Вытащив тетрадь, Гилмор раскрыл ее, пересчитал чистые страницы и вздохнул. Их оставалось двадцать четыре, а исписанных и пронумерованных - около двухсот. Два с половиной года в Пустоши… Наверное, хватит, подумал он; наверное, можно уже вернуться и доложить о своих изысканиях и трудах. О брате Рикардо, самой ценной из всех находок…
Но это являлось не единственной причиной. Тайна брата Рикардо манила, а голос его повторял: будь мне другом… будь мне другом, Мигель, и не бойся, не бойся… Он все-таки боялся, но любопытство пересиливало страх. Грешен, грешен, подумал он с улыбкой.
Колокол снова прозвонил - персонально для Мигеля-Майкла Гилмора, который всякий раз опаздывал к столу. Зовут, надо идти, есть мясо, вдыхать его запах…
Поморщившись, он встал, шагнул к порогу.
Рио! Ах, Рио! Город у лазурных вод, под синеватой скалой Форта… И хлеб, хлеб, который везут с аргентинских равнин… Много хлеба, белого, пышного, легкого, с поджаристой коркой… Он так стосковался по хлебу…
Вот Путь Извилистого Оврага - внезапный, как трещина в земле, когда колеблет ее огнем из недр. Тянется щель, и на каждом шагу - повороты, завалы и ямы; и схватка будто извилистая трещина: удар внезапен, резок, и не поймешь, куда нацелены клинки и где поет секира, а где свистит копье.
Из Поучений Чочинги Крепкорукого.
ГЛАВА 4
К Харбохе они подъехали в обеденный час, под мелким теплым дождиком, рябившим шоколадную речную гладь. Парана тут была широка и глубока; сотни рек и речушек струили в нее свои воды, а кое-где она разливалась большими овальными озерами - там, где на месте прибрежных городов когда-то зияли кратеры. Одно из таких озер путники миновали по дороге, и Саймон, задействовав свой браслет, узнал, что тут находился Росарио, крупный портовый центр, переброшенный, разумеется, на Южмерику. Километрах в двадцати от затопленного кратера река сужалась, и здесь ее пересекал Старый Мост - ржавая железная конструкция на гранитных быках, охраняемая фортом с земляными стенами. Под южной его стеной находилось низкое одноэтажное здание с ямой и воротом на вытоптанном пятачке - полицейский участок, или, по-местному, живодерня, где проводились казни и экзекуции. Из ямы тянуло смрадным запахом, а свисавшая с ворота цепь раскачивалась на ветру и гулко билась о кирпичный парапет. Рельсы двухколейки шли вдоль убогих городских окраин, мимо форта и полицейского участка, взбирались на мост и уходили в занавешенную туманами болотистую травянистую низину, стремясь к предгорьям Анд, к чилийским рудникам и оружейным заводам Военного департамента - иными словами, к вотчине "штыков". Что касается Харбохи, то ее, по словам Кобелино, "держали" "крокодильеры" и "торпеды"; первые занимались поставками мяса и кож, прерогативой вторых были речные перевозки. Разумеется, у прочих кланов тоже имелся тут свой интерес - так, все городские увеселительные заведения состояли под покровительством "плащей", а вертухаи, стражи порядка, подчинялись дону-протектору, наместнику смоленских.
Путники остановили лошадей, не доезжая форта, и Саймон, морщась и стараясь не принюхиваться к смраду, исходившему от ямы, взглянул на мост и порожденный им город. Слева, вдоль речного берега, тянулись складские сараи и причалы из потемневших бревен, а около них, в воде - плоты, груженные бочками и мешками, баркасы и неуклюжие парусники, среди которых затерялись два колесных парохода. За причалами и сараями шла грязная улица со сточными канавами по краям, обстроенная двух- и трехэтажными домами - когда-то белыми, а сейчас посеревшими, с дождевыми потеками на стенах. Эти строения были явно нежилыми - тут и там виднелись облупленные вывески, и ветер доносил запахи жареного мяса, рыбы и смутный гул людских голосов. Город располагался правее - хаос узких улочек и все тех же серых домов, над которыми торчали церковные купола и башня над резиденцией дона-протектора. Все тонуло в жирной черной грязи; местность была болотистой, улицы - немощеными, а дождь в этих краях шел триста дней в году. В остальное время он сменялся ливнем.
Разглядывая этот пейзаж, Саймон угрюмо хмурился. В Пустоши - пыль, убожество, тут - убожество и грязь, и то же самое - по дороге, смешанное в равных пропорциях… Не Земля, тень Земли!
Он повернулся к мосту. Там, за серой пеленой дождя, медленно полз паровик с высокой трубой, тащивший платформы, набитые вооруженными людьми, и бронированный вагон с парой орудийных башен. На крыше вагона сидели солдаты в шлемах и промокших накидках и еще какие-то молодцы в шляпах размером с тележное колесо.
- "Крокодильеры" и "штыки", - пробормотал Кобелино, вытерев мокрое лицо и сплюнув. Он, как и покойный Огибалов, когда-то принадлежал к "плащам", ходил в охранниках-вышибалах и не любил "крокодильеров" и "штыков". С ними были вечные хлопоты: пили они крепко, а расплачивались туго.
- Драпают, - произнес Пашка-Пабло, ухмыляясь до ушей. - Видать, гаучо надрали им задницы!
Филин, по своему обыкновению, молча кивнул, поглаживая приклад карабина, но Майкл-Мигель, единственный безоружный в их пятерке, бросил на Кобелино неприязненный взгляд и с сомнением прищурился.
- Я полагаю, кто кого надрал - вопрос договоренности, - заметил он. - Гаучо нам нужны, чтоб было с кем сцепиться, когда придет охота кровь пустить, а мы необходимы гаучо, чтоб было кого пограбить. И все это, друг Проказа, называется взаимовыгодным политическим соглашением.
Саймон ничего не сказал, но про себя согласился с Гилмором. Он уже выяснил на личном опыте, что гаучо - отнюдь не благородные повстанцы, а бандитский клан, такой же, как остальные местные бандеро, со своими паханами и буграми, а также особой специализацией. Вот уже полтора столетия гаучо числились в диссидентах, но их вожди, последним из коих был дон Федор-Фидель, в сущности, возглавляли один из штатных департаментов - Бунтов и Мятежей.
- Поедем? - Взгляд темных влажных глаз Кобелино обратился к Саймону. - Мне тут такое местечко известно, хозяин! Зовется "Парадиз", крыша - веником, зато чикиты первосортные, на разноцветных простынях, пива - залейся, и крокодильи хвосты подают, копченые и тушеные… Друг мой там в вышибалах, Валека… Выпьем, попрыгаем на девочках, а заодно и обсохнем… Годится, хозяин?
Кобелино звал Саймона хозяином, и никак иначе. Такой была давняя традиция среди кланов, да и прочего населения ФРБ: раз сильный, значит - хозяин. Большой хозяин - дон, хозяева помельче - паханы и паханито, они же - бригадиры-бугры… Сильный был прав в любой ситуации, ему принадлежали власть, богатство и человеческие судьбы; он мог отнять жизнь и мог ее подарить - так, как Саймон подарил жизнь Кобелино, сделавшись его хозяином. Но не навеки, не навсегда, а лишь до той поры, пока не встретится другой хозяин, посильнее.
Что касается Пашки, Филина и Мигеля, они по-прежнему звали его братом Рикардо, но слово "брат" имело совсем иной оттенок, тот первоначальный смысл, лишенный религиозности и означавший самую тесную близость среди мужчин. Для Пашки и Филина он был братом-вождем, имевшим некие загадочные цели, о коих нельзя расспрашивать - да и не стоит, поскольку вождю лучше известно, что плохо и что хорошо. Они шли за ним, они сражались рядом и были готовы умереть - как в тот раз, на переправе через Рио-Негро, когда на них напали "черные клинки", и в другой, когда за ними увязались гаучо, и в третий, и в четвертый… Их верность не подлежала сомнению; в отличие от Кобелино они считали, что брат Рикардо - самый сильный, и если б встретился сильнейший, не стали б выбирать между гибелью и предательством.
Для Мигеля Ричард Саймон являлся ангелом с небес и звездным братом-мессией. Только Мигелю открылась частица тайны, а он - поэт, искатель истин и романтик - умел ценить доверие. И в свою очередь верил безоглядно, не требуя от Саймона ни чудес, ни вещественных артефактов или иных доказательств его галактического происхождения. Мигель уверовал сразу и полностью - в ту ночь, когда они, отбившись от "черных клинков", стали лагерем за Рио-Негро - за Негритянской рекой, как ее теперь называли. Саймону пришлось стрелять - не из карабина, из "рейнджера", так как клинков оказалось десятка четыре и двигались они подобно загонщикам, редкой широкой цепью, которую фризером не накроешь. Он перебил их всех с помощью Пашки и Филина, при скромном участии Кобелино, а после, когда его бойцы уснули, открылся Мигелю. Не мог не открыться: Гилмор т а к смотрел… Как на святого Георгия с огненной пикой, усмирителя чудовищ…
Это было трогательно и вызывало симпатию - почти такую же, какую Саймон ощутил однажды, встретив в джунглях Тида маленького охотника Ноабу. Гилмор не был охотником и, кроме цвета кожи, ничем не походил на Ноабу, однако интуиция шептала, что этот человек неглуп и честен, что он не обманет и не предаст. А значит, он являлся вполне реальным кандидатом на роль помощника, который знает истину и потому способен предостеречь от просчетов и ошибок.
Но, как говорил Чочинга, не накормив кобылу, не получишь молока. Его Поучение являлось несомненно правильным, подходившим и для людей, и для тайят; теперь Саймон мог доить молоко, однако кобылка тоже требовала пищи. Вопросы, вопросы, вопросы, сотни вопросов… Впрочем, сводились они к одному: как там у вас, среди звезд?
Паровик с платформами прогрохотал мимо форта, Саймон кивнул Кобелино - веди, мол! - и тронул повод. Его жеребец потрусил неспешной рысью, увязая копытами в грязи и мотая головой - дождь, мелкий, но непрерывный, заливал глаза. Непогода не вызывала раздражения у Саймона, но все же он не мог избавиться от тягостного чувства, что обстоятельства довлеют над ним, что этот мир диктует ему свою волю, заставляя вести себя так, а не иначе. Главным образом это касалось маршрута: Рио-де-Новембе лежал к северо-востоку от Пустоши, на океанских берегах, а путники двигались сейчас на запад, к Паране, совершая вынужденный объезд. Прямая дорога была перекрыта: от Рио-Негро до Игуасу, притока Параны, тянулись владения "черных клинков", бывшие бразильские провинции Риу-Гранди-ду-Сул и Санта-Катарина. Там, после воздействия трансгрессора, произошли подвижки земной коры, континентальный щит треснул, и в результате вскрылись жилы с углем и сотни кратеров, больших и малых, затопила нефть. Теперь этот район, называвшийся Разломом, стал неиссякаемым источником топлива, а им в ФРБ занимались "черные клинки", самый замкнутый и недоступный из всех кланов - в него вербовали бразильцев, не бразильян.
О Разломе ходили жутковатые легенды, ибо дон Эйсебио Пименталь, возглавлявший "клинков", а заодно и Топливный департамент, считался весьма жестоким человеком. К тому же белых он не любил и на свою территорию не допускал - как, впрочем, и подозрительных черных вроде Мигеля Гилмора. Те и другие могли попасть в его земли лишь в качестве рабов, приставленных к насосам у нефтяных озер и к вагонеткам в шахтах.
За спиной Саймона неугомонный Проказа допрашивал Кобелино: ему хотелось знать расценки на девочек в "Парадизе" и почему их предлагают на разноцветных простынях.
Для соблазнительного контраста, объяснял Кобелино: белых чикиток - на синих простынках с голубыми бантиками, а темнокожих - на розовых с алыми.
- А ежели двух сразу? - допытывался Пашка.
- Тогда, - отвечал Кобелино, - простынки будут полосатыми или в горошек, как пожелает клиент, и с бантиками двух цветов.
- А где эти бантики вяжут? - любопытствовал Пашка.
- По краям простынок, - хихикал Кобелино, - но если припрется парень с Пустоши с песюками, привяжут где угодно, хоть на яйца, хоть на член.
- На члене нам украшение ни к чему, - возражал Пашка, - а вот насчет яиц надо бы подумать - только не своих, а кобелиных. Это ведь какое диво - кобель с алым бантом на яйцах! Не жалко и денег заплатить!
Деньги у Саймона были - староста Семибратов отдал ему все, что нашлось при огибаловских, и еще добавил сотню песюков. А также выдал бумагу, где сообщалось, что пять уроженцев Семибратовки, люди трудолюбивые, способные к различным ремеслам, следуют в Рио, дабы попытать удачи в городских занятиях и промыслах. Иными словами, сшибить деньгу, а коль повезет, пристроиться шестерками в одном из столичных бандеро. Эта подорожная была заверена в живодерне Дураса, но пока что Саймону не пригодилась - "клинки" и гаучо бумаг с него не спрашивали, а сразу принимались стрелять.
Путники миновали площадку с ямой и воротом, обогнули форт с земляными стенами, перебрались через рельсы и двинулись шагом по улице - той самой, что тянулась вдоль причалов. Выглядела она странно: лавки, кабаки и увеселительные заведения были пустынными, как и сам утопавший в грязи проезд, зато на пирсах, плотах и палубах кораблей сновало множество народа. Саймону показалось, что люди торопятся из последних сил, затаскивая бочки и мешки, хватаясь за весла и разворачивая паруса; четыре суденышка отплыли на его глазах, а колесные пароходы дымили и пускали искры из труб, словно в топках их бушевало адское пламя. Дождь ненадолго прекратился, сизые тучи разошлись, и мутно-шоколадную речную поверхность озарили золотистые сполохи. Где-то справа, за домами, басовито прогудел паровик, пароходы пронзительно откликнулись и отвалили от пирсов, загребая против течения. Саймон вытер ладонью мокрое лицо и втянул ноздрями воздух. Пахло углем и смолой, рыбой, гниющими фруктами и чем-то еще, знакомым и приятным.
- Мясо, - пробормотал Филин. - Мясо и выпивка.
- Точно, - кивнул Кобелино. - Нам туда!
Он направился к неказистому двухэтажному строению с верандой, тянувшейся вдоль фасада, и вывеской: "Парадиз. Приют любви". Вывеску украшал силуэт в темном плаще, перила веранды казались прочными, заменявшими коновязь, а вот крыша и в самом деле была веником - из растрепанного мокрого тростника. Пашке тут же захотелось знать, отчего поскупились на черепицу, и Кобелино объяснил, что строиться надежнее смысла нет - все будет разгромлено и сожжено.
- Сожжено? - удивился Пашка. - При таких-то дождях?
- А керосин зачем? - резонно ответил Кобелино и спрыгнул с лошади.
Спешившись, они вошли в дом, в обширное помещение, занимавшее, видимо, весь первый этаж. Тут оказалось на удивление чисто и уютно: стены покрашены розовым и голубым, пол выскоблен, окна - в полосатых шторах, всюду керосиновые лампы - стеклянные, под бронзовыми абажурами, в одном углу - рояль, в другом - ведущая наверх лестница, а между ними - широкие мягкие диваны и низкие столики. Заднюю стену обрамляла стойка, у которой скучали полдюжины девиц и коренастый крепкий мужчина с дубинкой у пояса. За стойкой виднелась распахнутая дверь - вероятно, на кухню, а по обе ее стороны громоздились бочки с пивом. Помимо них, имелся еще буфет, заставленный бутылками, флягами, штофами и кувшинами. В воздухе витали соблазнительные запахи скорого обеда.
Филин громко сглотнул слюну.
- Пиво! И мясо!
- Крокодильи хвосты! И девочки! - поддержал его Пашка-Пабло. - Только вот, тапирий блин, простынок не вижу.
- Наверху простынки, в номерах, - пояснил Кобелино и направился к коренастому, обниматься.
Вероятно, он был знаком и с девушками - увидев его, они вскочили и заметались вокруг, визжа от радости. Кобелино, красавец мулат, обычно внушал слабому полу необоримое восхищение, так как отличался опытом в делах амурных и приятной внешностью: нежная кожа цвета кофе с молоком, темные страстные очи, брови вразлет, кудри до плеч и маленькие щеголеватые усики над верхней губой. Женщины его любили, а он обожал женщин, за что и поплатился - был изгнан из клана "плащей" после какой-то темной истории с любовницей Монтальвана. Девушку утопили, а соблазнитель, посягнувший на хозяйское, чуть не сделался евнухом, но как-то он искупил свой грех. Каким в точности способом, Саймон мог лишь догадываться, предположив, по намекам мулата, что дон Антонио Монтальван неравнодушен как к женской, так и к мужской красоте.
От стойки, сквозь визг и хихиканье девушек, доносилось:
- Валека, дружбан!
- Кобель, черт тебя побери!
- Сукин ты сын! Живой, гадюка! Гладкий!
- Ублюдок! А я уж думал, тебя навечно в Пустошь закатали!
- Закатали, а нынче раскатали… как тапирий блин…
- Отметим?
- Еще бы! Пиво не прокисло?
- Прокисшего не держим. Вот только… - Коренастый склонился к Кобелино и что-то зашептал ему, посматривая на дверь.
Саймон поймал одну из девиц, кареглазую смуглянку, пощекотал за ушком и распорядился:
- Мяса и пива, красавица.
- И музыку! - потребовал Пашка, ткнув пальцем в рояль.
- Еще лепешек, но не маисовых, а из настоящей муки. Есть у вас лепешки? - Гилмор покосился на дверь, ведущую в кухню.
- Есть все, что пожелают кабальеро, и даже больше. - Смуглянка разглядела Саймона, и глазки ее блеснули. - О! Какой красивый дон! Какой высокий! Только очень мокрый. Может, я вас переодену? - Она стрельнула глазками в сторону лестницы.
- Потом, - сказал Саймон, сбрасывая плащ. - А сейчас - мясо, пиво, хлеб и музыку.
- Лучше бы потише, хозяин, без музыки, - заметил Кобелино, укладываясь на диван. - Валека говорит, что в городе крокодильеры. Чертова пропасть крокодильеров! Тысяча или две. А новых все везут и везут… С пампасов, из-за Парашки.
- И что же? - Саймон пристроил рядом с плащом сумку, мачете в ножнах и трофейный карабин с серебряным ягуаром. Проказа с Филином тоже начали разоружаться, поглядывая на бочки с пивом и девушек и будто бы выбирая, с чего начать.
- Это не местные, хозяин, это те, что за Парашку ходили, на гаучо, в помощь "штыкам". Теперь вернулись. Злые! Может, начнут город громить. "Торпеды" уже смываются - видел, там, у пирсов? Засуетились… Да только весь товар им не вывезти. Тут еще склады с углем и керосином…
Саймон сел, плеснул пива в высокую стеклянную кружку и потребовал детальных объяснений. Дружбан Валека, он же - Валентино, оказался парнем информированным; со слов его получалось, что с месяц назад изловили в городе трех лазутчиков Фиделя - то ли они собирались мост подорвать, то ли дона-протектора пришить, однако не вышло. Лазутчиков, само собой, отдали крокодавам, на ферму - чего ж добром разбрасываться, когда зверюшки не кормлены! - и тут же объявили поход на гаучо. Дон Алекс прислал карабинеров и драгун, а дон Хорхе - своих людей, не меньше, чем у "штыков"; и все они двинулись в пампасы, где одержали славную победу. Только потом пришлось отступить: в снабжении перебои, патронов и мяса нет, денег - тоже, без денег "торпеды" груз не везут - а как обойдешься без их кораблей и угля из Разлома? У гаучо, на удивление, всего хватало, и мяса, и патронов… И кто им только ворожит? Не дон ли Хосе Трясунчик из департамента Водного Транспорта? Ежели так, то обозленные крокодильеры могут помять "торпед", а заодно и всех, кто обитает у реки, кормясь честным промыслом…