* * *
Я сидел и обалдело глядел на Пашку, безуспешно стараясь переварить услышанное. Всем своим видом Паша демонстрировал, что он отнюдь не шутит, но услышанное перевариваться всё равно не хотело. Горящая спичка, которую я перед этим зажёг с целью прикурить сигарету, обожгла пальцы. Я швырнул её в пепельницу и воскликнул:
- Не может этого быть!
И тут из комнаты послышался звон и грохот…
…в коридор я выскочил первым, так как сидел ближе к кухонной двери, и там, в коридоре, немедленно столкнулся с Иркой, которая как раз вылетела из ванной комнаты. В правой руке она почему-то держала пустой стакан…
В комнате, привалясь головой к опрокинутому столу, среди остатков салата и битой посуды лежал Игорь.
Нет, вру. Не просто лежал. Он делал попытки встать. Его ноги загребали по полу, руки совершали какие-то совершенно невообразимые, абсолютно раскоординированные движения. Помню, левой он слепо шарил по воздуху перед собой, словно пытался найти невидимую опору, а правой быстро-быстро елозил среди осколков, как будто ловил какое-то шустрое насекомое… Его голова дёргалась вперёд и назад, ударяясь при этом о столешницу, а мимика лицевых мышц…
О, Господи!
Не дай мне ещё когда-нибудь увидеть подобное.
Словно пьяный дьявол управлял его лицом. Оно, это лицо, одновременно хохотало и гневно хмурилось, ласково улыбалось и печалилось неизбывной печалью. Великое горе омрачало одну его половину, а хитрость и кокетливое лукавство корёжили вторую.
- Что это, Лёнечка?! - Ирину затрясло, и она больно вцепилась мне в плечо. - Помогите ему!
- Бесполезно, - сказал Паша, с профессиональным интересом наблюдая за происходящим. - Ему может помочь только пистолет. Да и то - неизвестно.
- К-какой пистолет?! - взвизгнула Ирина.
- Точнее не пистолет, - поправился друг Паша. - А выстрел из пистолета. Желательно в голову.
- Что… ты… говоришь… - хриплый шёпот Ирины был страшнее любого крика.
- Ты гляди, гляди…
Тем временем то, что ещё недавно называлась Игорем, поднялось на ноги. Оно сделало три быстрых и широких шага и ударилось в стену. От удара его качнуло назад, развернуло лицом к балконной двери…
Медленно и неуклонно тело Игоря двинулось вперёд.
Звон выбитых стёкол сотряс комнату.
Мы и рта раскрыть не успели, как тело, продравшись буквально сквозь дверь, очутилось на балконе, перевалилось через перила и молча кануло в февральской ночи.
"Третий этаж", - подумал я отрешённо.
Первым опомнился Пашка. Он прыгнул вперёд, распахнул балконную дверь, выскочил на балкон и закричал, тыча рукой куда-то вниз:
- Смотри!
Я уже стоял рядом и смотрел.
Там, внизу, по замёрзшей, ярко освещённой фонарями и окнами улице, бежал, нелепо и странно вскидывая ноги, Игорь. Или то, что когда-то им было.
Впрочем, бегом в прямом смысле слова это можно было назвать с большой натяжкой. Скорее, некое, отдалённо напоминающее бег, яростное топтание на месте.
Шаг вперёд. Три назад. Четыре вперёд. Два назад. Снова шаг вперёд…
- Что я тебе говорил!! - возбуждённо кричал Пашка. - Этот человек мёртв, понимаешь?! Он фактически мёртв с той самой секунды, когда его ударил трамвай! Он умер тогда, на рельсах! Вся его последующая жизнь - это только бег петуха, которому отрубили голову и отпустили! Видел когда-нибудь, как бежит петух с отрубленной говой?! Гляди, все, сейчас он упадёт! Это агония!
Я глядел вниз на яростно бегущее, но не движущееся с места тело Игоря, и волосы шевелились на моей голове. Впрочем, февраль, как всегда, выдался ветреным.
Его движения все больше замедлялись и, наконец, он остановился, зашатался, рухнул на тротуар вниз лицом, дёрнулся и навсегда затих - бедная сломанная заводная кукла.
И тут рядом жутко и дико завыла Ирина.
Пять с половиной лет прошло с тех пор. Вот мы опять идём с Ириной по улице, и мужчины по-прежнему оборачиваются ей вслед… а я всё думаю. Все эти пять с половиной лет я мучительно думаю о беге петуха. О нашем беге.
Потому что вовсе не обязательно столкнуться с трамваем, чтобы умереть, но продолжать движение. Столкновение с жизнью бывает куда страшней.
Право на кровь
Десять утра, а в редакции уже пахнет так, словно здесь провёл весёлую ночь взвод гренадер-гвардейцев. Ни в чём себе не отказывая. Смесь паров алкоголя, табачного дыма и дешёвых женских духов. Последние, впрочем, не особо выделяются, - наши редакционные дамы в этом отношении солидарны с мужчинами и всегда предпочтут табак и виски парфюму. И не потому, что все из себя такие продвинутые суфражистки. Просто в накуренной комнате работать всё-таки можно, а вот там, где полчаса посидела какая-нибудь, облитая с ног до головы духами по четыре гроша за флакон мадам Стефа с улицы Святых Горлиц, - уже нет. Сначала долго проветривать, не взирая на погодные условия за окном.
А не пускать мадам Стефу тоже нельзя, ибо её вполне легальное хоть и не слишком благонравное заведение каждую неделю из месяца в месяц размещает на страницах наших "Вечерних известий" рекламу по самым высоким расценкам. И минимум на четверть полосы.
Кстати, нынче за окном дождь.
Я не успеваю дойти до своего отдела уголовной хроники, как оттуда в коридор, словно грешник из адского пекла, вываливается коллега Зина. Узел галстука на боку, в углу рта окурок сигары, рожа небритая, глаза красные. Правая рука уже в рукаве плаща, левая делает попытку туда попасть, и видно, что попытка это не первая.
- Грег! - с энтузиазмом восклицает он. - Наконец-то! Тут за тобой главный уже курьера хотел посылать. Но я сказал, что ты будешь с минуты на минуту. И оказался прав. Спас твою задницу, можно сказать.
Курьера. Никак не могу привыкнуть, что на весь город от силы три десятка телефонных номеров. Ко всему привык, а к по-черепашьи медленному распространению информации не могу. Поначалу из-за этого даже попадал в весьма неловкое положение. Говоришь, к примеру, вполне приличной барышне при расставании: "Ладно, пока, я позвоню". А она смотрит на тебя и не знает - то ли ты издеваешься, то ли шутки у тебя настолько дурацкие, что впору за них дать по морде. В заведении-то мадам Стефы как раз телефон один из первых в городе появился, и все об этом знают.
- Ты о моей заднице не беспокойся, - говорю. - Лучше свою голову побереги.
- А что моя голова? - настораживается Зина.
- А то, что по последним данным медиков винные пары разжижающее действуют на головной мозг.
- Враньё, - беспечно машет рукой коллега. Он уже попал в рукав, застегнул плащ и теперь полностью готов добежать под дождём до "Весёлого репортера", где ему нальют первый на сегодня стаканчик.
Все правильно, десять часов и пять минут утра - самое время для первого стаканчика.
- Если бы, - продолжаю. - Да только я лично был третьего дня на вскрытии трупа Скалолаза в городском морге. Так у него, поверишь, не мозги, а чистый студень. Желе. Даже извилин почти не видно. Как пил Скалолаз, ты знаешь. Особенно последнее время.
Скалолаз был известнейшим в городе вором-форточником, способным по голой стене, цепляясь за малейшие выступы и русты, забраться с тротуара на крышу любого дома в городе. Ну, почти любого. Погиб он глупейшим образом - сорвался по-пьянке с узкого карниза пятого этажа во время попытки проникновения в богатую квартиру одного торговца мебелью, о чём я лично давал заметку в двести слов в позавчерашнем номере.
Несколько секунд Зина не сводит с меня воспалённых глаз, стараясь определить, разыгрываю я его или нет, и, не определив, удаляется по коридору в явной задумчивости. Вот и хорошо. Глядишь, и половиной стаканчика на сей раз обойдётся. Хотя вряд ли. У всех репортёров всех трёх городских газет особым шиком считается выполнять свои профессиональные обязанности подшофе и при этом не допускать фактологических, грамматических и стилистических ошибок. Не говоря уже о том, чтобы задержать материал или не сдать его вовсе. Помнится, к подобному стилю работы мне тоже пришлось привыкать долго. Только таблетками алкокиллера и спасался. Да и сейчас без него никуда, чего греха таить.
Сворачиваю к главному.
Наш секретарь Фелиция, не выпуская из зубов папиросу, работает за пишущей машинкой, как толковый пулемётчик времён Первой мировой за "максимом". Татата-тататата-та, татата-тата - разносятся по приёмной скупые и точные очереди ударов по клавишам.
- Привет, Фелиция!
- Привет, Грег. У себя.
Дверь в кабинет главного раскрыта, но я всё равно стучу.
- Кому там жить надоело? - вопрошает хриплый баритон из глубины кабинета, и по этой фразе я сразу понимаю, что настроение у главного рабочее, можно общаться.
Вхожу, не снимая плаща и шляпы. А зачем, если сейчас наверняка снова под дождь?
- Дверь закрой и садись, - командует главный.
Закрываю, прохожу, сажусь, сдвигаю шляпу на затылок, умеренно демонстрируя независимость.
- Записывай, улица Кожевников, дом семь, квартира четыре, второй этаж, вход со двора.
Достаю блокнот и карандаш. Я запомнил адрес, но всё равно записываю, это профессиональное.
- И что там? - спрашиваю. - Убили кого-то?
- Семью, - пожевав губами, сообщает главный. - Вроде бы. Семь… нет, уже восемь минут назад мне наш человечек из городской полицейской управы позвонил. Обходится не дёшево, но отрабатывает честно. Так что давай, отправляйся, и жду от тебя пятьсот слов в номер. На первую полосу.
- Пятьсот? - удивляюсь. - Не много? Или вы чего-то не договариваете?
- Убита семья из пяти человек, - веско говорит главный. - И не какая-то шелупонь с Овражной, вполне уважаемые люди, честные налогоплательщики. Муж, жена, трое детей - мальчик и девочки. Четырнадцать, десять и семь лет. Мало тебе? Причём мне намекнули, что имеют место некие довольно необычные и даже весьма странные обстоятельства.
- Какие именно?
- Вот ты и разберись. И помни, до двенадцати материал должен быть в наборе.
- Эй! - возмущённо восклицаю я.
- Ладно, до половины первого, - милостиво разрешает главный. - Но это крайний срок и только для тебя.
А вы говорите, плащ и шляпа. Репортёру нашей газеты иногда папиросу спокойно выкурить некогда, не то, что раздеться. Хорошо я не курю. Не могу себя заставить, хоть убей. Поначалу, конечно, удивлялись, а потом ничего - привыкли. В конце концов, не один я здесь такой, попадаются некурящие мужчины, хоть и редко. Опять же, сошло за безобидное чудачество, лёгкий бзик, без которых нет истинно творческой личности. А я, как любой нормальный репортёр, просто обязан себя таковой считать. И, соответственно, таковой меня должны считать окружающие. Иначе не впишусь в образ.
Сбегаю по ступенькам, выскакиваю под дождь, оглядываюсь в поисках дежурного лихача, - обычно один или два ожидают неподалёку от здания редакции. До улицы Кожевников пешком минут десять, но время уже дорого. И дело не в том, что три часа до сдачи материала - это мало. Наоборот, за глаза. Просто знаю по опыту, что в таких делах важно идти по горячим следам, тут работа газетчика мало чем отличается от работы полицейского сыскаря.
Ага, вон и лихач нарисовался из-за угла.
Коротко свищу, машу рукой, вскакиваю в пролётку с поднятым от дождя верхом:
- На Кожевников и повеселей!
- Это к дому, где сегодня ночью три семьи зарезали?
Вот, черти. Три семьи, надо же. Почему не четыре? Впрочем, наши таксисты ничем в этом смысле не лучше - всегда готовы выдать очередную сплетню на любую тему.
- Туда, - говорю. - Только не три, и не зарезали.
- Ух ты, а сколько и как?
- Читай сегодняшний номер "Вечерних известий", не ошибёшься.
- Так я и читаю, - охотно сообщает лихач. - Ни одного номера не пропускаю. Очень мне нравится, как вы пишете, господин Грег.
- Ты меня знаешь? Что-то я тебя не припомню, извини.
Он поворачивает ко мне молодое, улыбчивое, влажное от дождя лицо:
- Я недавно колешу, но уже два раза вас возил. Это третий. Меня Рошик зовут. Рошик Лошадник с улицы Глубокой.
Ишь ты, видать, и впрямь парню нравится моя писанина, раз так раскрывается. Не иначе, сам мечтает стать репортёром. Что ж, какие только мечты не бродят в юных головах. Я, помнится, примерно в его годы тоже хотел стать знаменитым поэтом. Слава богу, прошло.
Цокая копытами по мокрой брусчатке, гнедая кобыла резво свернула на Кожевников.
- Тпру-у! - осадил животное Рошик. - Приехали, господин Грег. Вас подождать?
- Пожалуй, не стоит. Неизвестно, насколько я задержусь. Держи, сдачи не надо.
- Спасибо. Если что, спросите на Глубокой Рошика, вам всякий укажет, где меня там найти. Доставлю хоть днём, хоть ночью. Куда надо и кого надо.
- Учту, бывай.
Вот он, дом номер семь. Три этажа, пять окон по фасаду, арочные ворота. Дом, как дом, ничего особенного, таких в городе сотни. Вхожу во двор, поднимаюсь на деревянную галерею второго этажа. Квартира номер четыре - третья дверь справа от лестницы. Приоткрыта, слышны негромкие мужские голоса.
Не стучась, вхожу. Бесцеремонность - важнейшее качество репортёра, без которого в профессии делать нечего. По счастливой случайности данное качество не лишнее и в моей главной профессии.
В прихожей, развалившись сразу на двух стульях, дремлет пожилой вислоусый квартальный. Пусть дремлет. Неслышно прохожу в спальню, откуда и доносятся голоса.
Трое мужчин одновременно поворачивают в мою сторону головы. Всех троих я знаю. Сыскарь Яруч из городской полицейской управы (за тридцать, худой, с быстрыми серыми глазами), а также врач и фотограф оттуда же.
- Салют, ребята, - говорю, как можно уверенней. - Надеюсь, я первый?
- Как всегда, - кривовато усмехается Яруч, пожимая мне руку. - Давно говорю, что тебе, Грег, с твоей прытью у нас нужно работать.
- Благодарю покорно, меня и в газете неплохо кормят, - отвечаю привычно. - К тому же на государственную службу у меня идиосинкразия. При всём уважении к службе.
- Что-что у тебя на государственную службу?
- Извини. Организм у меня её не принимает. Что тут стряслось, поделитесь?
- Ты ж всё равно не отстанешь. Как та идио…синкразия, - Яруч хоть и с запинкой, но точно повторяет незнакомое слово. - Смотри сам. Только руками ничего не трогай, и пятнадцать минут тебе на всё про всё. Два тела здесь, детские трупы в других комнатах. А я, пожалуй, выйду, покурю.
Два тела я заметил сразу, как вошёл. Теперь посмотрел внимательней.
Мужчина и женщина на широкой семейной кровати. Видимо, муж и жена. Он в пижаме, на ней ночная рубашка в мелкий цветочек. Лица и кисти рук белые, как стена, ни кровинки. Лежат спокойно, укрытые по грудь одеялом, словно продолжают спать. Теперь уже вечным сном. Не старые ещё, до сорока.
Оглядываю спальню. Следов борьбы и последующего грабительского шмона не видать. Пара ящиков дорогого туалетного столика не задвинуты до конца, и распахнуты дверцы платяного шкафа, но это наверняка Яруч шерстил - проверял, что пропало из ценных вещей. Крови тоже не заметно. Снова перевожу взгляд на мёртвых. Отчего они умерли? Стоп. А это что?
Подхожу ближе, склоняюсь над кроватью, всматриваюсь. На шеях трупов - небольшие круглые аккуратные ранки. По две на каждой в районе сонной артерии. Как будто… Фу ты, ерунда какая-то.
Вопросительно смотрю на врача.
- Да, - кивает он. - Первичный осмотр показывает, что смерть наступила вследствие большой кровопотери. Очень большой. Такое впечатление, что кровь…э-э… откачали. Как раз через эти раны.
- Или отсосали, - говорит фотограф, складывая штатив. - Хотя меня, конечно, никто не слушает.
- О, чёрт, - говорю. - Вы это серьёзно?
- Куда уж серьёзнее, - отвечает фотограф. - Там, в комнатах, ещё три трупа. С точно такими же дырками на шеях. Мальчик и две девочки. Они даже проснуться не успели, как и мама с папой. Вы знаете, что по некоторым данным вампиры не просто сосут кровь, а сначала через свои клыки, как змеи, впрыскивают специальное парализующее вещество, яд, который невозможно обнаружить современными лабораторными методами?
- Первый раз слышу, - говорю искренне.
Я и впрямь первый раз слышу. Зато прекрасно вижу, что фотограф напуган. И сильно. Хотя держится - профессионал, как-никак.
- Такое возможно? - спрашиваю у врача. - Я не о вампирах, о веществе, которое нельзя обнаружить.
- Всё возможно в наш сумасшедший век, - пожимает тот плечами.
- А когда примерно наступила смерть?
- Между тремя ночи и четырьмя утра.
- Самое глухое время.
- Да уж…
На мёртвых детей смотреть не хочется, но я себя заставляю - мне нужно видеть и общую картину, и детали. Это не мои дети и даже не мой мир, но от этого не легче… Поспешно выхожу на галерею за глотком свежего воздуха. Квартальный в прихожей уже проснулся и, хлопая глазами, смотрит на меня.
- Посторонним запрещено, - произносит он голосом, в котором, впрочем, не чувствуется должной уверенности.
- Всё нормально, господин полицейский, - сообщаю доверительно. - Мне можно.
На галерее Яруч курит уже вторую папиросу - затоптанный окурок первой валяется на дощатом полу. Под диктовку сыскаря я записываю данные погибших - имена, фамилию, возраст, род занятий. Обычная семья, не бедная, но и не богатая, пользовалась уважением соседей. Честные налогоплательщики, как сказал бы мой шеф.
- И что ты обо всём этом думаешь? - спрашиваю.
- Не для печати?
- Договорились.
- Тухлое дело. Ни следов, ни мотивов. Соседи ничего не видели и не слышали. Внизу, в дворницкой, собака живёт. И та не залаяла. Дворник говорит, чужого чует за двадцать шагов. А тут - ноль, ухом не повела.
- Деньги, драгоценности, дорогие вещи?
- Всё цело. Во всяком случае, на первый взгляд.
- Месть?
- Пока не знаю, - покачал головой Яруч. - Буду копать.
- А как преступник проник в дом?
- Судя по всему, через дверь. Но не с помощью отмычки. Или ему открыли сами хозяева, или у него был ключ.
- Вампир, я слышал, сам войти в дом не может. Нужно, чтобы его пригласили.
- И ты туда же, - вздохнул сыскарь. - Дешёвой сенсации, что ли, ищешь? Не ожидал от тебя. Какие, на хрен, вампиры в наш просвещённый век? Я двадцать лет в угрозыске и ни разу не встречал никаких вампиров.
- Я тоже, но…
- Грег, - он посмотрел на меня глазами, в которых мерцала сталь, - я тебя уважаю, поэтому скажу один раз. А ты запоминай. Ни вампиров, ни оборотней, ни злых колдунов и ведьм, ни прочей мистической чешуи не существует. Всякое преступление совершает человек. Да, иногда оно бывает настолько чудовищным и запутанным, что впору поверить в сверхъестественные силы. Но это от слабости. Надо просто как следует напрячься и найти истинную причину и настоящего виновника. И, поверь, виновником этим всегда окажется человек. Всегда.
- А как же нераскрытые преступления?
- Нераскрытые преступления - это те, на которые у полиции не хватило сил и времени.
- Или желания, - усмехнулся я.
- Или желания, - спокойно согласился он.