечто подобное. Не точно такое, но что-то навроде того. В школе еще. Математика, помню, стою у доски, что-то там такое себе решаю, мелом крошу, всё путем… И вдруг странное ощущение, что вижу себя со стороны. И сознание плывет. И контроль уходит от того меня, который решает, к тому, который наблюдает. И у того, который у доски, ступор. Ни бе ни ме. Сжимает мел, мнется и молчит. Подавленный появлением второго. А тот, второй, в это же самое время мыслит: "О, как всё это нелепо. Глупо и смешно. Зачем всё это? Зачем я здесь? Доска какая-то, мел… Пустое".
Было. Двойка была. Ни за что, полагаю. Но сегодня я не хотел допускать двоишных операций.
Я поднял пистолет. Но этот тоже поднял. Парень оказался не промах. Один в один - я.
Да, мы такие. Непредсказуемые.
И тут я почувствовал, что в голове моей проносится какой-то вихрь. Нет, не просто вихрь, а смерч. И даже, пожалуй, ураган. И всё реальное реально становится мне по барабану. И сигнальным маячком одна лишь только мысль - верней, их родных полно, но они слиплись в одну, чужую: давай не тормози, стреляй! И поживей. Иначе…
Я глянул в его глаза. То есть в свои, получается. И свои увидел. То есть, выходит, его? Или нет?
И тут же из кома мыслей вылетает еще одна - суровая, как гвоздь, и драгоценная, как родинка на мошонке: если я выстрелю в него, он выстрелит в меня. Без вариантов. Моя пуля против моей. Мое сердце против моего. Я опустил пистолет. Он тоже.
Пат.
Реально - пат.
Но нечто неведомое, находящееся одновременно и во мне и вне меня, научило, что делать.
И я не замедлил.
А затем, подстегнув себя дурным криком: "Сознанью, блин, не выдержать двоих!", - ткнул дулом себе в висок и нажал на спусковой крюк.