* * *
Через пару дней Саймон сидел в подвальной камере под "Красным конем", устроившись на хлипкой табуретке. Подвал использовался как холодильник и помещение для доверительных бесед - иными словами, как пыточная. Пако Гробовщик хоть и сотрудничал с "плащами", был предводителем шайки вольных, каких в бразильянских городах насчитывалось немало. Этот статус являлся промежуточным между бандеросами и дикими изгоями; вольные относились к той необходимой прослойке, откуда крупные кланы черпали шестерок, отстрельщиков и топтунов и куда временами спихивали грязную работу - а заодно и ответственность. В силу этих причин вольные были столь же полезны, как гаучо, и даже еще полезней, ибо не рассматривались как структура организованная и не числились внешними либо внутренними врагами. Им можно было поручать самые разнообразные дела: отлов невольников и беглых отморозков, торговлю девушками и спиртным, экзекуции, экспроприации и ликвидации, а также разборки с несогласными и недовольными. Само собой, такие рандеву являлись крайне деликатными и требовали уединения, интимности и кое-каких приспособлений.
Над головой Саймона выступала бетонная потолочная балка, по обе стороны которой свисали кольца ошейников с веревками и цепями; прямо темнел распахнутый зев камина, а рядом с ним виднелись две кочерги, толстая и потоньше, заботливо уложенные на решетку; справа стояла чугунная ванна, которую при случае можно было наполнить водой или более крепким содержимым, а слева, на стене, красовалась коллекция дубинок, обрезков труб и бамбуковых палок. Пространство за ванной заполняли пивные бочки, хранившиеся в холодке, а сзади, под лестницей, была сложена вчерашняя добыча - мешки, оружие и амуниция, накрытые брезентом и заваленные канистрами. Судя по запаху, в них был мазут. В целом обстановка холодильника не располагала к оптимизму, но Ричард Саймон бывал в местах и пострашней.
- Три сотни, - произнес он, раскачиваясь на табурете. - Триста бойцов, и желательно, чтобы пятнадцать-двадцать умели обращаться с пулеметами. Разбить их на бригады и над каждой поставить кого-нибудь понадежней. Еще - карабины, боезапас и взрывчатка, пару тонн, тротил или что-нибудь в этом роде. Горючего бочек сорок… Транспорт… Катапульты… Все, пожалуй.
- Ката… что? - Пако недоуменно сморщился. - Не понимаю, о чем ты толкуешь, дон. Катафалки у нас есть, а катафульков нет. И этого, пропила, тоже нет. Есть динамит и аммонал.
- Годится. А катапульты несложно изготовить. Я сделаю чертеж.
- Ну, если так… Тогда посчитаем. Буграм, значит, по двести песюков, пулеметчикам - сто пятьдесят, бойцам - сотня… - Пако поднял глаза к закопченному потолку. - Паханам, как бог велел, по тысяче. Плюс оружие и динамит. Плюс колеса, керосин, бабы, жратва и выпивка. Это что ж получается, э? Тысяч сто двадцать на круг… Можем нанять впятеро больше, дон!
- Больше не надо, - сказал Саймон. - Ты выбери самых злых, умелых и не болтливых. Из тех, кто бандеросами обижен. Найдутся такие?
- Как не найтись! Каждый второй! У Бабуина двух бойцов бугор смоленский над ямой вывесил. Так и висели, пока муравьишки им пальцы с яйцами не отъели. Монька Разин схлестнулся с крокодавами, от них же и Челюсть с Семкой Пономарем в обидах. А у Хрипатого и вовсе нос соструган: брякнул мужик не к месту, что крокодильей мочой пованивает. Ну, есть и другие меж вольных паханов. У кого со "штыками" счетец, у кого - с дерибасовскими, но больше таких, что на Хорху Смотрителя зуб имеют… Э?
- Где он обретается, этот Смотритель?
- В Озерах, говорят, у речки Параибки, на восток от Хаоса. Сам не видел, близко не подойдешь - целую армию держит. Было поменьше, когда ходили со "штыками" на Федьку Гаучо, а теперь вернулись. Теперь их там как блох на шелудивом псе.
Саймон приподнял бровь:
- Откуда вернулись? Из Харбохи?
- Точно. Слышал, погуляли там. Чуть дона-протектора не пожгли. Только я б с крокодавами на первый случай не связывался, дон. Эти из самых жестких жесткие. Вот ежели с "торпед" начать либо с клинков черномазых…
Табурет под Саймоном угрожающе затрещал; пришлось пересесть на край ванны. Она была холодной, как могильный камень в зимнюю ночь. На дне расплылись подозрительные пятна: то ли в ней кого-то резали, то ли травили кислотой. Несколько секунд Саймон разглядывал их, потом спросил:
- Где остальные доны? Хайме, Грегорио, Анаконда? Эйсебио, Монтальван? Где их искать? Что у них есть? Дома, дворцы, поместья? В Рио? На побережье? На островах?
Глаза Пако уставились на балку и свисавшие с нее ошейники.
- Хороший вопрос, Кулак! У Гришки вроде бы каса имеется на побережье. Значит, к востоку - на западе скалы да джунгли погуще, чем в Хаосе. Богатая каса! Кратеры называется, а почему - не знаю. У остальных… - Гробовщик задумчиво поскреб темя. - Правду сказать, у всех есть фазенды в городе, под Синей скалой, да что-то я там их не видел. Кроме Монтальвашки и Хосе Трясунчика. Ну, Трясунчик совсем с катушек съехал и, надо думать, не жилец. А Монтальван открыто живет - ест, пьет, гуляет, не бережется. Чего ему беречься? Кому он страшен, с водкой, девками да кабаками? Бойцов-то у него не густо. И не бойцы они, а так - качки да вышибалы.
Саймон принялся выпытывать подробности насчет фазенд, стоявших в самом богатом из городских кварталов, к востоку от площади и Богадельни, за древними крепостными стенами. Эти дворцы находились меж Синей скалой и морем, на проспекте Первой Высадки, но только Хосе Трясунчик, главарь "торпед", и Антонио Монтальван обитали постоянно в своих городских резиденциях. Дом Хосе охранялся, а у Монтальвана ворота держались открытыми - для любого, кто рисковал перепить его за столом или ублажить в постели. Больше Пако ничего сказать не мог, хоть был, несомненно, типом пронырливым, многоопытным и город чувствовал на ощупь, как собственную лысину. Этот факт сам по себе являлся любопытным; выходило, что доны вовсе не жаждут общаться с массами и, если не считать Хосе и Монтальвана, предпочитают не афишировать домашних адресов.
Но где-то они были, разумеется, известны. Не в Сером Доме, но среди паханов и бугров, генерал-кондоров и ягуар-полковников, доверенных лиц в клановой иерархии, главных мытарей и финансовых воротил. Список мог продолжаться, однако Саймон в том необходимости не видел, уже наметив подходящую фигуру информатора: не "штык", не дерибасовский и не крокодильер, а полицейский начальник высокого ранга. Такому положено многое знать; если не все обо всех, то уж о собственном доне - наверняка. А к этому дону Саймон испытывал самый горячий интерес.
Он оглядел бетонную балку, цепи, камин и другие жутковатые приспособления, потом промолвил:
- Кажется, Пако, тебе не нравятся вертухаи?
- Не больше, чем Бабуину, - отозвался Гробовщик.
- Сыщешь мне одного? В качестве личного одолжения?
- На кой? Вчера ты любого синезадого мог взять, пока мы в подвалах шуровали. Э?
- Любой мне без пользы. Ты мне такого найди, чтобы фуражка от серебра прогибалась, а мундир колом стоял. Начальник мне нужен. Кандидатура - по твоему усмотрению, кого разыщете. И пусть твои парни сюда его приведут. Без штанов, голышом.
- Не приведут, а принесут, - уточнил Пако с деловым видом. - Когда тебе нужен этот голый хмырь? В серебряной фуражке?
Саймон сделал неопределенный жест и поднялся.
- Через день-два. Когда найдешь, тогда и ладно. Так, чтоб главному не помешало. Набирай людей и про остальное не забудь - горючее, оружие, взрывчатка. Ты где их держать собираешься? Не в этом же подвале?
- Зачем в подвале? - Пако тоже встал, отодвинув табурет. - У меня склады есть в порту у пятого причала и на Западной дороге. А ежели мы Бабуина наймем, да Моньку Разина, Челюсть, Хрипатого и Пономаря, то у каждого из мужиков найдется тайная щелка. Есть где собраться и где имущество сложить.
- Вот и отлично. - Саймон направился к лестнице, но на нижней ступеньке остановился и спросил: - А что в городе говорят? Насчет вчерашнего?
- А ничего. Ни по радио, ни слухов никаких. Значит, синезадым и дерибасовским болтать не велено. Соображаешь, э? Кто знает, тот знает - и молчок. Ищут! Только меня им не найти. И мысли про меня не будет! Пако - мелкая рыбешка, вошь, Монтальвашкин прихвостень. Куда ему!
- Смотри, чтоб люди твои не проболтались, - сказал Саймон с порога.
- Не проболтаются. Предупредил - самолично язык вырву!
Наверху играло радио, дремал за стойкой коротышка-бармен, и трое качков, Скоба, Пехота и Блиндаж, все продолжали свою бесконечную партию на бильярде. Скоба отсалютовал Саймону новеньким кием, Пехота и Блиндаж щелкнули каблуками, а бармен, приоткрыв левый глаз, потянулся к пивной кружке.
Саймон покачал головой:
- Не надо. Я ухожу.
Коротышка открыл оба глаза.
- Куда, хозяин? Щас мухи дохнут от жары. Пива хлебни. Холодное!
- Как бы горло не разболелось, таракан.
Увидев, что хозяин тверд в своем намерении, усач вздохнул и доложил:
- Кобель тут заглядывал. Тебя искал.
- И где он?
- Под баобабом. В тачке твоей парится.
"Меняются люди, - подумал Саймон. - С чего бы?" Всю дорогу от Пустоши до Рио мулат держался при нем, беспокоясь - и не без основания, - что Филин с Проказой где-нибудь его придавят в отместку за прежние грехи. Теперь же он осмелел и днями болтался в городе, таскался по девкам и кабакам да собирал сплетни и слухи, забавные или глупые, но абсолютно бесполезные. Впрочем, все услышанное передавалось хозяину, а вот Майкл-Мигель, временами исчезавший по каким-то таинственным делам, не говорил ни слова. Расспрашивать его Саймон не мог - между слугой и другом существовала разница.
Остановившись на углу, он поглядел налево, потом - направо. В знойный час сиесты Аргентинская улица казалась вымершей, точно покинутый, выгоревший на солнце муравейник. Над нею клубилась пыль; жаркий ветер, вздымавший ее, развевал волосы Саймона и забирался под белую полотняную рубаху. Но после подвального холода ласка ветра была приятной - словно Мария прикасалась к нему теплыми пальцами и что-то шептала, неразличимое, но нежное, как порывы налетавшего с моря бриза.
- Хозяин! - Кобелино зашевелился на плюшевом сиденье, вылез, шагнул навстречу. Его волосы слиплись от пота, виски и смуглые щеки влажно поблескивали. - Хозяин!
- Что в "Коне" не ждешь? - спросил Саймон, пытаясь угадать, какую сплетню ему сейчас преподнесут. - Музыка, пиво и общество приятное.
- Только лишнее. Зачем им видеть, как мы шепчемся? Подумают чего и Пако донесут.
- А нам, выходит, пошептаться нужно? - Саймон, приняв таинственный вид, уставился на мулата. Этот разговор его забавлял.
- Нужно, хозяин. Я тут знакомца навестил - он вроде Валеки из "Парадиза", чикитками торгует, от "плащей". Крутые девки! Груди - во! Бедра… ах, какие бедра! А зады! Твоя-то тощая, а у этих… - Заметив, как сошлись брови Саймона, он резко оборвал фразу и заторопился: - Словом, пришел я раз, пришел другой, а на третий знакомец и говорит…
Саймон ткнул его пальцем под ребро.
- Опять докладываешь не по форме. Имя? Адрес? Внешний вид, приметы?
- Родриго Прыщ, хозяин. Центральный округ, Третья Драгунская, заведение "Под виселицей". Это в одном квартале от площади, где гаучо висят. Вид обычный: рожа толстая, зубы выбиты через один и нос набок. Примет особых нет, кроме серьги в ухе. Здоровая такая серьга, колечком, палец просунуть можно.
- Связи? - поторопил Саймон.
- Это ты о чем, хозяин?
- На кого он работает?
- А! На Монтальвана. Девок его пасет, но прирабатывает у смоленских. Хвастал, что с Карлой Клыком знается. Карла, дескать, грудастых любит, заглядывает "Под виселицу". Как вздернет кого, так и зайдет, и шутит - гуляю, мол, от виселицы к виселице.
- Кто этот Карла?
- Пахан Центрального округа. Ба-альшой человек! При самом доне Грегорио, а может, при его племянничках. Хотя вряд ли, не был бы он тогда паханом - у Грегорио с племянниками согласия нет. Прыщ толковал, что дочку он за "штыка" отдает, за Алекса Анаконду, чтоб, значит, внуков дождаться. Может, и дождется - внуков или Передела. Племяннички-то ждать не станут.
Саймон кивнул. Эта история гуляла в Рио по всем кабакам, и никто не ведал, сколько в ней правды, а сколько выдумки.
- Дальше!
Кобелино взял галопом с места, где произошла заминка:
- Так вот, пришел я в третий раз, а Прыщ и говорит, мол, дона Трясунчика заказали. Чтоб все было чинно-благородно, без мук и зверств, и чтоб покойничек в гробу смотрелся как жених на свадьбе. Горло, значит, не резать, в лоб не палить, ножиком в брюхо не тыкать и не накачивать керосином - от него по коже синий цвет разливается. Словом, работа для мастера, на пару тысяч песюков! Сказал он про песюки, и ждет, смотрит. После подмигивать начал и намекать: не найдешь ли умельца за тысячу? Вторую, мол, разделим. А еще, говорит, - полная амнистия тебе выйдет, от прежних грехов и Пустоши. Только чтоб умелец был не из наших, не из Рио, вольный или там отморозок, и половчее. Ежели справится, будет при новых заказах. Есть, мол, кого заказать! Трясунчик вроде бы так, для разминки. - Кобелино промокнул виски рукавом и закончил: - Я, хозяин, понимаю: пара тысяч после вчерашнего - плюнуть и растереть. Несерьезные деньги. Однако…
- Я подумаю, - сказал Саймон, повернулся и зашагал к Одесскому бульвару.
Кто-то пытался выйти на него, и это являлось самым важным в бессвязных речах Кобелино. Какие-то люди, желавшие нанять отстрельщика - умелого, опытного, но не известного никому. И эти люди полагали, что такой человек найдется, - вернее, что Кобелино его найдет. Странная уверенность! Или не очень? Ведь Кобелино и Гилмор некогда жили в этом городе, и через любого из них можно было добраться до Ричарда Саймона. Правда, до разных Саймонов: до брата Рикардо, убийцы и главаря разбойничьей шайки, или до Тени Ветра, эмиссара Разъединенных Миров.
Похоже, сейчас его востребуют в первом качестве, подумал Саймон. И люди, желавшие купить его, не знали, кто виноват во вчерашнем. Тут Кобелино прав; если б знали, цена на его услуги была бы повыше. Или не было б никаких предложений… Скорее последнее; тому, кто обчистил банк, не предлагают за пару тысяч отстреливать донов. Такой человек сам по себе - мишень.
Эти выводы были вполне очевидными, и Саймон уже смирился с тем, что список его возглавит не живодер Грегорио, а дон Хосе Трясунчик. Возможно, и к лучшему; расставаясь с миром скорбей и печалей, Трясунчик мог исповедаться в грехах и поделиться чем-нибудь интересным. Например, о том же доне Грегорио.
Одесский бульвар вывел к улице, что тянулась до площади и Богадельни. Невысокие здания по ее сторонам будто подрагивали в жарком мареве; временами, натужно ревя, проносился автомобиль или пылила телега, а прохожие, редкие в этот час, стремились укрыться под тенью домов и деревьев. Саймон шел по самому солнцепеку, лишь этим отличаясь от обитателей Рио. Выгоревшая шевелюра, сандалии на босу ногу, рубаха из некрашеного полотна, холщовые штаны. Белесая зыбкая тень на фоне белесых фасадов и раскаленной мостовой.
Он размышлял об этом городе, так непохожем на настоящий Рио, перенесенный на Южмерику. В Рио жили бразильцы, не бразильяне; там звучал иной язык, там улицы были полны машин и глайдеров, там ночь озарялась неоновыми огнями, там стоэтажные небоскребы подпирали небо, соперничая с горным хребтом, что протянулся на севере, там, под резными кронами пальм и яркими тентами, слышалась музыка - сотни мелодий, знакомых и незнакомых, сливающихся в разноголосый хор.
Здесь, в этом Рио, царили тишина, пыль и безлюдье. Узкие улицы, белые стены и невысокие дома; пролетки, фаэтоны и допотопные автомобили; значки кланов на вывесках торговых заведений, окна-амбразуры, двери-щели, лавки, кабаки и длинные унылые фабричные корпуса. Консервная фабрика, бумажная фабрика, ткацкая фабрика, лесопилка и угольный склад, кладбище и церковь при нем, рынок, почти пустой во время сиесты. Еще один рынок находился в гавани; там торговали рыбой, моллюсками и крокодильей кожей, а кроме того, не слишком таясь, девушками и детьми. Их поставляли многие кланы, снимая дань с неимущих самым простым и эффективным способом - натурой.
Город дремал, раскинувшись у серповидной бухты. Город был другим, и другим был берег, не походивший на прежние берега, на узкую полоску меж морем и горами, где высились некогда башни Рио. Тот Рио отправился к звездам, оставив на память Земле гигантский овальный кратер; море затопило его, ближние горы обрушились в воду, со склонов дальних сползли селевые потоки, прикрыв следы катаклизма; и теперь лишь Хаос да каменный пень утеса с Фортом напоминали о минувшем бедствии. Однако в определенном смысле оно являлось перманентным: природа достигла равновесия, чего нельзя было сказать о людях.
Саймон пересек площадь перед Серым Домом и свернул налево, к старой крепостной стене. Ее сложили из рваных каменных глыб самой различной величины и формы - вероятно, в прежние времена берег был завален этими камнями, пошедшими на строительство укреплений. В стене не имелось ворот, только широкий проем между двух неуклюжих пилонов, от которого начиналась Легионная улица. Тут тоже было тихо, но эта тишина казалась не пыльной и жаркой, а благостной. Фасады уютных домов увивали лианы, в палисадниках рос кустарник с сиреневыми цветами, над плоскими кровлями возносились затейливые башенки, а на перекрестках кое-где журчали фонтаны - и около них воздух был свежим, насыщенным влагой и запахом воды.
Сразу за стеной стояло длинное трехэтажное здание Синода, где размещалась семинария, та самая, в которой учился покойный брат Рикардо, а дальше - пятиглавый собор с посеребренными куполами. В нем уже Саймон побывал, подбросил к алтарю крест отца Домингеса с запиской и мешочком песюков, с просьбой, чтоб передали семье погибшего. Он надеялся, что крест и монеты не пропадут, не осядут в чьих-то карманах; все-таки Домингес пострадал за веру, пав от рук безбожников-убийц.
С Легионной Саймон свернул на Морскую, затем - еще на какую-то улицу, густо обсаженную апельсиновыми деревьями; дома сменились особняками, башенки - башнями, палисадники - парками, и в каждом за чугунной решеткой бил фонтан и блистала на солнце поверхность бассейна. Он приближался к берегу и Синей скале; ее тень накрывала дома и деревья, а в разрывах между зелеными кронами мелькали башни оседлавшего утес Форта. Саймон остановился, задрал голову и минут пять разглядывал древнюю цитадель. Над южной башней торчали три антенны: две - обычные, а третья - в форме параболоида, нацеленного в зенит. Отсюда, снизу, она казалась ажурным металлическим цветком, что распустился на камнях и смотрит в небо, раскрыв свою чашечку в безмолвном и безнадежном призыве.
- Хм-м… - пробормотал Саймон, оттягивая губу. - Коррекция баллистических траекторий плюс ближняя космическая связь. Откуда сняли? С "Полтавы"? И зачем?
Он двинулся дальше, прикидывая, как бы забраться в Форт, - то ли штурмовать скалу, то ли взламывать ворота. Оба решения казались ему слишком грубыми, примитивными и ненадежными; утес был на редкость крут и обрывался в море, а дорога, ведущая к воротам, просматривалась с наблюдательных вышек. Дав себе слово поразмыслить над этой проблемой, Саймон миновал довольно высокое здание - как оказалось, еще одну церковь - и очутился на проспекте Первой Высадки.