Прямо перед ним, за живописным нагромождением валунов, сияло море. Улица, довольно широкая, но короткая, шла на восток и упиралась в подножие Синей скалы. Домов - точнее, дворцов, или фазенд, по выражению Пако, - было на ней с десяток, не больше. Шесть или семь, насколько мог разглядеть Саймон, стояли в ряд за церковью, разделенные деревьями и стенами; на противоположной стороне находились еще три, все - за высокой оградой, к которой подступала буйная зелень. Крайний из этих дворцов, принадлежавший дону Эйсебио Пименталю, был тих, молчалив и безлюден; дальше стояло массивное здание в форме куба с восьмиугольной башней, похожей на маяк, - обитель дона Хосе, судя по описанию Гробовщика. Задний ее фасад выходил к морю, и это являлось весьма полезным обстоятельством.
У церковных дверей, несмотря на жару, толпились прихожане - одни, постарше, клали поклоны, другие, тихо переговариваясь между собой, дожидались начала службы. Саймон приблизился к ним, перекрестился и поник головой, словно в мыслях обращался к Господу; он простоял так с четверть часа, молясь за грешную душу Хосе Трясунчика, которой пришел срок расстаться с телом. Заметив, что остальные прихожане не обращают на него внимания, он отвесил поясной поклон, неторопливо пересек улицу, обогнул валуны, напоминавшие стадо окаменевших китов, и прыгнул в воду.
Она послушно расступилась перед Саймоном, пропуская в теплую темно-зеленую глубину. Он поплыл вдоль берега, временами поднимаясь к поверхности и осматривая камни, песок, деревья и маячившую за ними крышу Пименталевой фазенды. Затем начались владения дона Хосе: длинный, сложенный из гранита пирс, у которого покачивался катер, и тщательно подстриженные кусты за ним. Эта живая изгородь двухметровой высоты подступала к самому пирсу, на котором дежурили трое охранников - при пулемете и с карабинами. Заметив направление, Саймон снова нырнул, и вскоре перед ним выросло каменное основание причала, покрытое густыми бурыми водорослями. Он поднес к глазам браслет, коснулся пластины, включавшей гипнозер, и подождал секунд тридцать, привычным усилием воли превозмогая сонную одурь. Потом всплыл, держась между гранитной стенкой и катером, скользнул на пирс, бросил взгляд на оцепеневших стражей, довольно хмыкнул и растворился в кустах.
Живая изгородь из акации была колючей и густой, но тело Саймона вдруг сделалось бескостным; он полз, изгибался между стволов и ветвей, почти не думая о выборе маршрута, и листья, чуть заметно колыхаясь, смыкались над ним плотным зеленым пологом. Великое искусство пробираться в зарослях, преподанное Чочингой, отточенное в тайятском лесу, вошло в его плоть и кровь; сейчас он был не человеком, а ящерицей или змеей, гибким маленьким существом, способным проникнуть в любую щель.
Заросли кончились. Их живая стена с нешироким проходом в дальнем конце окружала бассейн - прямоугольный, большой, но мелкий: Саймон отчетливо видел каждую трещинку на плитках, устилавших дно. В воде неспешно дрейфовали игрушечные суденышки, целый флот из боевых и транспортных кораблей - крейсера, линкоры и пассажирские лайнеры размером с ладонь, эсминцы и парусные фрегаты длиною в палец и совсем уж крохотные яхты, шхуны и катера. На краю бассейна в низком глубоком кресле сидел старик; лицо его было изрезано морщинами, голова тряслась, в руках подрагивало длинное бамбуковое удилище. Он держал его, точно рыбак, который часами ждет самого скромного улова.
Саймон скользнул за спинку кресла.
- Развлекаешься, дон Хосе?
Морщинистое лицо со слезящимися глазами обратилось к нему. Голова тряслась - мелко, безостановочно, и в такт ей дергались бескровные губы. Болезнь Паркинсона в последней стадии, подумал Саймон. Или, возможно, последствия инсульта. Ему вдруг расхотелось убивать дона Хосе.
- Т-ты… к-кто? - выдавил старик. - Гр… Гришка п-прислал? Уб-бить?
- Нет, - Саймон покачал головой.
- З-значит, из ЦЕ… ЦЕРУ?
- Это ближе к истине.
- К-как пробрался? М-моя охрана?
Речь старика сделалась отчетливей, будто губы его вспоминали, как произносить слова.
- Охрана на пирсе спит, - произнес Саймон. - И не пытайся позвать других. Это бесполезно.
Лицо дона Хосе заходило ходуном: веки и губы задрожали, дернулись щеки, стали закатываться зрачки. Но он, видимо, был в полном сознании и трезвом рассудке.
- Т-ты прилетел недавно? Через К-Канаду?
Прилетел, отметил Саймон, машинально кивая. Через Канаду! Выходит, тут было на чем летать?
- Не докладывают мне… - пробормотал старик. - Будто и н-нет меня вовсе… Человек прилетел, а я н-не знаю… Хотя… - выцветшие глазки уставились на Саймона, - хотя п-пан Сапгий тоже ищет моей смерти. Н-недоволен… - Это являлось не вопросом, а констатацией факта. - Я не нашел "Полтаву". Оружия тоже нет. Только это…
С неожиданным проворством он подтянул к бортику один из игрушечных кораблей, наклонился и выхватил его из воды. Брови Саймона полезли вверх. На дрожащей ладони старца лежал крохотный крейсер-тримаран с боевыми башенками, мачтами, антеннами и даже самолетами на посадочной полосе. Точная копия "Полтавы".
- В-вот, возьми… Другого н-нет.
Саймон сунул игрушку за пазуху. Ее с великим мастерством вырезали из черного дерева, прикрепив к пробковой пластине - вероятно, чтобы моделька могла плавать.
Дон Хосе что-то забормотал, и Саймон склонился к нему, пытаясь разобрать медленную невнятную речь.
- В-всю жизнь… на кораблях… п-повеселился… от К-Канады д-до Ар-ргентины… на Ам-мазонке… на П-Парашке… Теперь - т-тут… у лужи с игрушками… З-зачем жить? П-плавать нельзя… п-пить нельзя… бабу нельзя… Я с-сам… с-сам бы умер… Т-только не от Гришки… не от Хайме… Лучше ты, чем другой…
- Почему они ищут твоей смерти? - спросил Саймон.
В горле у дона Хосе забулькало, захрипело - кажется, он смеялся.
- В-ижу… н-недавно прилетел… н-не знаешь… Старая история… Хайме б-был молод, и я б-был молод… лют… руку ему отхватил… мог бы - башку, но без нее он бы столько н-не прожил… Шутка! Полвека б-без руки, кхе? К-каково? Н-не любит меня… очень…
- А дон Грегорио?
- Гришке люди мои нужны, к-корабли… Анаконду подмял, с Хайме д-договорился… Т-теперь на мое зарится… Чего ж не позариться? У всех - н-наследнички… У Гришки - дочь с племянниками, у Хайме - сыновья. Хорхе н-наплодил ублюдков… А у меня - никого! Мои паханы будут власть делить. Сергун, Митяй и Понт. М-может, Гришка с ними и стакнется… м-может, и Пимена объездит…
- И что потом?
- П-потом? - Старик внезапно оскалился, будто дряхлый, но сохранивший зубы волк. - Потом они Хорхе к-кровь пустят. П-передел случится, вот что потом! Успеешь ноги унести - т-твое счастье. В порт иди, к м-моим паханам. Скажешь им слова на тайном языке, будут знать, что от м-меня пришел…
- Какие слова? - спросил Саймон и услышал на искаженном английском:
- Оллз фиш зет камс ту зе нет…
Тайный язык! Пожалуй, здесь он мог считаться тайным - забытый и мертвый, как речь шумеров или древних египтян. И столь же непонятный, как язык аборигенов Тайяхата.
"All's fish that comes to the net", - повторил Саймон про себя. "Что в сетях, то и рыба".
Дон Хосе продолжал бормотать:
- В порт иди, в порт… К Сергуну… или к Митяю… Найдешь их… А коль вернешься, скажи своим - нечего у н-нас искать и н-незачем. Н-нет ничего, давно нет…
Это он об оружии, догадался Саймон и спросил:
- Может, Грегорио что-то известно? Или Анаконде?
- Н-не думаю. Но если не веришь - спроси.
- Спрошу. - Саймон поднялся и отступил к зарослям. - Спрошу, дон Хосе. Прощай. Привет тебе от пана Сапгия.
- Обожди… - Старик потянулся к нему дрожащей рукой. - Т-ты как моих качков усыпил? Т-там, на пирсе?
Саймон неопределенно пожал плечами:
- Есть способы, дон Хосе.
- Есть, с-слышал… У нас забыли, а у вас, видно, помнят… У нас б-больше ножиком или д-дубиной… н-не хочу… и трястись н-не хочу… Хочу уснуть! Б-быстро. С-сделаешь?
Опустившись на колени, Саймон заглянул в морщинистое лицо. Первый дон, разысканный им в Рио, был стар, немощен и жалок, словно крыса, которой перебили хребет. Он, несомненно, умирал; он шел в Погребальные Пещеры мучительным путем, что было карой за прошлые грехи, за всех сгоревших в топках и переправленных на дно. Саймону уже не хотелось его убивать; возможно, это было б вмешательством в прерогативы судьбы, определявшие, кому и как закончить жизнь.
Но дон Хосе просил о смерти. Как человек, соприкасавшийся с ней и выступавший нередко ее посланником, Ричард Саймон знал, что она предстает в самых разнообразных обличьях и, в зависимости от ситуации, может являться казнью, карой, мукой, искуплением или избавлением. Кара была налицо - но заслужил ли этот старик избавление?.. Саймон, не веривший ни в дьявола, ни в Бога, не задавался таким вопросом, ибо его воспитали тайят, не склонные в отличие от людей решать моральные дилеммы. Для них просьба о смерти была всего лишь милостью, оказанной врагу - последней и единственной.
Он коснулся пластины браслета и задержал на ней палец, чувствуя, как цепенеют мышцы; гипнозер был выведен на максимум, и даже для его тренированного мозга удар оказался слишком сильным. Старик, сидевший в кресле, хрипло выдохнул, потом, закрыв глаза, откинулся на спинку. Голова его больше не тряслась, руки лежали на коленях, морщины сделались глубже, щеки обвисли и будто закаменели, придав лицу выражение монументального спокойствия. Здоровых людей гипноизлучатель не убивал ни при каких обстоятельствах - они лишь погружались в сон, более или менее крепкий, в зависимости от дозы и персональной восприимчивости. Но Хосе Трясунчик не был здоровым человеком, и сейчас он стремительно плыл по реке Забвения к океану Вечных Снов.
Саймон несколько раз глубоко вздохнул, чтобы насытить кровь кислородом, поднялся с колен и перепрыгнул через живую изгородь. За ней, у ног усопшего, плавал в бассейне длинный бамбуковый шест, медленно вертелся, подгоняемый ветром, переворачивал и расталкивал игрушечные кораблики. Но маленького крейсера-тримарана среди них не было.
* * *
Дорога к "Красному коню" заняла у Саймона минут тридцать; в конце концов, Рио - невеликий город, и он уже свободно ориентировался во всех его четырех районах. Он предпочитал ходить пешком, не выделяясь среди горожан, поскольку автомобилей тут было немного - может, сотен пять, считая с грузовыми фургонами, сновавшими от складов в гавани к фабрикам и лавкам. Лиловый лимузин, хоть и покрытый дорожной пылью, слишком бросался в глаза, и Саймон ездил в нем только по определенному маршруту - от базы до штаба и обратно. Штабом являлся подвал под "Красным конем", а базой - усадьба Пачанги, спрятанная среди холмов, где поджидала его Мария. Хорошее место, тихое и безопасное, с великолепным сторожем. Правда, крыс и обезьян в окрестных рощах поубавилось, ибо Каа рассматривал их как свою законную добычу.
В "Красном коне" не обнаружилось ни Пако, ни Кобелино, зато - и это было куда приятней - там обретался Гилмор. Сидел за столом у окна, не пил, жевал пшеничную лепешку и что-то писал в толстой тетради. "Мертвые тени на мертвой Земле", - вспомнилось Саймону. Быть может, теперь под пером Майкла-Мигеля рождались не плачи о прошлом, а гимны грядущему?..
Лиловый автомобиль заревел, унося их из города, мимо домов с черепичными кровлями, мимо харчевен и складов, мимо приземистых пальм, заборов, водонапорных башен и часовен с восьмиконечными крестами. В туче пыли они пронеслись по площади, и Гилмор отвернулся, чтобы не видеть полицейского участка; однако на этот раз тут никого не избивали и не подвешивали над ямой, хоть от нее и пованивало скверным. Безлюдная магистраль стремительно взлетела на гребень холма, потом скатилась вниз, к полям столичного кибуца, уже не желтым и зеленым, а блекло-бурым под гаснущими небесами, где загорались первые звезды. Саймон сбросил скорость и повернул на боковую дорогу, вслушиваясь в басовитое гудение мотора и в шелест, доносившийся из бамбуковых зарослей.
- Останови, брат Рикардо…
Мотор смолк, и шелест и скрип стволов сделались отчетливей. Гилмор сидел, опустив голову, уткнувшись подбородком в набалдашник трости; из кармана белого пиджака торчала свернутая трубкой тетрадь. Казалось, он погружен в раздумья.
Саймон коснулся руки учителя:
- Что-то не так, Мигель? Ты чем-то встревожен?
- Да, брат Рикардо. Наше убежище…
"Убежище, - отметил Саймон. - Не дом, не фазенда, не каса Пачанги - убежище… Очень точно. Майкл-Мигель умеет выбирать слова".
- Семибратовским я доверяю, не говоря уж о девушке. - Трость в руках Гилмора шевельнулась. - Но этот огибаловский отморозок… Сам он не продаст. Но если прижмут…
- Ты хочешь сказать, что наше убежище - наша безопасность?
- Вот именно, брат Рикардо. Мы могли бы перебраться в другое место, в такое, о котором он не будет знать. Пачанга что-нибудь найдет.
- Вероятно, у Пачанги большие возможности?
- Да. Он…
Слово повисло в воздухе, но Саймон напрасно ждал продолжения. Что-то мешало Гилмору; возможно, не о всех своих тайнах он мог говорить с посланцем со звезд. Или же тайна была не его?
Вздохнув, Саймон вытащил из-за пазухи крошечный кораблик и положил на ладонь.
- Сегодня я наведался к Хосе Трясунчику, Мигель. Трясунчик мертв. А это - все, что осталось от "Полтавы", все, что ему удалось найти. Он сказал, что ничего нет - ни корабля, ни оружия.
Новость, кажется, не удивила Гилмора. Он откинулся на сиденье, посмотрел на бурую стену зарослей и согласно кивнул.
- У меня аналогичный результат. Ничего - ни корабля, ни оружия. Я тоже ищу, Рикардо, - с тех пор, как вернулся в Рио. И не я один. Другие ищут гораздо дольше.
"Опять недомолвки", - подумал Саймон и осторожно произнес:
- Ты и эти другие, вы ищете для меня? Потому, что я просил?
- Нет. У поисков совсем иная цель, брат Рикардо. Но если что-то удастся разузнать, мне удастся, ты будешь первым, кому я скажу. Ты, не Пачанга. Видишь ли, после встречи с тобой цели мои изменились.
Намек был достаточно ясен, и Саймон решил, что давить на учителя не стоит, а лучше зайти с другой стороны.
- Дону Хосе показалось, что я прилетел из ЦЕРУ. От Сапгия. Похоже, он был неплохо осведомлен о европейских делах.
Гилмор слабо усмехнулся, не спуская глаз с зарослей.
- Разумеется, мой звездный брат. Разве ты еще не понял? В нашей стране все как бы имеет явную и тайную сторону, но тайное строго регламентировано и, в общем-то, не является тайным. Есть конституция и Дума, есть министерства-департаменты, и есть бандеро - и все это, в сущности, единый и неделимый конгломерат. Есть "белый" налог, и есть "черный"; первый будто бы собирают власти, второй - кланы, а на самом деле какая разница? Власть - это кланы, а кланы - это власть, и расцветка налогов ситуации не изменяет. Есть полиция, и есть смоленские - одни и те же люди под одним хозяином; есть армия, и есть "штыки", есть силы местной самообороны, и есть крокодильеры, есть явное и тайное, и они неразделимы.
- Но мы говорили о "торпедах", - сказал Саймон. - Что здесь явное и что - тайное?
- Явное - их корабли и монополия на морские перевозки, благодаря чему они добираются до самых дальних протекторатов. Например, до Канады, где обитает сотня тысяч индейцев и метисов и, как говорят, нет другой власти, кроме паханов дона Хосе. А тайное… Тайное, брат Рикардо, заключается в том, что "торпеды" - осведомители ЦЕРУ. Лазутчики, разведчики, шпионы, через которых информация уходит на восток.
- И другие кланы мирятся с этим?
Гилмор пожал плечами:
- Мирятся же они с гаучо! К тому же информация путешествует в обе стороны, от "торпед" - в ведомство пана Сапгия и обратно. Тихая сделка, выгодная и для нас, и для них. Понимаешь, брат Рикардо, наши предки бежали из ЦЕРУ после кровопролитной войны, и мир так никогда и не был заключен. Мира нет, но есть определенные контакты. Это не возбраняется, если известно, кто контактирует, как и зачем. Это даже полезно: нам надо знать, что творится у них, им - что делается у нас. Ведь на Земле осталось так мало людей и стран! И они по-прежнему враждуют. Однако не могут жить, не замечая друг друга - даже на расстоянии десятков тысяч километров.
- Это мне понятно, - промолвил Саймон, почти не удивленный, ибо он ожидал чего-то подобного. - Итак, церушникам надо знать, что творится у бразильян, и в этом им помогают "торпеды" с благословения прочих кланов. А что творится у церушников?
- Ничего хорошего, брат Рикардо. - Гилмор прикрыл глаза, словно утомленный созерцанием бамбуковых зарослей. - Почвы истощены, шахты опустели, города и заводы в развалинах, нет ни транспорта, ни топлива, ни оружия, ни продовольствия. Зато есть голод, бунты и угроза нашествия с востока. Байкальский Хурал…
- Я знаю, - сказал Саймон, - я слушал их передачи на орбите. А вот откуда знаешь ты, Мигель? Ты ведь никогда не работал на дона Хосе Трясунчика? Ты - сосланный в кибуц диссидент, отставной архивариус, поэт и учитель. Или я не прав? Возможно, я перечислил не все твои занятия? Возможно, у пана Сапгия есть в ФРБ и другие люди, кроме "торпед"?
- Есть, - пробормотал Гилмор, не раскрывая глаз, - конечно, есть. Никогда не видел этого пана Сапгия, но думаю, что он человек предусмотрительный. Да и Пачанга, Петр Самойлович, говорил… - Веки Майкла-Мигеля приподнялись, в темных зрачках плавала боль. - Поверь, мне очень стыдно, мой звездный брат. Ты был со мною откровенен, а я… я… Я не хотел тебя обманывать. И если надо, я…
Саймон сжал сильными пальцами его плечо.
- Ты не обманывал, Мигель, всего лишь умалчивал, а потому - забудем и обратимся к более важным делам. Пачанга, наш хозяин, - из ЦЕРУ? Из ведомства Сапгия? Если не хочешь, не отвечай.
Кивок.
- Он тебя завербовал?
Снова кивок.
- И ты согласился? Почему? По крови ты не русский и не украинец, но все же предок твой пострадал от громадян. Его преследовали, изгнали, могли убить.
- Могли, - шепнул Гилмор, - но это - прошлые дела. Я не русский и не украинец, брат Рикардо, я - потомок американских негров, хоть есть во мне кубинская и бразильская кровь. Но прежде всего я - человек. Просто человек. И я хотел бы помочь людям. Не пану Сапгию и пану Калюжному, не дону Хосе и дону Грегорио, а просто людям, неважно, какого цвета кожи и какой крови. Людям, что живут на Земле: будто тени, заключенные в преисподнюю. Но как помочь? Я не умею карать зло безжалостной рукой, я - не боец, не защитник, я не одарен твоей непреклонностью и силой. Однако я могу наблюдать и делать выводы, запоминать и писать, говорить и учить, а значит, могу постараться, чтобы зла и жестокости было поменьше, а понимания - больше. Понимание - это так важно, брат Рикардо! Понимание, сочувствие, помощь.
- И потому ты ищешь оружие, - сказал Саймон, - ты и остальные агенты Сапгия. Бомбы, газы, вирусы. Древнее оружие, которое можно было б переправить к крымским берегам, чтоб нанести удар по Хуралу. Но там ведь тоже люди, Мигель!
Гилмор покачал головой: