Он определённо нравился мне всё больше и больше. Подсознательно. Ненавязчиво. Этот простой русский мужик, проживавший у счастья на задворках, в приймах, даже не двоюродный, а так – седьмая вода. Было в нём что-то неуловимо "расейское", то изначальное, что потом по крупице теряло каждое последующее поколение, а к моему – уже почти ничего и не осталось. Так – чужие слова да глаза неверящие.
Примолкший было, Митрич дёрнулся, видать, что-то не сходилось в его мыслях:
– Слышь, Алексей, гришь неделю назад, а форма-то заношена, вон даже дыра возле локтя.
– Глазастый ты мужик, Митрич, так и зришь насквозь. А вот мозгами раскинуть – недосуг. Заношена, говоришь. А ты представь себе – воюем. За неделю же не токмо форма – люди до дыр стираются. Хоронить, бывает, не то что не в чем, а и некого… Ты вот чего. Коль так о моей форме заботишься… Принеси-ка мне одежонку переодеться.
Лицо крестьянина враз приобрело кислое выражение.
– Да не жмись ты, дядя. Я тебя тоже чем-нить одарю… – пришлось для убедительности порыться в карманах. – Вот, к примеру…
На моей ладони лежала диковинная для времён наполеоновских войн вещица – зажигалка. Заманчиво поблёскивала никелированными боками.
– Смотри… незаменимая штуковина. – Я притопил сенсор, извлекая из металла язычок огня.
Поражённый до глубины души Митрич округлил глаза и судорожно сглотнул слюну.
– Ишь ты… – больше слов, видать, не сыскалось.
Я чувствовал себя бродячим фокусником, улыбаясь лишь глазами. Загасил язычок. Потом опять зажёг. Загасил.
– Ишо… – выдохнул крестьянин.
А то! Лицезреть чудо кому не понравится.
Я повторил свой фокус ещё. И, загасив, протянул зажигалку Митричу. Он тут же потянулся, но опустил руку, не донёс. Замялся.
– Ишь ты, скромник! – я демонстративно вложил вещицу в его ладонь, загнул пальцы и усмехнулся. – Носи на здоровье… Только колхозы не поджигай.
– Каки-таки… калхозы? – переспросил Митрич.
– А-а-а! – отмахнулся я. – Лучше тебе, батя, не знать… Вам покуда и своей напасти хватает, барщина, оброки там всякие.
Митрич погрустнел. Должно быть, вспомнил о поборах.
Деревня уже шумела вовсю. Того и гляди, сюда мог пожаловать кто угодно. Поди тогда, объясняй по-новому – что ты за леший.
Нужно было срочно переодеться и обдумать ситуацию. Что-то где-то не стыковывалось, и если я хочу дожить до цели, просто обязан уразуметь, что и где…
После вручения бесценного подарка радостный "кутюрье Митрич" мигом притащил кучу какого-то рванья, и мы подались в местный подиум – покосившийся бревенчатый сарай, крытый соломой. Там я, первым делом, снял и спрятал под хламом свой пятнистый комбинезон и остатки вооружения. Потом приступил к кинопробам на роль второго плана "бывалый партизан 1812 года". Получилось не сразу. Оказалось – надобно было приложить всю сноровку и фантазию, чтобы в этих обносках хоть немного отличаться от огородного пугала. Надеюсь, у меня получилось. Вскоре я имел примерно такой же внешний вид, как у хозяина. Вот только состояние одежды вызывало печальный вздох. Должно быть, она просто валялась в избе, в ожидании, когда же наконец-то её используют для мытья полов. Ан нет! Ты глянь – партизан подвернулся.
Спустя минут десять мы сидели на поваленных дровяных чурках. Ни дать, ни взять – два крестьянина на лесозаготовках. Правда, Митрич иногда прыскал в бородку, пряча улыбку, да лукаво отводил взгляд. Надо понимать – крестьянин из меня был совсем никудышный. Мне же не давала покоя одна мысль.
– Да, Митрич, чуть не забыл. Ладно, коз вы не щупаете… А вот Забродье-то почему? Я когда к вам пробирался – не то что брода не видал, а даже ничего похожего на речку.
– Как так не видал? Чай, оба глаза на месте… Странный ты какой-то, Алексей… Да ежели хочешь знать, мы так спокойно и жили-то, потому как с трёх сторон речкой окружены. Змеится она в аккурат возле нашей деревни. Течение тут сильное, не токмо чужаки – из своих-то не один ужо на самой стремнине утоп. Вот броды и выручают… Их возле нас несколько. Местные многие знают, а пришлый поблудит вокруг да около, глядишь – и передумает переправу ладить.
– А может, я не с той стороны шёл? С четвёртой? – единственное, что мне оставалось предположить.
– Говорят тебе – у нас с какой стороны не зайди, хочь издаля, а всё едино воду увидишь! – не соглашался Митрич. – Да я самочинно… второго дня через Орешников брод переправлялся. Орешник у нас там, вот и назвали. У нас ведь кажный брод своё поименование имеет… А ты говоришь – воды нет!
Глядя на его уверенность "с пеной у губ", впору было согласиться. Но… Хоть затопчите меня в блин – я знал точно: с той стороны, откуда прибыл, никакой воды, кроме дождевых луж, не имелось!
Ну надо же! Первый настоящий населённый пункт за несколько недель пути – и вместо ответов уже масса новых вопросов на повестку дня вывалилась.
Во мне ожил отвратительный занудный тип – Альтер Эго… И с энтузиазмом начал выдвигать свои умозаключения сомнительного содержания. В них он всячески топтал моё достоинство и вообще какую-либо способность к трезвой оценке обстановки. Иногда у меня складывалось впечатление, что он меня попросту ненавидит и был бы рад, если б я всё-таки сложил на маршруте свою буйну головушку. Причём, чем быстрее – тем лучше! Видимо, его останавливало лишь то, что при этом он также должен отойти в небытие. Мы были с ним повязаны телесно! ПОТЕЛЬНИКИ. Мысленно я его называл АнтиЛЕКСЕЙ, или же Антил, но никогда не произносил этого прозвища вслух. Впрочем, он наверняка знал об этом. Он вообще, гад такой, знал обо мне практически всё…
Потельник принялся сверлить мои извилины, распугивая и без того смутные мысли. Я напоминал археолога, обнаружившего древнюю, плохой сохранности мозаику и тщившегося доставить её в музей. Он же, мой Антил – был напарником с наклонностями клептомана и при каждом удобном случае старался выковырять кусочки смальты и рассовать их по карманам. В итоге древняя мозаика "Жизнь" напоминала дуршлаг. Растаскивала внимание по многочисленным дырам, возникновение которых я, как ни бился, объяснить не мог. Тем более, что здесь не срабатывали ни жизненный опыт, ни элементарная логика.
Продолжил свой мысленный диалог я уже на чердаке, куда по моей просьбе определил меня Митрич.
Итак… Разложим весь скопившийся хлам по полочкам. На полочки прикрепим таблички: "Что может быть", "Чего не может быть", "Чего не может быть никогда"…
"Что МОЖЕТ быть".
Вполне может быть только одно: я опять вляпался в какое-то несусветное дерьмо. То, что происходит вокруг – абсолютно реально, и мне не нужно щипать ни себя, ни Митрича.
С чего, собственно, начались злоключения? С согласия, с коротенького слова "да"… Моя служебная карьера на тот момент как раз расплачивалась в лавке судьбы за белые тапочки и уже собиралась их примерить. Лишь по большой случайности государство ещё не предложило мне сдать оружие, жетон, дела. А попутно – сдать всех тех, кого уважал и знал лично… Два "типа в штатском", использовавшие этот критический момент в жизни профессионального супермена – также были реальны до щетины на кадыке.
Они не смахивали на пасынков дьявола и не предлагали никаких сделок с моей "недвижимостью-неслышимостью" – с душой… Их желания были вполне реальны – заполучить настоящего спеца для выполнения пусть невозможного, но объяснимого задания. Именно эта пресловутая "невозможность выполнения", в разговоре подчёркиваемая ими несколько раз, и явилась катализатором для появления моего положительного ответа.
Согласен! ДА.
А кем, по сути, являлись на тот момент эти двое, что предложили мне более чем отличные деньги и более чем отличную возможность испытать себя – мне было неважно. В тот период жизни я лез на рожон. Как прикажете себя вести потомственному офицеру чуть ли не в десятом поколении, командиру элитного спецподразделения, которое разыграли как козырную карту в государственном перевороте? Вернее – в недовороте. В последний момент инициаторы испугались и кинули спецгруппу в самую мясорубку, обвинив затем во всех грехах. Мертвые сраму не имут! Традиционная отрасль политического животноводства – разведение козлов отпущения…
Из шестидесяти ребят в живых остались трое.
Жека Черепков, сразу же попавший с ранением в госпиталь, а по излечению залёгший на дно. Ещё один, о котором мне упорно не хотелось вспоминать: просто не был уверен, что он не внёс посильную лепту в гибель спецгруппы. И я. Вот, собственно, и все "эпсилоновцы"… А те двое, что меня вербовали… Да назови их как угодно – заказчики, хозяева, эмиссары, режиссёры! – ничего не изменится. Я их звал: резиденты. Отыскав меня в питейном заведении отставного майора Торхова и затем, нанимая меня, они преследовали какие-то свои цели, несколько раз повторив кодовое название операции: "Вечная Война". Но… было бы смешно даже теоретически допускать, что это они воскресили из исторического небытия, выловили из омута времени целый корпус кавалерии Наполеона с самим императором в придачу. Наверное, парни пребывают сейчас в неменьшем недоумении, чем я, их дорогостоящий наёмник…
"Чего НЕ может быть".
Не может быть этой встречи с частями регулярной армии из другой исторической эпохи. Это намного серьёзнее, чем все предшествовавшие стычки с воинами-одиночками или небольшими группами, которые вполне могли оказаться обычными "ряжеными". А главное – вот именно! – не может быть здесь никакого Наполеона! Это так же верно, как то, что меня зовут Алексей Алексеевич Дымов. Одно дело – безликие исполнители конкретных заказов (пусть даже организованные с целью проверить – чего я стою как боец), наёмники в самых невероятных нарядах. Совсем другое дуло – конкретное историческое лицо! Из прошлого, из иного времени.
"Чего не может быть НИКОГДА".
Того, что ИМЕННО Я сижу на чердаке, реальном до мельчайшей занозы, в зачуханном сарае, который стоит на подворье настоящего крестьянина, которое расположено в деревне Забродье, обитатели которой живут по текущему календарю тысяча восемьсот двенадцатого года, который… которые… Тьфу! Даже если допустить, что деревня живёт, как и жила – по своему укладу, то отчего этот самый крестьянин не имеет понятия о рельефе окружающей местности?! В упор не знает окрестностей! Ведь нет же вокруг этого Забродья никакой воды, нету!!!
Вопросы… Вопросы…
Стоп! Задний ход. Мой процессор перегрелся и вот-вот может выйти из строя…
К чёрту непонятки. Пойдём простым привычным путём. Когда нельзя определиться – куда ты попал и что происходит вокруг тебя, – что делает даже новичок спецназа? Ответ правильный: берёт "языка". И этот самый язык у него, по возможности, развязывает. Глядишь – чего и прояснится…
Мои раздумья тормозили шумы извне. Слаженный топот множества сапог. Лошадиное ржание, забиваемое стуком копыт. Скрип колёс. Ругань и команды.
Я прильнул к большой щели между досками чердака и замер.
То, что было мною отложено на полочку "Не может быть" – припеваючи жило, не обращая на мои сомнения ни малейшего внимания. Внизу, по всем трём улицам, по подворьям и пустошам передислоцировывались вооружённые люди. Выдвигались за околицу конные отряды. Должно быть, на разведку местности. Тягловые лошади, в сопровождении артиллерийских расчётов, неспешно тащили допотопные пушки, предназначенные для стрельбы ядрами.
В какой-то момент мне даже показалось, что я провалился в детство и впервые в жизни смотрю историческую эпопею о войне с Наполеоном, кадры, где враги хозяйничают на русской земле. Более того, в памяти вдруг всплыло одно из упоминаний моего деда о его собственном послевоенном детстве. Однажды отставной полковник танковых войск рассказал, как он, бывало, подсматривал сквозь щель в дощатой стене сельского клуба, где поздними вечерами шли взрослые сеансы. На которые его, пацана, родители не пускали, но он сбегал. И вот так, тайком, дедушке моему, тогда одному из детей героев второй Отечественной, Великой войны, довелось познакомиться с образами легендарных героев Отечественной первой. Пацан, конечно, ещё не имел понятия, что его будущий сын Алёша, а мой отец, будет среди тех оставшихся безвестными героев-ракетчиков, что не допустили в ноль девятом году развязывания третьей Отечественной, которую вряд ли бы сочли Великой, скорее уж Позорной… но это уже совсем другая история.
В щель, выпавшую на мою долю, я наблюдал сейчас не киноэкранную жизнь, а нечто абсолютно ирреальное.
Бред! Пронзительный до безысходности… Сомнений у меня оставалось всё меньше и меньше. Это не было детскими фантазиями. Не было ни взрослыми галлюцинациями, ни старческим маразмом. Не было массовкой на съёмках очередного неудачного квазиисторического сериала. От каждого движения тел там – за щелью! – веяло суровой жизненной правдой. Эти чужие люди вели себя привычно и непринуждённо. Моментально и категорически верилось в их реальность, в их профессиональную способность убивать…
Пускай даже ситуация была в высшей степени фантастической. Пусть я её пока объяснить никак не смог, но вот в одно я поверил на все сто.
Там, за потрескавшимися досками – ВРАГИ!
И хотя они, в принципе, ничем не отличались от ранее встреченных мною индейцев или ниндзя – также невозможных при нормальном развитии событий, – те ходячие анахронизмы были, как ни крути, экзотикой. Эти же – когда-то сожгли Москву… "спалённая пожаром" осталась после их визита российская столица. Эти пришлые – однажды напрямик вмешались в реальную историю МОЕЙ Родины.
И убивали, убивали, убивали моих соотечественников.
Пришли с запада, чтобы убивать моих предков, в том числе прямых. Насколько я помню родословную, мой четырежды прадед – мальчиком чудом выжил именно во время французского нашествия. Будущий генерал от инфантерии больше никогда в жизни не видел своего отца, ротмистр Алексей Дымов не вернулся домой с поля Бородинского…
Насмотрелся? Пора брать "языка"! И не дай ему бог оказать сопротивление – я ж ему не только Москву припомню.
Тщательно проинструктировав Митрича, в ожидании вечера я зарылся в солому и забылся в тягучей дрёме. Спешно покидать ирреальное Забродье не было ни малейшей нужды. Да и организм активно протестовал против такого непочтительного отношения к нему. Сначала отдых! А потом требуй чего хошь… Я не возражал, тем более, что ситуация была подходящей, к тому же настоятельно нуждалась в разъяснениях, поиск которых я и отложил на вечер.
Мне снились какие-то бессюжетные обрывки: незнакомые лица и невиданные пейзажи прерывались провалами в чёрную бездну. И только под конец – в уснувшем от скуки кинозале – на внутреннем экране вспыхнула и задвигалась донельзя реальная картина.
Я это уже где-то видел. Я этим уже когда-то был…
Опять подо мной ходил ходуном конь, скачущий во весь опор. Подрагивала недоступная линия горизонта, манила… И колонны вооружённых всадников, ползущие на приманку лязгающими жирными змеями. Я был военачальником… И последнее, что я помнил: серьёзное недовольство какими-то двумя пришлыми людьми. У них были туманные, сбивчивые речи и очень бледные лица! Мне даже показалось, что я слышал имя одного из них, звучанием напоминавшее слово "укус". Что-то типа Куус или Кусм…
Это ощутимое недовольство встряхнуло меня и разбудило. Придя в себя, я лежал, напряжённо сканируя окружающее пространство, и мысленно чертыхался.
"Бледнолицые! Ба, знакомые всё оттенки лиц… Резиденты. Это ж как меня наяву достать надо было, чтоб ещё и сниться?! А вот имечко-то не соответствует, мои совсем по-другому представлялись".
Близлежащее пространство мне пока ничем не угрожало. Я привёл себя в порядок и условным стуком призвал к себе Митрича.
Тот явился минуты через две – надо понимать, проникся ответственностью и соблюдал все мыслимые меры предосторожности. Его плутоватой улыбочки не было и в помине. Вполз на полусогнутых, воровато оглянулся и старательно доложил, копируя военных:
– Тут эта… Алексей… пару часов назад басурманам ещё подкрепление прибыло. Сила-силенная… Все на лошадках. Я до стольки и считать-то не умею…
Я жестом успокоил его. Усадил рядом с собой.
– Митрич, не бзди, наших всё равно больше! Ты лучше… расскажи-ка мне, что тут у вас творится. Как себя французы ведут по сёлам… чего людишки бают?
Хмурый крестьянин сначала комкал фразы, выстраивал их коряво, будто по принуждению. А потом ничего – завёлся и речь потекла.
Из его подробного рассказа я узнал многое…
Когда прошёл слух о взятии Смоленска и о тех бесчинствах, что творили басурманы – крестьяне затаились по своим подворьям. Подвоз продуктов в город почти прекратился. Из уст в уста передавались страшные свидетельства очевидцев о лютом поругании врагами храмов Божиих.
Православные церкви и монастыри повсеместно были обращены в тюрьмы, конюшни, пекарни и склады. Ненависть к захватчикам усилилась безмерно, когда, не дождавшись поступлений продовольствия, французы принялись формировать специальные команды, чтобы разыскивать съестные припасы и фураж по помещичьим имениям и деревням. Всё чаще и чаще крестьяне стихийно нападали на мародёров, а когда к этому подключились и помещики, принявшиеся вооружать своих людей – всю губернию охватило народное восстание. Внешне, причём, это не очень-то бросалось в глаза. Многие из крестьян даже толком не понимали – то ли их кто-то направляет, то ли они сами такие герои, защитники родной земли.
Я остановил Митрича и напомнил его же слова:
– Подожди, друг мой ситный. Не части так… Ну-ка, поясни свои недавние слова… когда ты спрашивал, чьих я буду – из Василисиного воинства или… из гусар? Это каких таких гусар ты имел ввиду?
Словоохотливый крестьянин тут же перестроился и продолжил рассказ: