- Честно сказать, давненько мне не было так хорошо, - признается Петрович, и я искренне за него радуюсь. Хоть кому-то хорошо…
Маша ведет нас безлюдными переулками. Здесь нет фонарей, и лишь слабый свет из редких не спящих окон позволяет не спотыкаться в темноте. Если таков средневековый город, то я предпочту современные. Впрочем, откуда мне знать, каковы на самом деле были средневековые города? Если то, что мы видим вокруг, всего лишь бредни нашего подсознания, реализованные при помощи каких-то неведомых технологий… Запутанная история, и я даже не уверен до конца, что мне хочется ее распутывать. Единственное, что я знаю совершенно точно - детей надо вернуть. Любой ценой.
- А что это за цивилизация хозяев, которую нужно возродить при помощи наших детей? - обращается к Маше Ирина, словно прочитывая мои мысли.
- Это очень древняя и давно исчезнувшая цивилизация, - не слишком охотно, как мне кажется, отвечает Маша. - Если совсем откровенно, то мы даже не знаем, погибла ли она или перешла на какой-то иной уровень развития. Но в этой Вселенной ее нет точно. А мы, искусственные разумные существа, и были созданы ею когда-то с той целью, чтобы в случае чего способствовать возрождению. Но здесь очень много непонятного и для нас самих. Например, время.
- Время? - переспрашивает Петрович.
- Да. Мы совершенно не представляем себе, сколько прошло времени с момента нашего создания до этой минуты. Мы как будто спали, а потом вдруг проснулись и получили возможность действовать.
- Черное Яйцо, - понимающе кивает Петрович. - Зря мы его не закопали обратно.
- Все дело в том, - продолжает Маша, - что мы не роботы. У нас есть предназначение, но нет жесткой программы, которую мы обязаны выполнить любой ценой. Поэтому я вам и помогаю. Но для кого-то из нас, предназначение сильнее любой программы.
- Но не для тебя? - уточняю я, неожиданно для самого себя переходя с ней на "ты".
- Не для меня, - подтверждает Маша. - Все, мы пришли.
Перед нами открывается городская площадь с громоздким трехэтажным зданием посередине, из которого тянется к небу квадратная высокая башня. На самом верху башни, освещенный подвесным фонарем, виден циферблат часов с римскими цифрами. Кованые черные стрелки (а какие же еще, черт возьми?) показывают без двух минут три часа ночи. Или утра. Как больше кому нравится.
- Эти часы? - киваю на башню.
- Да, - говорит Маша. - Если их остановить, - любым способом - запущенные процессы с детьми и многие другие, сопутствующие им, тоже остановятся. И все вернется на круги своя. Станет, как было.
- Ты в этом уверена?
- Почти. Но другого пути я не знаю все равно.
- А мы? - спрашивает Петрович.
- Скорее всего, вернетесь в свой мир.
- Скорее всего… - хмыкает Ирина. - Это мне нравится.
- Поймите, - терпеливо говорит Маша. - Я ведь даже не знаю точно, что будет с нами, искусственными существами. А ведь нам тоже хочется жить. Мне, например, хочется.
- Хорошо, - говорю я. - Но где гарантии, что это снова не повторится, и ни взрослые, ни дети больше не исчезнут? И что нам делать с этим вашим чертовым Яйцом? Уничтожить?
- Гарантия состоит в том, что у нас элементарно не хватит энергии на еще один такой глобальный эксперимент.
- Энергию можно накопить.
- Да, но на это нужно очень много времени. Даже нам. Возможно, сотни лет в вашем исчислении. И вообще… не так это просто, как на первый взгляд кажется. А уничтожить Яйцо вы все равно не сможете, так что пусть это вас не беспокоит.
Я хочу задать следующий вопрос, но тут часы начинают бить. Три гулких удара следуют один за другим, и тягучий их звук долго гаснет в окружающей ночи.
- Скоро рассвет, - замечает Маша.
- Ну, не так уж и скоро, - говорю я. - Ладно. Как до этих часов добраться-то?
- Думаю, по лестнице, - отвечает она. - Там, внутри, наверняка должна быть лестница. Но я с вами пойти не могу.
- Почему?
- Не могу. Просто не могу - и все. Примите это как неоспоримый факт.
- А как мы войдем внутрь?
- Двери должны быть открыты. А дальше - по обстоятельствам. Поймите, я ни разу там не была и совершенно не представляю, с чем вам придется столкнуться.
Лестница кажется бесконечной, и теперь я понимаю, что имела в виду Маша, когда говорила, что рассвет близок. Но пока еще, все-таки, ночь. Фонарик не нужен - каждый пролет освещается укрепленным в стене факелом, но мне уже надоело удивляться шуточкам нашего (моего) подсознания.
Я поднимаюсь первым, за мной - Ирина, замыкает шествие Петрович. Он громко часто дышит, и нам с Ириной приходится замедлять шаг. Однако отдыхать некогда, да и цель близка - вот он, последний лестничный пролет, за которым - дверь.
Только бы она оказалась не заперта… Но с какой стати? Вошли-то мы сюда свободно. И не встретили на всем пути ни единой живой искусственной души. Искусственная душа. Смешно звучит. Интересно, у созданных искусственно разумных существ есть душа?
Времени додумать эту мысль у меня не остается - лестница заканчивается.
Так. Все-таки заперта.
Отхожу краю площадки, разбегаюсь и бью плечом. Слышен треск, дверь поддается, но не открывается. Бью ногой. Есть, открылась. Темень и пыль. И звук. Равномерное постукивание и пощелкивание работающего механизма.
Фонарь у меня на поясе, но я почему-то снимаю со стены факел и шагаю за порог.
- Да уж, - говорит за моим плечом Ирина. - И как это остановить? Тут часовщик нужен.
- Или заряд взрывчатки, - бормочу я.
Вот уж не думал, что гигантский механизм башенных часов может внушить такое уважение. Совершенно не понятно, как он работает.
- Ничего сложного, - подает голос Петрович. Он все еще тяжело дышит и держит в руках еще один факел, который, вероятно, снял со стены пролетом ниже. - Нужно сунуть что-нибудь прочное между вон теми двумя шестернями - и все. Часы остановятся.
- Лом? - спрашиваю.
- Сойдет и факел, думаю. У него железная рукоять, если вы заметили.
И в самом деле.
- Тогда, - говорю, - не будем терять времени.
- Подождите, - останавливает меня Петрович. - Это должен сделать я. А вам нужно спуститься вниз. Как можно скорее.
- Ничего не понимаю, - признается Ирина. - Почему?
- Потому что велика вероятность того, что после остановки часов мы окажемся в нашем мире ровно на той же высоте над землей, на какой находимся сейчас, - спокойно объясняет он. - Я понял это минут десять назад.
Я прикидываю высоту башни, и мне становится не по себе.
- А может быть, и не окажемся, - говорит Ирина. - Мы же не под землей очутились, когда попали сюда из котлована.
- Вы готовы рискнуть? - спрашивает Петрович.
- Жребий, - говорю я, подумав ровно секунду. - Тянем оба.
- Еще чего! - возмущается Ирина. - Даже и не думайте. Тянем все трое.
- Нет, - качает головой Петрович, неторопливо лезет за пазуху и достает оттуда предмет, в котором я не сразу, но все же опознаю древний револьвер.
- Семейная реликвия, - объясняет Петрович. - Не пропил. Как чувствовал, что пригодится. Учтите, он исправен и заряжен. Не вынуждайте меня нажимать на спусковой крючок.
- Что ж ты его не вытащил, когда мы с этими дрались… там…за городом? - спрашиваю, пытаясь найти выход из ситуации.
- Забыл, - говорит Петрович. - Вы… это. Бегите вниз. Спорить бесполезно, я уже все решил. Ну?
Он поднимает револьвер и взводит курок.
Уже светает, когда мы добираемся до гостиницы. Только покинув кабину флаера, я понимаю, как сильно устал - ноги подкашиваются, мутится в голове. Ирину тоже не переполняет энергия - она чуть не виснет на моей руке, и со стороны мы, вероятно, напоминаем влюбленную парочку, которая возвращается в гостиничный номер после бурно проведенной ночи в злачных заведениях города. Что ж, как минимум первая часть данного наблюдения была бы верна - ночка и в самом деле выдалась бурной. Впрочем, наблюдать за нами в столь ранний час некому - улицы все еще пусты.
Ночной портье провожает нас безразличным взглядом, мы поднимаемся к себе на этаж и расходимся по номерам. Чувствую я себя совершенно опустошенным, как душевно, так и физически, нет сил даже на душ, поэтому, кое как раздевшись, ныряю под одеяло и расстаюсь с окружающей действительностью на ближайшие четыре часа.
Без четверти десять мы с Ириной подходим к площади перед Домом Правительства, вступаем на окаймляющую ее аллею и движемся вдоль скамеек с эргономично изогнутыми спинками. Здесь уже с утра расположились молодые мамаши, бабушки и няни. Их чада мирно спят или бойко агукают в разнообразных колясках, и мы с искренней радостью наблюдаем эту мирную и чертовски приятную картину.
- Получилось, - улыбается мой стажер.
- Да, - соглашаюсь, - неплохо сработано. Теперь можно и улетать. Хоть я и не выспался.
Секретарша Джейн встречает нас с искренней улыбкой.
- Скажите, Джейн, спрашиваю, - вы ничего странного возле Дома Правительства с утра не заметили?
- Нет. А что?
- Какое-то необыкновенное скопление молодых мам на аллее, - говорю. - С колясками.
- А, это! - смеется она. - Вы просто не местный. Ничего странного. Они всегда здесь прогуливают своих маленьких. Традиционно. Здесь, и еще в лесопарке. Сразу у входа, знаете?
- Да, - говорю, - знаю. - Мы были там вчера вечером. Тоже прогуливались. И вообще, Первоград - замечательный город. Кстати, Джейн, что это за Черное Яйцо тут у вас откопали загадочное?
- Никто не поймет, что это такое, - говорит Джейн. - Наши ученые изучали-изучали, да так ничего и не поняли. Все решали, то ли его обратно закопать, то ли так в котловане и оставить.
- Без присмотра?
- А зачем присматривать за тем, что нельзя ни разбить, ни украсть? - резонно замечает она. - Вам уже рассказывали, что гравигенератор на него не действует? И не только гравигенератор.
- Да, рассказывали, - говорю. - Будь моя воля, я бы действительно закопал эту штуку обратно. А еще лучше - залил бы ее металлопластом. На всякий случай.
- Вы, смотрю, не очень любите рисковать, а? - подмигивает мне Джейн.
- Все зависит от предполагаемого результата, - подмигиваю в ответ, - сопутствующих обстоятельств и времени, имеющемся в моем распоряжении. Увы, мы сегодня улетаем, так что возможности рискнуть у меня нет в любом случае.
Джейн понимающе усмехается.
- Впрочем, теперь все проблемы с этим Яйцом решены, - говорит она. - И никакого риска.
- То есть?
- Вы разве не слышали? Сегодня утром в городских новостях передавали.
- Нет, - говорю, - не слышали. А что случилось?
- Оно исчезло. Вчера еще было на месте, а сегодня его уже нет.
- Как это - исчезло? Просто исчезло и все? Без шума и пыли?
- Да. Там есть камера слежения. Она и зафиксировала. В шесть утра это случилось. В шесть с минутами. Солнце уже взошло. Очень хорошо видно, как Яйцо себе лежит, а в следующее мгновение его уже нет. Там, в котловане, сейчас опять куча ученых и разных экспертов. А что толку? На нет, как говорится, и суда нет.
- Что ж, - констатирую я. - Все это чертовски странно и загадочно, но, может, и к лучшему. Меньше головной боли.
Затем мы забираем пакет с документами, прощаемся и выходим на улицу.
- Ну что, - спрашивает Ирина. - На космодром?
- Да, - говорю. - Но сначала все-таки я хочу заглянуть к Питеру и выпить у него большую чашку кофе. В гостинице мне кофе не понравился.
"У Сэма" в этот час, как всегда, пусто. Мы здороваемся, и я прошу Пита сделать нам самый лучший кофе, на какой только способно его заведение.
- Он у меня и так самый лучший, - заверяет бармен и через минуту ставит перед нами две чашки.
Я пью кофе мелкими глотками и думаю, спросить или нет. Наконец, все-таки решаюсь.
- Скажи, Пит, - говорю. - Вчера, когда мы у тебя обедали, здесь был один пьянчужка. Такой… в мятой шляпе…
- Пьянчужка? - хмурится Пит.
- Ну да, - киваю. - Довольно высокий, худой, небритый. Кажется, его Петровичем кличут.
- Не пойму, о ком ты говоришь, - качает головой Пит. - Вчера, когда вы пришли, здесь, кроме меня никого не было.
- Ну как же, он сидел вон там, в углу, - показываю я. - Петрович.
- Знаешь, Серж, - внимательно смотрит на меня бармен. - Ты, верно, переутомился. И напутал чего-то с устатку. Не было здесь вчера никого, кроме вас, в это время. И после вашего ухода тоже еще долго никого не было. Народ только часам к пяти стал собираться. Да и не знаю я, честно сказать, никакого Петровича. В шляпе говоришь?
- Да, - вздыхаю, - в шляпе.
- Нет, не припомню такого. А что, он тебе что-то должен?
- Скорее я ему, - говорю. - Но это уже не важно.
Дорога, ведущая домой, всегда короче дороги из дома. Даже "кисель" переносится легче. Все мои долгие размышления о том, что случилось на Гондване неизменно приводят к одному выводу: рассказывать никому об этом не надо. Не надо - и все. Разумеется, если я дорожу своей работой. Психическое здоровье курьеров должно быть безупречным. Малейшее сомнение в его нарушении тут же ведет к длительному обследованию с весьма вероятным последующим запретом на профессию по медицинским показаниям. Я довожу свои соображения до Ирины, и она со мной соглашается. Нам не поверят, это ясно. Да и зачем кого-то в чем-то убеждать? Люди на Гондване все равно ничего не помнят, дети возвращены родителям, а таинственное Яйцо исчезло. Вместе с Петровичем. Но мне отчего-то кажется, что с Петровичем как раз все в порядке. Будь иначе, Питер бы о нем помнил - у барменов хорошая память.
Мы с Ириной выходим из головного офиса Курьерской Службы Земли и останавливаемся не его широком крыльце.
- Спасибо тебе, - говорит мой бывший стажер. - Я уже не чаяла.
- Это тебе спасибо, - отвечаю. - Без тебя я вряд ли бы справился со всем этим.
- Куда ты сейчас? - спрашивает она нарочито безразличным тоном.
- У меня заслуженный отпуск, - отвечаю. - Ты же слышала - важный груз на Лируллу еще не готов. Так что у меня есть целых две недели, которые принадлежат только мне. Если хочешь…
- Что? - быстро отзывается она.
- Я подумал… Тебе ведь тоже положен двухнедельный отпуск перед вступлением в должность. Почему бы нам… Почему бы нам не провести наши отпуска вместе? Я знаю одно прелестное местечко в Крыму…
Некоторое время она молча смотрит на меня своими пронзительно-синими глазами.
- Ты уверен, что действительно этого хочешь?
Черт возьми, уверен ли я! Да я в жизни не был ни в чем так уверен, как в этом.
- Как тебе сказать… - говорю. - Если ты согласишься, то доставишь мне большую и чистую радость.
- Ну что ж, - вздыхает Ирина. - Отчего бы не доставить радость хорошему человеку? Я согласна.
Мы спускаемся с крыльца, и я сам не замечаю, как ее рука оказывается в моей. Две недели отпуска в Крыму - это отлично. И, главное, - никаких забот.
Бой на вылет
- Слава, нам нужно поговорить.
Чёрт. Ненавижу, когда моя Катька произносит эти слова. Потому что обычно они означают, что на твою голову сейчас вывалят проблему и заставят её решать. Лучше немедленно. Особенно ненавижу, когда моя любимая жена Катерина произносит эти слова утром в субботу.
Утро субботы как раз и было. И не просто субботы, а субботы игровой. И не просто игровой, а субботы Больших Бонусов и Скидок. Потому что сегодня, двенадцатого июля, все, влюблённые в танки полигонщики, отмечали годовщину знаменитого сражения под Прохоровкой. Что означало серьёзные преференции тем, кто будет участвовать в боях с семи утра дня сегодняшнего и до ноля часов дня завтрашнего.
Впрочем, Катьке позволительно было этого и не знать. Хотя мне кажется, что я ей рассказывал. То ли вчера, то ли позавчера. Или на неделе. А может, и не рассказывал, не помню. Как бы то ни было, я вздохнул, отодвинул пустую кофейную чашку и сказал:
- Конечно, любимая, давай поговорим. О чём?
Она присела рядом, и я тут же уловил, идущий от неё запах. Не знаю, с чем его сравнить, но Катька всегда так пахнет по утрам. Тепло и сладко. Хочется тут же её обнять, прижать к груди и поцеловать в макушку. Люблю я свою жену, вот что. Поэтому, наверное, и запах хороший. Не любил, по другому бы пахла.
- Мы вчера были у детского врача, в поликлинике. Ты поздно вернулся, устал, не хотела говорить. Решила, лучше утром.
Так. Что ещё… Спокойно, Славик. Главное, спокойно.
- Что-то с Вовкой?
Вовка - это наш сын. Ему пять лет, он давным-давно умеет читать, страшно любознателен и похож глазами на маму, а лбом, носом и повадками на меня.
- Пока точно не известно. Но врач говорит, что необходимо серьёзное обследование.
- Подожди-подожди. Обследование на предмет чего? И зачем вы вообще попёрлись к врачу? Мне кажется, Вовка абсолютно здоров…
Тут я осознал, что несу какую-то ахинею и умолк.
- Кажется тебе, - Катька вздохнула. - Мне, вот, тоже казалось. Теперь уже не кажется. А к врачу мы попёрлись, как ты изволил выразиться, по одной простой причине. Ты же сам хотел отдать Вовку на плавание. Помнишь? Мол, ребёнок с детских лет должен приобщаться к спорту и всё такое.
Я кивнул.
- Ну вот, - продолжила Катерина. - А для того, чтобы записаться в бассейн, нужна справка от врача. Мы и пошли. И он, врач то есть, он… - моя жена судорожно втянула в себя воздух. - Он…
- Тихо-тихо-тихо… - я быстро передвинул стул, сел рядом и обнял супругу. - Не плачь, Катюха, ты что? Только не плач, прошу тебя.
Жена всхлипнула, шмыгнула носом:
- Извини. Что-то я расклеилась. Но, понимаешь, врач сказал, что у Вовки подозрение на прогерию.
- Это ещё что за фигня?
- Преждевременное старение. Очень редкое генетическое заболевание, когда ребёнок начинает резко стареть и… В общем, оно уже лет десять-пятнадцать как лечится, но лечение стоит сумасшедших денег.
Теперь я вспомнил. И правда, есть такая болезнь. Очень редкая и очень страшная. Когда ваш сын умирает от старости в тринадцать или пятнадцать лет - это, согласитесь, не просто страшно. Это самый настоящий ад. Безысходный ужас. Если, разумеется, нет денег на лечение. У нас денег не было.
- Подозрение… То есть, врач не уверен?
- Ну откуда. Он так и сказал: "Необходимо тщательное обследование, может быть, я ошибаюсь, и ничего страшного нет".
- И обследование, конечно же, тоже стоит денег?
- Врач сказал, что большую часть покроет страховка. Но не всё. А по времени обследование займёт дня три-четыре.
- Дня три-четыре… Это не долго, хорошо. Сколько не хватает денег?
- Около двухсот энерго. Сто девяносто восемь, если точно.
- Понятно. А сколько будет стоить лечение, если не дай бог? Уверен, что ты всё уже вызнала.
- Вызнала, - Катька опять вздохнула. - Двадцать пять тысяч энерго. Это в самом-самом лучшем случае. Если очень повезёт. Но обычно - тридцать-сорок.