- Да, это тот самый Дом. - Аня вывела "Броненосца" на "дорогу", представлявшую собой конусы со светоотражающим покрытием, расставленные на траве. Она пристально смотрела вперед, опасаясь зазевавшихся пешеходов. - Как вы правильно сказали, он любимчик Хоффмана.
Матьесону хватит этого объяснения. Нужно ей добраться до Дома, прежде чем поползут слухи. Пока о происшедшем знают лишь несколько человек: члены отряда "Дельта", Хоффман и она сама. Остальным нечего было совать в это нос.
Когда они подъехали к фургону-штабу, она спрыгнула с "Броненосца" и, очутившись по колено в ледяной каше, пожалела, что не надела боевую форму и сапоги. Матьесон последовал за ней на своих протезах - лучших, какие нашлись во всей Коалиции, но и они никуда не годились. Аня мысленно сделала себе заметку: постараться уговорить Бэрда взглянуть на них и подумать, что можно с ними сделать. Бэрд обладал далеко не самым большим сердцем в армии, но он не мог устоять перед сложным механизмом.
Сейчас человечество оказалось на пороге совсем нового будущего, и в распоряжении людей осталось крайне мало технологий. Это, разумеется, было очевидно, и все понимали, что гибель Хасинто означает расставание практически со всеми современными удобствами и техникой, но только сейчас это полностью дошло до сознания Ани.
"Никаких мастерских. Никаких булочных. Ни компьютерной сети. Ни фармацевтических заводов. В Хасинто у нас было немногое, но теперь мы потеряли почти все, что имели".
Внутри фургон выглядел как обычный небольшой офис, только без окон. Здесь пахло отсыревшей одеждой, бензином, кофе и потом; помещение было набито усталыми, озабоченными людьми, пытавшимися получить чашку горячего кофе и рассчитать шансы человечества на выживание на последнем листочке давно использованного блокнота.
Это был старый фургон Управления по чрезвычайным ситуациям, сохранившийся с прежних времен, мобильная база спасателей, предназначенная для работы в местах гуманитарных катастроф. Аня едва узнала Прескотта: он сидел за письменным столом в толстом свитере и простых брюках, как остальные гражданские; изящный китель, медали и золотые галуны исчезли. Возможно, это было сделано просто из соображений здравого смысла - ведь в такой одежде теплее, чем в форме, - но ей показалось, что Прескотт хочет дать остальным понять, что он сейчас вместе с обычными людьми, разделяет их лишения. Случайно это было сделано или преднамеренно, но облик его, казалось, производил желаемый эффект. Команда выглядела энергично. Даже доктор Хейман, казалось, воодушевилась. После всего, через что им пришлось пройти, это впечатляло.
"Нет, вы не просто старый бюрократ, верно, сэр?"
- Хорошо. - Прескотт как раз обсуждал какой-то насущный вопрос. - Пока оставим людей на борту кораблей, кроме тех, которые прибыли на лодках и нуждаются в укрытии. Могут ли крупные суда их принять?
- Они уже и так набиты под завязку, сэр. - Ройстону Шарлю достался незавидный жребий главы Управления. Раньше он служил на флоте, а к морякам Аня относилась с уважением. - Если попытаемся втиснуть туда еще людей, придется иметь дело с эпидемией. Ну, вы сами понимаете - замкнутое пространство, с уборными напряженно. Сейчас мы устанавливаем палатки с обогревателями и сегодня постараемся укрыть как можно больше народу. Ну а те, что приехали на транспорте, пока останутся там до тех пор, пока мы не сможем расселить их по зданиям. Отхожие места и вода есть, через час откроются полевые кухни.
- Хорошая работа, Шарль. - Прескотт потер лоб, затем взглянул на пачку листков с заметками, зажатую в пальцах. Если это инсценировка, то исполнена она была превосходно. - Благодарю вас. Что с горючим?
- Командир "Правителя" отправил морпехов на разведку на Мерренат; там еще осталась примерно половина Имульсии в цистернах, до которых не смогли добраться бродяги. Вероятно, в комплексе сохранилось еще много чего полезного - ведь он был выстроен, чтобы противостоять полномасштабной атаке инди во время последней войны.
Аня слушала, и картина кризиса разворачивалась у нее перед глазами. Человечество, только что скрывавшееся в единственном на планете осажденном городе, объединенное необходимостью самообороны, окруженное в буквальном смысле стеной, внезапно оказалось в состоянии свободного падения. Самую большую угрозу представляли теперь именно люди. Она поняла это, услышав слово "безопасность". Конечно, жители города воровали, дрались и работали спустя рукава и во время войны, но тогда Саранча буквально стояла у порога - эта угроза была предельно ясна, знакома и странным образом объединяла. А теперь Саранча исчезла. Внезапно выживание стало гораздо более сложным делом. Аня буквально чувствовала повисший в воздухе страх перед неизвестностью.
Прескотт заметил ее, и на лице его отразилось облегчение; он даже выдавил слабую улыбку. Возможно, он снова призвал на помощь свое искусство политических манипуляций, но это было не важно: она почувствовала, что поддается ему, как и все прочие. Она ощутила желание работать до тех пор, пока не упадет замертво.
- Сколько людей мы потеряли? - негромко спросил Прескотт. - Кто-нибудь может это оценить?
На несколько мгновений в помещении воцарилась тишина. Хейман быстро взглянула на Шарля.
- Я пока могу только сказать, сколько человек отправилось на тот свет из госпиталя, - произнесла она. Хейман было по меньшей мере семьдесят лет; здоровье ее было уже довольно слабым, хотя несколько вызывающая манера поведения помогала скрывать это. - С учетом тех, кто погиб от полученных травм или умер от сердечного приступа по дороге. Но если вы просите общую оценку - мы считаем, что потери составляют примерно тридцать процентов.
"Но мы же говорили, что удалось эвакуировать большинство жителей. Я говорила это". Аня попыталась мысленно сформулировать, что она понимает под словом "большинство". "Неужели мы оказались неспособны их спасти?"
Да, семьдесят процентов определенно представляли собой большинство, особенно в условиях боя и в буквальном смысле уходившей из-под ног земли. Однако это не помогало смириться с тридцатью процентами жертв. И сюда еще не входили бродяги, потому что Коалиция представления не имела, сколько людей обитало в лачугах за пределами Хасинто. Вполне возможно, что число погибших приближалось к миллиону. Это была капля в море после всех лет войны, и все же…
Нет, Аня не могла принять этот факт. Она зафиксировала эти цифры в мозгу, но отказалась размышлять о них, пока шок делал свое дело - временно притуплял боль, чтобы человек мог сосредоточиться на выживании. Прескотт несколько мгновений переваривал сообщение доктора Хейман, затем встал из-за стола и принял позу командира. Он превосходно умел пользоваться языком тела; возможно, он делал это автоматически, возможно, это была привычка, усвоенная с детства. Так вели себя все государственные деятели.
- Я не собираюсь произносить зажигательных речей, - начал он. - Необходимо взглянуть в лицо фактам. Наше общество за три часа изменилось до неузнаваемости. Теперь мы в еще большей опасности, чем во время войны с Саранчой. Мы лишились самых необходимых удобств, которые имелись в нашем распоряжении в Хасинто. Люди будут умирать от голода и холода. Люди поддадутся злобе и страху очень быстро, и именно в этот момент мы столкнемся с угрозой гибели. Прежде чем появятся хоть какие-нибудь улучшения, нас ждет нечто гораздо худшее, чем Саранча. Огромное напряжение придется испытать не только вам, но и нашим солдатам: только что они вели кошмарную войну, а теперь мы превратим их в полицию, заставим следить за соблюдением порядка, потому что порядок исчезнет, если мы не поддержим его силой. Некоторым это может показаться отталкивающим, но единственной альтернативой является деградация и хаос, а это будет означать, что Саранча победила, потому что тогда мы упустим плоды своей победы.
Прескотт смолк и оглядел собравшихся. Аня была так поглощена речью, что не заметила, как за спиной у нее появился Хоффман. Она понятия не имела, где он был все это время, но сейчас он вошел в фургон с чашкой кофе, свежевыбритый, пахнущий мылом. Это заменяло ему сон - кофе и душ. Она представить не могла, где он умудрился раздобыть воду и уединиться, но в случае необходимости Хоффман мог вместо ванны обтираться снегом.
- Хорошо сказано, сэр, - вполголоса произнес он, и прозвучало это искренне. - Мы уже отправили людей патрулировать лагерь.
Значит, вот где он был. Аня ожидала, что это занятие поручат ей, но ситуация действительно изменилась. Собрание закончилось, и Хоффман жестом позвал ее в соседнее отделение фургона.
- Я не смог найти Сантьяго, - сказал он. - А теперь скажите мне, какого дьявола там произошло с его женой? Я слышал, что он сказал по рации.
Аня покачала головой, стараясь не думать о самом страшном:
- Я знаю столько же, сколько и вы, сэр.
- Разрешаю вам попытаться выяснить больше, поскольку вижу, что спать вы не собираетесь. - Хоффман сложил кепи и убрал его за пояс. - Сейчас мне необходимо поговорить с Председателем. И пожалуйста, передайте мои поздравления сержанту Матаки, если увидите ее.
- Поняла, сэр.
Это был своего рода шифр. Если Хоффман и бывал озабочен судьбой отдельных людей, то он давно научился это скрывать. Ни один командир не мог позволить себе подобную роскошь. Аня решила, что слова полковника дают ей моральное право воспользоваться рацией, и, подойдя к Матьесону, склонилась над консолью.
- Скажите мне, где сейчас сержант Феникс?
Матьесон заглянул в список дежурств.
- "Дельта" сейчас не на дежурстве, поэтому они отключились. Попытайтесь поискать в зоне размещения G. Там уже должны поставить палатки.
Если Дому плохо, Маркус должен быть с ним. Оставалось лишь найти Маркуса. Она медленно вела "Броненосец" по дорожкам, замедляя ход всякий раз при встрече с группой военных. Она уже довольно долго кружила по лагерю, когда фары машины выхватили из темноты знакомую фигуру, - это был Август Коул. Она сразу узнала его по росту; к тому же ни один солдат, кроме него, не решился бы на такое безумие - расхаживать с закатанными рукавами в дикий холод. Рядом с ним стояли Бэрд и Матаки; казалось, они спорили о чем-то.
Аня остановилась и открыла люк бронетранспортера.
- Привет, ребята. Где Дом? У меня к нему поручение от Хоффмана.
- Маркус присматривает за ним, мэм, - ответил Коул. - Там что-то серьезное. Хотите узнать, что случилось? Я слышал его, вы его слышали…
Бэрд перебил его:
- Я в это не верю. Парень выглядел совершенно нормально, когда мы встретились. Ни слова об этом. Представь себе, что ты только что вышиб мозги собственной жене. Ты что, просто пожмешь плечами и пойдешь дальше?
- Блондинчик, ты тупой ублюдок! - в ярости воскликнула Берни. - Простите, мэм. Послушай, я вот о чем говорю: хватит трепаться об этом сейчас, оставим это дело Маркусу. Пока мы точно не знаем, что там произошло. Всем, кто спросит насчет Марии, будем говорить, что Дом узнал о ее смерти, и чтобы никто его ни о чем не спрашивал. Хорошо?
- Хорошая мысль, - согласилась Аня.
Бэрд, казалось, был потрясен этими разговорами.
- Я видел, что черви делали с нашими парнями там, внизу, и застрелить ее было единственным…
- Заткни пасть, пока я ее тебе не заткнула. - Берни с силой ткнула его в грудь. - У Дома шок. Мы будем делать то, что должны делать, чтобы помочь ему, понятно? А что касается тебя, то никакой идиотской болтовни. Держи язык за зубами.
Аня с удовлетворением отметила, что Берни контролирует ситуацию - и Бэрда. Можно было снова отправляться на поиски Маркуса.
- Хоффман думал, что ты погибла, Берни, - произнесла она. - Он хочет знать, как ты.
Лицо Берни было покрыто синяками и ссадинами. Она опустила взгляд, словно внимание Хоффмана смутило ее.
- Клянусь, он не говорил таких слов, как вы.
- Я передам ему, что ты тоже рада, что он жив и здоров.
- Да, мэм, - ответила Берни.
В этой игре необходимо было владеть несколькими языками. Аня могла говорить на языке Хоффмана и неплохо понимала диалект Берни. Она развернула бронетранспортер и продолжила поиски.
Лагерь беженцев, южный периметр
Света от индикаторов бронежилета Дома было достаточно, чтобы разглядеть каждую деталь фотографии.
Он сидел на корточках, укрывшись от ветра за валуном, заслоняя фотографию своим телом от валившего снега. Дом пристально рассматривал лицо Марии - щека ее была прижата к его щеке, когда они позировали перед фотоаппаратом, - и вспоминал, где это было, затем перевернул снимок, чтобы прочесть строки на обратной стороне. Десять лет он проделывал это по дюжине раз в день. Фото было покрыто царапинами и трещинами; слова, написанные рукой Марии, постепенно тускнели, смазывались с каждым разом, когда он доставал карточку из кармана под бронежилетом.
"Так я всегда буду рядом с тобой. Я люблю тебя, Доминик.
Твоя навеки, Мария".
Именно такой он должен помнить ее: прекрасной, радующейся жизни; он не хотел вспоминать измученную, лишенную рассудка мумию, найденную в тюремной камере Саранчи. Дом приказал себе отвлечься от ужасной картины. Его учили этому. Когда спецназовец попадает в наихудшую ситуацию, ему следует сохранять хладнокровие, чтобы выжить, сосредоточиться на поиске выхода. Верить в лучшее, не обращая внимания на назойливый внутренний голос, твердящий, что ты никогда не выберешься живым из этого ада.
"Почему я не вижу остального?"
Последнее, что он помнил, - это то, как он приставил дуло пистолета к ее виску, поддерживая ее другой рукой. В этот момент он закрыл глаза. Он помнил, как осторожно опустил тело на пол и снял с ее шеи ожерелье, которое ей почему-то оставили: он подарил его жене после рождения Бенедикто. Кроме этого, он ничего не помнил и почему-то не мог представить себе ее кровь.
"А может, это была не она?"
"Черт бы тебя побрал, ты прекрасно знаешь, что это она".
"Почему я не вытащил ее оттуда и не доставил к врачу? Ведь любой мужчина сделал бы это, не задумываясь".
"Почему я не смог найти ее быстрее, не старался упорнее, не пришел в эту тюрьму раньше?"
"У меня было целых десять проклятых лет, и я не смог спасти ее".
Дом знал ответы на эти вопросы, знал, что он сделал все, что мог. Но одно дело - знание, другое - чувства, и от этих чувств нельзя было избавиться с помощью сухих рассуждений.
Он сунул руку под броню и нашел пачку фотографий, спрятанных в кармане рубашки. Она была не толще карточной колоды, тщательно завернута в пластиковый пакет; он прекрасно помнил, кто был изображен на этих снимках, и легко мог представить себе каждый из них. На этих хрупких листках глянцевой бумаги была запечатлена вся его жизнь: его брат Карлос, его родители, его сын и дочь, Малькольм Бенджафилд и Георг Тимьо из его отряда. Из всех людей на этих снимках в живых сейчас остался только один - Маркус.
Дом положил фото Марии к остальным. Больше ему не нужно будет никому его показывать. Он нашел свою жену.
"Что я буду чувствовать завтра, и послезавтра, и через несколько дней?"
Он поднялся и пошел прочь, глядя на снег, сжимая в руках "Лансер". Несмотря на шум, стоявший в лагере, - рев моторов "Броненосцев" и "Кентавров", гудение генераторов, бормотание тысяч голосов, раздававшиеся время от времени выкрики и приказы, - ему казалось, что здесь очень тихо; такой тишины он не слышал уже многие годы. За спиной раздался приближавшийся звук шагов - снег хрустел под тяжелыми ботинками. Оборачиваться было не нужно - он знал, кто это.
- Дом.
Маркус возник из-за снежной завесы, зашагал рядом с ним, как будто они вместе собирались идти патрулировать лагерь. Он не спрашивал, в порядке ли Дом; он знал, что нет. И не спрашивал, не хочет ли Дом выговориться или обсудить происшедшее и почему он просто ушел, не сказав никому ни слова. Ему не нужно было спрашивать. Это было понятно без слов. Эти двое знали друг друга слишком хорошо.
- Там никакого движения, - произнес Дом.
- Хоффман организовал патрули в лагере на случай, если гражданские выйдут из-под контроля.
- Да, теперь на нас свалилась совершенно новая куча дерьма.
- Это не я сказал.
- Все считают меня убийцей, да?
- Ты про весь лагерь? Я не спрашивал. Но если ты имеешь в виду отряд, то нет, не считают.
- Они знают, что я сделал.
Дом предпочел бы замерзнуть здесь насмерть, чем вернуться в лагерь и взглянуть в лицо Бэрду, Коулу или Берни - да кому угодно, если уж на то пошло. Как будто он протрезвел после бурно проведенной ночи и понял, что в пьяном виде вел себя совершенно непотребно. Тогда, в туннелях Саранчи, он чувствовал, что у него все под контролем, но теперь, в безопасности, возможно относительной, созданная им защитная оболочка начала распадаться. Он не знал, что говорить и делать, не знал, что случится в следующую минуту.
"Отрицание, гнев, споры с собой, депрессия, принятие". Дом мог повторить это, как молитву. Женщина-психотерапевт, которая помогала Марии прийти в себя после смерти детей, перечислила эти стадии Дому как расписание движения транспорта. По пути к вокзалу под названием "Возвращение к нормальной жизни" нужно было остановиться на каждой станции. Но она забыла упомянуть о том, что он может испытывать все это одновременно или в другом порядке или что он никогда не вернется к прежнему состоянию.
- Дом, ты только намекни, и я сам им обо всем расскажу. Тебе не нужно говорить ни о чем. - Маркус остановился, вглядываясь куда-то в даль. Снегопад стихал; облака начинали расходиться. - Они поймут.
- Как они могут понять, если я сам этого не понимаю?
- Всем нам приходилось терять родных. Никто тебя не осуждает.
- Я должен был спасти ее.
Маркус в ответ лишь покачал головой. Они отошли на пару километров от южной границы лагеря и находились по колено в снегу, испещренном следами животных. До сегодняшнего дня Дом был уверен, что он поступит, как Тай, и скорее вышибет себе мозги, чем будет жить с ужасом, навеки поселившимся в его сознании, но все оказалось иначе. Он мог бы уже десяток раз покончить с собой, но не сделал этого.
На самом деле он горевал о Марии с того дня, как она по-настоящему начала умирать, - после гибели Бенедикто и Сильвии. Но сейчас его душа была погружена не в приятную, чистую, благородную печаль. В ней было полно всякого мусора и обломков, как на снегу вокруг лагеря. Она, душа, была не такой белой, какой казалась на первый взгляд, - подобно здешнему снегу.
- Ты спас ее, - наконец ответил Маркус. - Вспомни Тая, того крепкого парня, которого мы все знали, и он хотел умереть. И это всего лишь после нескольких часов в плену у червяков, а не недель и не лет. Если бы со мной случилось нечто подобное, я умолял бы тебя прикончить меня на месте, и будь уверен, я оказал бы тебе такую же услугу.
Дом не разделял уверенности Маркуса - ведь он не смог убить Карлоса, хотя тот просил о смерти. Маркус все-таки попытался его спасти. Но сейчас это было не важно.
- Лучше нам сообщить о себе в Центр, - произнес Дом.
- Точно.
- Ты не говорил с Аней?
- Нет.
- Ты же думал, что она погибла. Только не ври, что она тебе безразлична.
Маркус издал свое обычное неразборчивое ворчание:
- Угу.