Под эту историю Саймон выпил пива, доел жаркое из крокодильего хвоста и решил, что ночь они проведут в "Парадизе". Надвигались сумерки; небо снова хмурилось, река потемнела, заморосил нудный мелкий дождь, и по улице, смывая следы копыт, потекли бурые ручьи. А здесь было сухо, тихо, спокойно… Коренастый Валека, поигрывая дубинкой, маячил у дверей, Гилмор дремал над блюдом с лепешками, на коленях у Филина сидела пышная русоволосая красотка, Пашка шептался с другой, темнокожей и гибкой, словно лоза, а Кобелино пристроился сразу к двум, с видом ценителя поглаживая девушкам груди и прочие округлости. Смуглянка строила Саймону глазки и все кивала на лестницу, ведущую к мягким постелям и разноцветным простыням. "Какую она стелит, синюю или розовую?" - мелькнуло у Саймона в голове. Но сегодня ему хотелось поспать на белой и в полном одиночестве.
Он встал, бросил коренастому пару монет и велел расседлать лошадей; потом взвалил на плечо карабин с сумкой - в ней лежали маяк, "рейнджер" и прочее его имущество - и направился к лестнице. Смуглянка тут же метнулась следом, но Саймон сделал строгие глаза и покачал головой. Он взял бы эту девушку, если б все меж ними свершилось по любви или хотя бы в силу естественного тяготения меж женщиной и мужчиной, когда за поцелуй рассчитываются поцелуем, за наслаждение - наслаждением. Но мысль о любви продажной, любви-профессии, была ему мерзка; этот человеческий порок оставался неведомым в Левобережье Тайяхата.
Наверху тянулся коридор с десятком дверей, украшенный большими стеклянными лампами, от которых пахло керосином, и фривольными картинками на стенах; их было пять или шесть, и под одной белел листок бумаги. Саймон подошел, наклонился, прочитал. Меню… Прейскурант… Ценник любви… За час - монета, ночь - пять песюков, прибавка за оральный секс и прочие изыски. Еще одна запись и штамп Медицинского департамента: все девушки здоровы. Предупреждение клиентам: рассчитываться с кабальеро Валентино, чикитам денег не давать… Список девушек с какими-то пометками: Анита, Клара, Инесса, Джулия… Всего двенадцать имен в двух рабочих сменах.
- Широки врата, и пространен путь, ведущий несчастных в ад, - со злостью пробормотал Саймон и распахнул ногой ближайшую дверь.
Комната была маленькой и чистой, с окном, выходившим на реку, кровать - с самыми обычными простынями. Он прислонил карабин к изголовью, снял башмаки и лег, вытянувшись во весь рост. Странное чувство вдруг охватило его - ощущение, что этой ночью произойдет что-то важное, что-то такое, чего еще не случалось с ним; важное для него, не для порученной миссии, не для Земли и Разъединенных Миров. Наставник учил его доверять предчувствиям, ибо, по мнению тай, они позволяли предугадать удачные и неудачные дни - а неудачный день в тайятских лесах грозил смертью. И потому Саймон пытался разобраться с этим странным ощущением - вернее, прислушаться к нему, как слушает охотник шорох листвы под мягкой поступью зверя.
Неясность… Неопределенность… Что-то смутное, зыбкое, неожиданное, как поворот извилистого оврага, но не опасное… Нечто такое, что может случиться в реальности или мелькнуть, как сон, оставив щемящее душу воспоминание, - то ли было, то ли не было, то ли могло бы быть…
Саймон вздохнул и закрыл глаза. Еще немного, и он узнает, если не ошибется, не пропустит нужного поворота… Еще немного…
Он спал.
* * *
Грохот. Выстрелы. Крики. Звон разбитого стекла. Ржание лошадей. Грубые, уверенные голоса, пьяный хохот, пронзительный женский визг…
Саймон очнулся за миг до этой какофонии, будто его толкнули в спину; мысль - началось! - мелькнула и тут же погасла. Нет, не началось, ничего не началось, он знал это твердо; шум, топот и вопли не были связаны с ощущением, охватившим его, когда он погружался в сон. То - загадочное, туманное предчувствие - требовало не действий, а ожидания и выбора; это - реальное, зримое, сиюминутное - являлось не поводом для размышлений, а фактом. Угрозой, с которой он мог и должен был справиться.
Он поднялся, натянул башмаки, передернул затвор карабина - серебряный ягуар, впечатанный в приклад, грозно скалил пасть. Потом прихватил сумку и подошел к окну. Слева, над пирсами и сараями, вставало огненное зарево; оттуда доносились яростные крики, брань, выстрелы, звон клинков, вопли раненых и плеск - кто-то падал в реку, мертвый или еще живой, искал спасения в водах Параны, но находил одну лишь смерть. Пылали склады, а также парусники и плоты, не успевшие отплыть, груженные чем-то горючим - возможно, бочками мазута, так как огненные языки обрамляло жирное черное облако копоти. На фоне пылающей рыжей стены метались фигуры в огромных шляпах, размахивали клинками, вопили, хохотали, оттесняя к воде редкую цепочку защитников - полуголых, израненных, перемазанных сажей.
Крокодильеры сцепились с "торпедами", понял Саймон. Приглядевшись, он заметил всадников в дальнем конце улицы, человек тридцать в синем; каждый держал на сгибе руки карабин. Они, однако, не стреляли, а лишь следили в полном спокойствии за схваткой и пожаром - точно так же, как полицейские в Дурасе в день гибели Хряща. На миг это ошеломило Саймона; ему казалось странным, что люди в униформе - значит, облеченные властью! - не пресекают кровавого хаоса. Чудовищно, нелепо! Необъяснимая аномалия! Бездействующие стражи порядка!
Но таковыми, очевидно, они являлись лишь в его воображении. Реальность была проще и грубей: два бандитских клана сводили счеты, а третий наблюдал за ними в качестве зрителя или судьи.
Внизу послышался звон стекла, рев и гогот - люди в широкополых шляпах столпились на веранде, кто-то высаживал окно, кто-то колотился в дверь, кто-то давал советы, а кто-то орал, требуя девочек, пива и пульки. В коридоре, за спиною Саймона, тоже раздался шум и топот, потом - чей-то крик, видимо, Кобелино: "Хозяин! Крокодильеры! Проснись, хозяин!"
- Давно проснулся, - буркнул Саймон, и в эту секунду дверь рухнула под напором десятка молодцов. Теперь рев и гогот доносились прямо из-под ног, с первого этажа; к ним прибавились вопли женщин, грохот переворачиваемых столов и жалобный звон рояля.
Бесшумно ступая, Саймон покинул комнату, миновал коридор, добрался до лестницы и застыл, прижавшись к стене на верхней ступеньке и осматривая зал. Дверь и окна были выбиты, под одним из окон, в груде стекла, валялись карабины, дождь барабанил в подоконники, а ветер врывался в комнату, заставляя трепетать алые язычки керосиновых ламп. Внизу шла битва, и была она в полном разгаре. Пашка, загнанный в угол, рубился с двумя бандитами; у ног его ничком лежал Мигель - мертвый или без сознания. Еще двое с остервенением били Валеку, только кулаки мелькали - правда, и коренастый не уступал, оборонялся, как мог, прикрывая живот и лицо. Посреди зала, вперемешку с изломанными столами и диванами, громоздилась куча тел, пять или шесть; из-под них слышалось яростное сопение Филина, а его противники, дергая ногами, орали и подавали друг другу советы: "Глотку дави, Койот!.. Да не мою, зараза!" - "Под дых его, под дых!.." - "По яйцам врежь!" - "Держи! Я щас его достану!" В самом бедственном положении пребывал Кобелино: его швырнули на пол и придавили столом, который держал за ножки крепкий бородатый молодец; еще один, нагой по пояс, с чудовищным шрамом на боку, с двумя кобурами на ремнях, спускал штаны. Прочим женщины были милее мужчин, и они с ревом и хохотом гонялись за перепуганными девушками. Смуглянку, строившую глазки Саймону, уже поймали и разложили на крышке рояля. Он видел ее обнаженные бедра, лицо с прикушенной губой и руку, которой она отталкивала насильника.
"Отлично, - подумал Саймон, - все заняты, все при деле".
Сняв сумку со своим снаряжением, он аккуратно пристроил ее у стены, потом двинулся вниз по лестнице. Двое в огромных шляпах поднимались ему навстречу; из-под широких полей торчали бороды и вислые усы, мочка уха с подвешенным колокольчиком, темная сальная прядь волос. Один из бандитов расставил руки, словно желая поймать Саймона в объятия, другой потянулся к поясу с ножом.
- Ха, какая птичка прилетела! - проворковал тот, что с колокольчиком. - Снимай штаны, голубок, иди к нам, и будет тебе весело и хорошо. Крокодильеры гуляют!
Его приятель не был таким доверчивым:
- Слышь, Соленый! Не похож этот бычара на голубка. Больно здоров! Ты кто? - Он выставил перед собою нож.
- Сам дьявол, - ответил Саймон, ударив его прикладом по виску. Другой бандит отшатнулся, но не успел достать оружие: ствол карабина подпер его челюсть, плюнул огнем, и мертвое тело скатилось вниз по лестнице.
Саймон снял еще четверых - столько, сколько было патронов в обойме; стрелял быстро, но метко, целясь между глаз и наблюдая, как после каждого выстрела выплескивается фонтанчик крови. Эти четверо ловили девушек, а остальных было надежнее взять клинком или рукой, чтобы своих не покалечить. Саймон вытащил нож и перепрыгнул через перила.
Пашка первым нуждался в помощи - его не били, не насиловали, а убивали. На щеке и плече Проказы уже алела кровь, дыхание стало тяжким, прерывистым; двое наседавших на него были крепкими парнями, и в их повадке, в том, как они орудовали мачете, ощущался немалый опыт. Саймон ткнул одного ножом - резкий удар под левую лопатку, когда клинок рассекает сердце; другому просто свернул шею.
- Что с Мигелем? Убит?
- Живой, брат Рикардо… - Пашка судорожно глотал воздух. - Живой… Ударило его… дверью ударило… когда вышибали…
- Хорошо. Разберись с этими, - велел он Пашке, кивая на груду тел на полу. - Только Филина не порань. Бей острием в позвоночник.
Проказа кивнул, отирая пот и кровь с лица. Его рыжие волосы слиплись и прядями свисали на лоб, глаза стали совсем бешеные - как у тайятского саблезубого кабана, который идет в атаку. Саймон погрозил ему пальцем:
- Спокойнее, парень. Выбирай, куда ударить, коли между позвонков. Не убьешь, так выведешь из строя. Потом прикончим.
Он повернулся, в четыре прыжка пересек зал, ухватил за волосы бандита, лежавшего на смуглянке, резко отогнул голову к лопаткам и сбросил мертвое тело на пол. Бородач и его напарник с револьверами и шрамом только раскрыли рты - видимо, им показалось, что в комнате смерч пролетел или мигнули лампы под резким порывом ветра. Саймон скользнул к этой парочке, нанес два удара ножом, подхватил револьверную кобуру и сдвинул стол. Кобелино поднялся.
- Твой должник, хозяин, - пробормотал он, подтягивая штаны. - Ты мою задницу спас. А может, и глотку.
Саймон пошевелил ногой тело бандита со шрамом:
- Кто его так?
- Известно кто - зверюшки! Кайманы! На фермах мне бывать не доводилось, а только я слышал, что твари там очень шустрые… У половины крокодильеров пальцев не хватает или мясца на ляжке… Ничего, живы-здоровы!
- Только не этот, - заметил Саймон, осматривая зал.
Куча в центре комнаты распалась: Филин сидел на пятках, щупая окровавленный нос, один из его противников стонал и извивался на полу, словно змея с перебитым хребтом, другие шарили у поясов, рвали оружие из кобур, но Пашка не дремал - оскалив зубы, размахивал мачете, стараясь оттеснить их и подобраться к сваленным под окном карабинам. Двое, дубасившие коренастого, остановились и озирались в недоумении; вроде был кабак как кабак, а теперь похож на кладбище, было написано на их лицах. Девушки спрятались под лестницей; наверное, знали, что в таких битвах после клинков и кулаков начинают свистеть пули.
Это было неизбежно, как солнечный восход, и Саймон не собирался медлить.
Он вскинул револьвер - почти такой же, как у покойного Огибалова, большой, массивный, только без перламутровых накладок; видимо, это оружие являлось в ФРБ стандартным. Рукоять прочно лежала в ладони, донышки гильз светились, как золотые монетки в набитом до отказа барабане. Грохнул выстрел, потянуло едким запахом пороха, потом - еще и еще… Саймон упал, стремительно перекатился, нажимая курок; пули буравили воздух над его головой, вонзались в стены, с пронзительным звоном раскалывали бутылки. Один из выстрелов продырявил пивной бочонок, и бурая пенная струйка хлынула на пол, потекла, добралась до мертвого тела и смешалась с кровью.
Наступила тишина. Саймон поднялся и спустил курок в последний раз, добив бандита с перерубленным позвоночником. Теперь в комнате лежали девятнадцать трупов.
Коренастый, приятель Кобелино, ощупывая разбитое лицо, пробормотал:
- Как ты их… всех… Вот и погуляли, крокодилы в шляпах… размялись… подрались…
- Я не дерусь, я убиваю, - сказал Саймон. - Драка - занятие для дилетантов. - Он повернулся к Пашке: - Бери Филина, и седлайте лошадей! Мы уезжаем.
- Вот это правильно, хозяин, - одобрил Кобелино. - Пива выпили, девочек приласкали, да и не только девочек… Пора сматывать!
Он еще что-то бормотал, но Саймон уже склонился над Майклом-Мигелем, глядевшим в потолок стеклянными глазами. Лоб его был залит кровью.
- Ты в порядке? Ехать можешь?
- Да. Я, несомненно, в порядке. В полном порядке, - прошептал Мигель, пытаясь сесть. Потом спросил: - Что это было?
- Дверь. Большая тяжелая дверь, которой ты попался по дороге. Чуть не вышибла из тебя дух.
- Дух? Мой дух при мне. Вот только… - Ощупав лоб, Гилмор слабо усмехнулся и что-то забормотал. Саймону послышалось: - Моя душа - как остров в жизни торопливой…
- Любопытная мысль, - согласился Саймон и помог Мигелю подняться.
* * *
Через двадцать минут они были уже за городом, на утопавшей в грязи дороге, среди потока беженцев. Дождь продолжал моросить, но это не помешало пожарам: всю приречную сторону Харбохи объял огонь, склады с жидким топливом пылали, сараи с углем выстреливали длинные синие столбы пламени, по реке плыли трупы и обугленные корабли, на улицах тут и там занималось алое зарево, подбираясь к церковным куполам и резиденции дона-протектора, и только мост и форт при нем были тихи и молчаливы. Мост, построенный четыре столетия назад, перевидал всякое и теперь с философским равнодушием занимался своей работой: подпирал рельсы железным плечом. Форт был не так древен, но столь же равнодушен и угрюм; он защищал мост, а не город, не людей, а рельсы, балки, пролеты, опорные столбы. Люди его не занимали; в раскладе векового пасьянса люди являлись лишь шестерками, пусть многочисленными и необходимыми, но все же самой последней картой в колоде.
Людской поток струился по болотистой равнине, полз медленной темной змеей под ночным небом, увлекая Саймона. Спутники его молчали; Мигель совсем сник и еле держался в седле, временами ощупывая забинтованную голову. Их кони не успели отдохнуть и плелись теперь шагом, нога за ногу; впрочем, они не сумели бы двигаться быстрее среди телег и фургонов, мулов и лошадей, конных и пеших, запрудивших Восточный тракт. Эти люди - мужчины и женщины с детьми, дети постарше, подростки, старики - не относились ни к какому клану; они просто были горожанами Харбохи, спасавшимися от насилия и огня. Они шли и ехали под моросящим мелким дождем, подавленные и хмурые, и Саймон лишь иногда ловил обрывки фраз: "снова сцепились, как бешеные псы…" - "подвесить бы их над ямой…" - "гуляют… веселятся… сучьи дети…" - "а что протектор?.." - "а ничего… в форт укрылся…" - "плати им, плати… "белое" плати, "черное" плати, а как до дела дойдет…" - "вернемся… не плачь, малышка, они уйдут, и мы вернемся…" - "сколько можно… в который раз…" - "Бог терпел и нам велел…"
"Извечная ситуация, - подумал Саймон, - так повелось всегда и всюду на Земле, еще с тех времен, когда ее не называли Старой. Войско шло в поход, кампания была победоносной, потом что-то случалось, и солдаты маршировали к своим границам - не побежденные и не победители, без чести и славы, зато живые и полные сил. И злобные, как оголодавшие волки… Кто виноват, что им не достались трофеи и лавры? Предательство генералов, сговор правителей? Не генералы и правители были в ответе, а первый же город - собственный город, какой попадался навстречу волчьей орде. На нем срывали злость, его разоряли и жгли, пускали на поток, убивали мужчин, насиловали женщин…"
В звездных мирах такое тоже бывало, однако не слишком часто. Конвенция Разъединения, принятая в 2023 году, в самом начале Исхода, когда ООН превратилась в Организацию Обособленных Наций, покончила с межгосударственными войнами. Всякий народ имел суверенное право устраивать путчи и мятежи, революции и гражданские войны, менять своих правителей мирным или немирным путем, награждать или хулить их, производить в герои и гении, вешать или колесовать - пока и поскольку все совершалось в одной стране, на ее территории, в пределах ее незыблемых границ. Но в случае внешней агрессии ООН посылала войска - Карательный Корпус, части которого дислоцировались во всех мирах, и прежде всего - на социально неустойчивых планетах, в Латмерике, Черной Африке, Уль Исламе и Аллах Акбаре. Если войск ООН не хватало - хотя Саймону не удалось бы припомнить такого случая, - их могли поддержать высокоразвитые планеты, гаранты Совета Безопасности - Колумбия и Россия, Европа и Китай, Сельджукия и Южмерика. Разъединенные в пространстве, они оставались едины в стремлении к порядку, стабильности и процветанию.
Но на Земле, отрезанной от звездных человеческих миров, порядок и стабильность были сладким сном в реальности чудовищ. В преисподней, которой сделался этот мир по воле несговорчивых и алчных, жестоких и властолюбивых… Именно преисподней, во всех своих частях, подумал Саймон, вспоминая: "…клятие бляхи… спелись с мослами… орда… саранчуки, свинячьи рыла, татарськи биси… круг Харькива… почорнило од крови… слетати до руин Одесы… немаэ ничого… орда варварив… песьи хари… не ждать, ударить всей силой…"
Поток людей, повозок и лошадей продолжал струиться по темной равнине, казавшейся Саймону преддверием ада. Но это был обычный тракт, только незамощеный и грязный, протянувшийся вдоль полотна железной дороги - ее насыпь виднелась южней, освещенная кое-где фонарями. Собственно, то были не фонари, а просто бочки с керосином и фитилем из пакли, расставленные через пару километров; цепочка таких огней тянулась от Харбохи до Сан-Ефросиньи, ближайшего городка, где железнодорожный путь сворачивал к северу, к границам Разлома, центральным провинциям и Парагвайскому протекторату. В Сан-Ефросинье стоял отряд драгун, и считалось, что город находится под "штыками", которые, в сравнении с крокодильерами, были не столь круты. Жители Харбохи бежали туда едва ли не каждый год, пережидая лихое время в кибуцах и на окрестных фермах. Там было посуше, чем у речного берега, - рос картофель, а кое-где даже маис, которым откармливали тапиров.
На повязке Мигеля проступили темные пятна, он застонал, и Саймон, придержав лошадь, с тревогой уставился на посеревшее лицо учителя. В глазах Гилмора мерцал отблеск пожарищ, бушевавших над Харбохой; скорчившись в седле, он что-то лихорадочно бормотал сухими губами. "Пройдет, как дым - я никогда не говорю… Наверно, должное хочу отдать огню…" Бредит, подумал Саймон и повернулся к Кобелино, единственному бывавшему в этих местах:
- Далеко еще? Мигелю надо бы прилечь.
Тот разгладил усики.
- Земли хватает, можно прилечь. Можно и ямку выкопать, поглубже… - Поймав яростный взгляд Саймона, Кобелино сморщился и торопливо произнес: - А вот далеко ли - не знаю, хозяин. Спрошу. - Он оглядел шагавших и ехавших рядом людей и наклонился к щуплому подростку: - Эй, обмылок! До Фроськи еще сколько грязь месить?
Парень испуганно шарахнулся, а вместо него ответил пожилой мужчина, сидевший на костлявой кляче:
- Если таким ходом, кабальеро, будем к полудню. Да, к полудню, никак не раньше.