Рогозин повернул голову в указанном направлении, но ничего не заметил.
- Не вижу.
- Камень большой из земли торчит - видишь?
- Да.
- Чуть правее и ниже.
Виктор ожидал узреть под указанным камнем все, что угодно - от местных леших до самого Улу Тойона, но действительность оказалась куда прозаичнее: под деревом кучковались "рыбаки". Четверо или пятеро - с сотни метров не разобрать. В маскировочных куртках и штанах, они были почти не видны с такого расстояния. И Рогозин подивился наблюдательности своего напарника.
- Как твоя нога? - спросил внезапно якут. - Бежать быстро сможешь?
- Думаю, да.
- Они сейчас Моню убивать будут. И остальных тоже. После того, что соседи в нашем лагере натворили, у них другого решения нет. Только всех убить. Эти люди, по всему видать, еще и не такое проделывали. Трупы закопают и все. На тайгу и медведей спишут. И нас будут искать. Хорошо, что собак у них нет. Плохо, что отсюда дорога только одна - по реке. По ней и пойдут. Нужно где‑то спрятаться на неделю.
Пока Юрик прикидывал вслух план действий, Доцент с помощниками спустился к самому алтарю. Они втроем стали ощупывать камень, нашли металлические скобы по торцу камня, попытались их выломать. Гоча стоял сбоку - у рюкзаков, сваленных в кучу.
- Предупредить нужно, - тоскливо проныл Рогозин, наблюдая, как незамеченными спускаются по склону "рыбаки".
В их руках отчетливо уже виднелись дробовики и Виктор совсем поверил в предсказание Юрика. Эти люди и в самом деле шли убивать.
А геологи ничего не замечали. Они прыгали по камню, о чем‑то громко переговаривались, перебивая друг друга, пытались отколоть от него куски, соскрести с твердого бока мох, измерить диаметр, отколоть щепку от растущего в середине камня дерева.
"Рыбаки" разошлись в три стороны. Действовали они умело и уже было понятно, что у команды Доцента нет ни единого шанса.
Один из врагов оказался как раз под спрятавшимися приятелями. До него едва бы набралось шагов двадцать. Была хорошо видна его широкая спина, уверенные движения в обращении с оружием. Самоуверенный и слегка пьяный, он ни разу не оглянулся. Зато дробовик недвусмысленно уставился на троицу ничего не подозревающих "геологов".
Рогозин даже, кажется, перестал дышать. Замер неподвижно и Юрик.
- Мочи сук! - кто‑то громко заорал с противоположной стороны ямы и тотчас грохнул выстрел, затем еще и еще один.
Рогозин закрыл глаза и в бессилии опустил голову на землю. Совсем рядом убивали знакомых ему людей, а он ничего не мог сделать. Не то, чтобы Доцент, Моня и Арни с Гочей были ему особенно дороги, но лежать бездеятельно было совершенной мукой. Почему‑то хотелось вскочить на ноги, обрушиться со всей силой и ненавистью на маячивший неподалеку бритый затылок и бить его - камнем или поленом, - бить, бить до смерти.
Но если ему всего лишь хотелось, то Юрик использовал грохот выстрелов для броска. В солнечных лучах мелькнуло длинное лезвие тесака, захрипел что‑то непонятное "рыбак", а якут уже вычищал его карманы и рвал из рук дробовик. Юрика заметили, но стрелять не стали. Спустя секунду Виктор догадался, что они боятся попасть в своего, зажимавшего страшную рубленую рану на шее. Его руки были красными от крови, текущей сквозь пальцы, он пытался что‑то сказать, но до Рогозина доносилось лишь бульканье.
Рогозин посмотрел на алтарь и успел отметить на нем два распластанных тела. Доцент был буквально перерублен выстрелами пополам - его тело изогнулось под невозможным углом и половина грудной клетки свисала с камня вбок, а половина головы оказалась снесена чьим‑то метким выстрелом. Лежавший рядом Арни выглядел целее, но и в нем уже не осталось жизни. Чуть дальше, на склоне лежал лицом в землю истекающий кровью Гоча. Мони видно не было, но Виктор не сомневался, что и он валяется где‑то за камнем. Мелькнула мысль, что подлец Моня даже выиграв дурацкий спор, остался без приза, мелькнула и пропала.
Скопившийся в низине пороховой дым рваными рукавами вытянулся вдоль жертвенника, придавая зрелищу вид какой‑то невозможно киношный, неправдоподобный, слишком натуралистичный. Рогозин все ждал, что оба мертвеца поднимутся, стряхнут с себя наложенные гримерами - художниками кровавые лохмотья и рассмеются, но ничего подобного не происходило.
- Валим, Витя, валим, - над самым ухом прокричал якут, и, проносясь мимо, успел пнуть напарника в ляжку.
Это нехитрое воздействие вернуло Виктора в реальный мир, наполнившийся вонью сгоревшего пороха, криками "рыбаков" и громом вновь начавшейся стрельбы. По счастью, до стрелявших было далековато, они были нетрезвы, боялись попасть в своего, все еще сучащего ногами на склоне чуть ниже, а множество деревьев буквально закрыли собою цели: от дроби во все стороны летели деревянные щепки, трещали израненные стволы, и выглядело все страшно, но было практически безвредно.
Рогозин подхватился, вскочил на ноги, и, цепляясь руками за попадающиеся на пути ветки, поспешил за Юриком.
Они бежали минут десять: взобрались на вершину, сопя как носороги, спустились чуть вниз, свернули направо, по ломанной диагонали пересекли весь склон и выскочили на высокий утес над рекой. Быстрым шагом, уже не бегом, они потопали вверх по течению, прочь от лагеря.
За спиной уже давно не стреляли и окружающий мир казался безмятежным - будто ничего и не произошло.
Рогозин шел буквально на одной злости, он тяжело дышал, переводя дух, и смотрел на маячившую перед глазами спину Юрика, на которой покоился трофейный дробовик. Виктор шел и думал, что очень плохо знает своего спутника. Никак он не ожидал от забавного недоэтнографа такой прыти и кровожадности. Вот так запросто, будто делает это ежедневно по десятку раз, набросился на человека, рубанул по шее тесаком, под выстрелами дружков раненого хладнокровно обыскал его карманы, прихватил ружье и был таков, не получив даже ссадины. Если бы еще час назад Виктору рассказали о подобном, он бы посмеялся над тупостью голливудских сценаристов. Но жизнь гораздо изощреннее любых выдумок.
- Ты зачем его убил? - спросил Рогозин, едва только смог отдышаться.
- Кого? - спросил Юрик, даже не замедляясь.
- Того лысого с ружьем?
- Нам с тобой по тайге еще долго идти, - ответил Юрик после недолгого молчания. - А без оружия этого делать нельзя. Не дошли бы.
- Зато теперь дойдем - прямо в лапы к ментам! Соседи теперь все на нас с тобой повесят, - Виктор так не думал на самом деле, но очень опасался, что случится нечто похожее.
Ему не хотелось в тюрьму. На питерские "Кресты" он насмотрелся вдосталь. Одна из его подружек жила как раз напротив изолятора - через Неву, и выходя на ее балкон, Рогозин каждый раз натыкался глазами на грязно - коричневые с рыжиной стены мрачных тюремных корпусов. Долгая и страшная история этого места, его бесчеловечная романтика создали в сознании Рогозина образ абсолютной дикости и вседозволенности, оно казалось ему патентованным филиалом ада на земле, местом, где царят бездумная жестокость и тотальная несправедливость. И даже довольно крупная церковь во дворе не добавляла этому месту цивилизованности. Меньше всего Рогозину хотелось побывать в чем‑то подобном.
- Не повесят, - легкомысленно сказал якут и похлопал "трофей" по прикладу. - Зато теперь у нас есть шанс выбраться отсюда. Не ментов тебе нужно бояться, паря…, - многозначительно добавил Юрик, тоном, подразумевавшим встречный вопрос.
- Ну да, бандиты ближе, - согласился Рогозин. - Как думаешь, погонятся за нами? Или будут остальных ждать?
- У них раненый на руках, какая погоня? Пока до лагеря донесут, пока проорутся друг на друга, да пока опохмелятся… Часа четыре у нас с тобой есть. А за четыре часа мы далеко уйдем.
- А Савельев? Его же предупредить нужно!
- Не ментов и бандитов тебе нужно бояться, - еще раз ни к месту повторил Юрик, проигнорировав фамилию начальника.
- Кого? Кого мне нужно бояться? Медведя? Росомаху? Тайгу? Или тебя? Стой!
Якут остановился и повернулся.
- Куда мы идем?
- Туда, - Юрик показал рукой направление, в котором они двигались.
- Зачем нам туда идти? Там, - Рогозин оглянулся в сторону брошенного лагеря, - наши, их нужно предупредить.
- Там уже никому не поможешь, паря, - невесело усмехнулся якут.
- Почему это?
- Я же тебе в который раз говорю: не ментов тебе нужно бояться.
- А ты не мог бы говорить менее загадочно? Или мы в "Что? Где? Когда?" теперь играем? Кого мне бояться?
- Ты не поверишь, - криво усмехнулся якут.
- А ты попробуй.
- Пошли, рассиживаться нам некогда. Расскажу.
Они пошли рядом, плечом к плечу.
- Сегодня ночью, когда ты еще спал, а Моня пока еще не натворил своих дел, я ходил к камню, - начал свой рассказ Юрик. - Хотел еще мха немного собрать. Спускаюсь, гляжу: кто‑то там есть. Я притаился и стал слушать. Савельев, однако, это был. Сначала ничего не происходило. Он просто стоял на коленях и кланялся камню. А потом стал камлать.
- Савельев?
Сказать, что Рогозин был удивлен, было бы неправдой. Он был потрясен и не мог поверить в историю Юрика.
- Да, Савельев. Но не по - нашему говорил. Наши шаманы не так разговаривают с духами. Я даже не видел никогда такого камлания. Но это точно было оно. Говорил я тебе, что Савельев не геолог? Говорил. Савельев, паря, шаман. Очень большой силы. Правда, не знаю, какого народа. С запада он. Может быть, чудь, меря, а может быть и лопарь какой‑нибудь.
- Но ведь это алтарь Улу Тойона?
- Да, очень старый и очень сильный.
- Ты же говорил, что он не властен над чужими? Или Савельев - не чужой ему? И что это значит?
- Не ментов тебе бояться нужно. Утром я думал, что Савельев просто поговорил с духами и все, сейчас, однако, думаю, что это он все подстроил.
До Рогозина все еще не доходила мысль Юрика.
- Что подстроил?
- Да все! Бабу эту к Моне подвел, в Моне похоть разбудил, Доцента к алтарю вывел и бандитам злость внушил. Сильный шаман такое может.
- Да ладно! Зачем ему это? - поверить в подобный бред Рогозину и впрямь показалось нереальным.
- Не знаю, - сказал якут. - Не знаю, зачем ему это нужно, но добился он того, что в наш мир придет зло Улу Тойона. Сегодня.
Для якута это пришествие, кажется, выглядело вполне очевидным.
- Почему ты так думаешь? - Рогозину же все это казалось невозможным бредом.
- Заклинание над камнем он сказал утром. Нужна была жертва. И мы с тобой ее видели. Жертва принесена, человеческая кровь на алтарь пролита и Уду Тойон почувствовал ее вкус. Теперь ему осталось собрать своих демонов - абаасов, юэров, других, и вывести их сюда. Этот алтарь для них сейчас как маяк. Только наоборот. Маяк предупреждает, куда идти не нужно, а алтарь зовет к себе, указывает дорогу ко вкусному мясу и глупым душам. В их темном мире он светит красным огнем, приманивая всю нечисть. Они собираются перед ним, и как только позволит Улу Тойон, они тотчас бросятся сюда! Понимаешь?
Рогозин задумался, но даже через десять минут не решил для себя - понимает или нет то, что пытается донести до него якут. Впрочем, понимать это одно, а поверить - совершенно другое. Вот веры, несмотря на всю подготовительную работу Юрика: мох, страшные истории, деревья с костями, наскальные рисунки, несмотря на вполне реальных мертвецов на алтаре, - веры как раз и не было. Мозг, воспитанный в атмосфере воинствующего атеизма, не отказывался принять нечто не поддающееся объяснению как забавный факт, но совершенно игнорировал возможность признать за таким явлением глобальность и силу. Хотя, конечно, было жутковато просто даже думать о чем‑то таком.
- Не понимаю. Чем это нам грозит?
- Те бандиты, которые застрелили Доцента, уже, скорее всего, мертвы и считают в аду свои грехи. Даже не так, для тех, кто попался Улу Тойону и ада‑то нет. Для них нет ничего. Теперь их пустые выпотрошенные оболочки станут прислуживать демонам Улу и пакостить людям. Савельев знает, что Улу теперь здесь. А Улу знает, что здесь есть люди. Мы с тобой, бандиты, Борисов. Есть только один способ избежать встречи с Улу. Нам нужно спрятаться под землей. Земля от зла защитит. Наверное…, - напоследок добавил якут очень неуверенно. - И у нас с тобой есть еще иччи. Только против Улу он… Лучше спрятаться под землей.
Оба замолчали, продолжая пробираться в намеченном направлении.
Рогозин несколько раз оглянулся, и ему даже показалось, что над жертвенником он заметил беззвучные молнии, всплески какого‑то синего огня, но поручаться за достоверность увиденного он бы не стал, - тонкая поэтическая натура Виктора была очень внушаема, чем иногда пользовались окружающие.
Ему уже мнились полчища потусторонних монстров, многоголовых, тысячезубых, голодных и злых, - как в детстве, в летнем лагере, где он впервые наслушался страшных баек у ночного костра, а потом шарахался от каждой тени. Ни те детские, ни нынешние чудовища не имели в представлении Рогозина никакой определенной формы, но гарантированно были прожорливы, неутомимы, злонамеренны и вездесущи. И это отнюдь не добавляло храбрости. К взбесившимся бандитам, убивавшим в общем‑то ни в чем не виновных людей, недоставало только бесовщины, но теперь, если хотя бы на минуту допустить, что Юрик прав, а не обкурился своего мха, имелся полный комплект всех возможных опасностей.
Глава 8. Новая реальность
Все время, пока впереди маячила спина Юрика, уверенно прущего в каком‑то неведомом направлении, Рогозин пытался сообразить, что же теперь делать? Как выбираться из этой глуши, как получить расчет у Савельева, как вернуться в Питер? Ему почему‑то казалось, что стоит ему оказаться на пороге родного дома и все напасти исчезнут, развеявшись, как обычный пьяный кошмар. Вопросы роились в сознании, возникали, возбуждали, забывались под наплывом новых. Но ни на один ответить толком не получалось. Впервые в жизни Рогозин оказался в положении, где от него ничего не зависело. Вообще ничего. Ни от желаний, ни от решений, ни от настроения.
А замолчавший якут пер и пер, не обращая внимания на замотанную тряпьем руку, на палящее солнце над головой, на мошкару, вьющуюся над головами обоих беглецов как взбесившееся облако. Репеллентов по неопытности Рогозин не захватил и теперь расплачивался опухшим и зудящим лицом с искусанной и кровоточащей кожей. Ветка, которой он размахивал над собой со скоростью вентилятора, помогала не очень. Юрик спасался непрерывным курением сигарет - он палил их одну за другой, но эффект от этого был скорее психологический, чем реальный.
- Они нас сожрут, - жаловался иногда Рогозин, тысячу раз проклявший себя за забывчивость и торопливость.
- Не сожрут, - пыхал табачным дымом якут и не останавливался ни на секунду. - Потерпи. На привале хвою разожжем. Может быть, рыбу поймаем. Если жир будет - намажемся.
- Когда уже будет этот привал? - ныл в ответ Рогозин и шлепал себя руками по щекам, избавляя мир от очередного кровососа.
Но наконец Юрик решил, что пора привала настала.
- А что мы в селе скажем? - спросил Рогозин как только якут остановился на небольшой продолговатой поляне.
Юрик посмотрел на него как на деревенского дурачка: жалостливо, снисходительно, и, усевшись на упавшее дерево, проворчал:
- Ну и рожа у тебя, Шарапов! Ты сначала доберись до села, паря. Прыткий какой. Ты думаешь, Улу позволит тебе?
Виктор об этом не думал. И больше чем виртуального Улу Тойона он боялся насквозь реальных лысых громил, одного из которых они наверняка убили.
- Юрик убил, если быть справедливым, но достанется за это обоим - безо всякой справедливости, - думал про себя Рогозин. - И в этом есть справедливость. Ведь если мы были вместе, но решать за себя я доверил этому аборигену, то и виноват в убийстве точно так же, как если бы совершил его сам.
Такая логика показалась ему приемлемой.
А Юрик достал из рюкзака фляжку с пойлом, сделал два глотка между затяжками.
- Ты, Витька, давай, дрова собирай иди. И хвои побольше принеси - для дыма. А я попробую рыбу поймать.
- Где? - Рогозин завертел распухшей головой и почти сразу увидел голубую гладь озера неподалеку - за елками. - А эти, "рыбаки", нашего костра не увидят?
Якут пожал плечами:
- Наплевать, паря, очень. Еще раз говорю тебе, глупый белый человек: не бандитов тебе нужно бояться. А Улу дыма не видит. Он только людей видит. Вернее наши души и нашу боль. Иди за дровами.
Через два часа у весело трещавшего и отчаянно дымившего костра Юрик безмятежно спал, а намазанный рыбьим жиром Рогозин, припоминая события одного лишь дня, качал головой, не очень понимая, что судьбе понадобилось от него, когда она решила его забросить в самую гущу этих кровавых событий.
Самому Виктору не спалось, едва он закрывал глаза, как начинало чудиться всякое: то казалось, что подкрадывается Петр, измазанный кровью и с чудовищной пушкой в руках, то мнился некто дышащий огнем, шестиногий и восьмирукий, вырывающийся из ада, то представлялся рокот далекого вертолета с ментами, разыскивающий двух убийц - якута и Рогозина. В общем, сон не шел.
Вспомнилась Андреевна, но Рогозин даже не представлял, что сказал бы ей, случайно встретив. Повинился бы, что не был рядом? Пообещал бы наказать насильников?
- Как это все глупо! - несколько раз прошептал он себе. - Последний день ведь. Завтра должны были обратно плыть, - и на тебе!
Обхватив голову обеими руками он едва не расплакался от бессилия что‑то изменить и, наверное, все таки бы пустил пару слез, если бы не услышал отчетливый хруст ветки, сломанной чьим‑то сапогом.
- Вот вы где устроились, - голос Мони, злой и сухой, Рогозин узнал бы из тысячи. - Я уже замаялся идти. Есть чего пожрать?
Он стоял на краю поляны, под раскидистой елочной лапой. Левый рукав его был красным от крови, рука кое‑как перетянута выше локтя импровизированным жгутом - распущенной на полосы майки. На голове во все стороны торчали зацементированные пылью волосы, лицо распухло от укусов мошки, под обоими глазами наливались цветом синяки. Его покачивало, от него несло блевотиной, густой запах прорывался даже сквозь дым.
Поначалу Рогозин решил, что переволновался и видит перед собой фантом, приведение, или восставшего из мертвых зомби, ведь он видел, как группу Доцента расстреливали из четырех стволов - в той буре свинца выжить было бы невозможно! Но Моня стоял сейчас перед ним и тяжело дышал!
- Сука, - сказал проснувшийся Юрик. - Довыеживался, скотина?
- Давай потом, а? - сморщился Моня. - Дай пожрать чего‑нибудь, и я готов полчаса послушать твои дикарские нравоучения.
Неожиданно для самого себя Виктор подскочил с места, и едва не с разбега заехал Моне в морду с правой, хотел добавить с левой, но, хоть первый удар и вышел не ловким, ослабевшему Моне хватило и его - он шлепнулся оземь, а левый кулак Рогозина провалился в пустоту.
- Тварь, - Рогозин словно забыл, что лежащий перед ним человек ранен, он принялся бить его по ребрам ногами. Моня извивался, но молчал. А из глаз Виктора сами собой брызнули слезы. Он бил ногами беспомощного Моню и выкрикивал: - Из‑за тебя все, гнида! Доцента убили, Арни, Андреевну, аспиранта! Это тебе за Гочу! Это тебе, тварь, за Юркин палец!