- Господним соизволением и милостью отца настоятеля назначен в помощники государеву дьяку, - быстро пояснил тонник, вернее теперь уже бывший тонник. - Обители Тихвинские на ратный уклад проверять будем, да и вообще.
- Непростое дело, - заметил приказчик. - И не очень-то легкое. Многих знаний требует - математики, баллистики, геометрии…
- Все в руце Божией. - Перекрестившись на иконы, Анемподист поспешил вслед за дьяком.
- Странный говор у чернеца, - задумчиво протянул Иванко. - Странный.
Митька как раз в это время спустился в людскую, переспросил:
- Странный? Это ты про монаха? Так он карел.
Приказчик махнул рукой:
- Знаю.
И, понизив голос, добавил:
- Как все уснут, соберемся у нас, поговорим.
- Поговорим, - улыбнулся Митрий. - Не долго того ждать, солнышко-то вон село. Только вот Прохор куда-то сбирается на ночь глядя. Говорит - надо.
- И надолго ему надо? - Иван недовольно скривился.
Отрок ухмыльнулся:
- А это ты у него самого спроси. Вона, как раз идет!
В ответ на вопрос приказчика Прохор лишь усмехнулся и, пояснив, что быстро вернется, покинул постоялый двор.
- Ну вот, - уныло хмыкнул Митрий. - Теперь дожидайся его… Может, без Прошки поговорим? А ему потом все обскажем.
- Без Прошки? - Приказчик задумался, наморщил лоб и сразу стал словно на пару-тройку лет старше, не безусым пятнадцатилетним юношей, а человеком опытным, много чего повидавшим, бывалым. - Послушай-ка, - он вдруг вскинулся, - а кому это Прохор сегодня кланялся у соборной церкви?
- Кланялся? - Митька задумчиво закусил нижнюю губу. - Да черт его… Я и не видал, если честно. Постой-ка! - Отрок вдруг хлопнул себя по лбу. - А ведь ежели кланялся, то, может, бывшему своему хозяину, Платону Акимычу Узкоглазову?
- Логично. - Иванко неожиданно насторожился. - А ты его знаешь?
- Узкоглазова-то? - Митька неприязненно скривился. - Сам не знаком, а вот с чужих слов много чего слыхать приходилось. Тот еще хмырь!
- Хмырь, говоришь? И чего это наш Прохор в ночку сорвался? Ни с того ни с сего… Вроде, пока ехали, никуда и не собирался, - вслух рассуждал приказчик. - А потом вдруг засобирался… Не после ли встречи?
А Прохор быстро шел к Вяжицкому ручью, время от времени проверяя спрятанные за пазухой деньги, аккуратно замотанные в тряпицу. Стемнело, улицы быстро пустели, и запоздавшие прохожие спешили поскорее добраться под защиту родных стен. Во всех российских городах - впрочем, и не только в российских - в ночную пору шалили разбойники, и Тихвинский посад - хоть и, собственно, не город - отнюдь не являлся счастливым исключением. Шалили, и еще как!
Вот и сейчас подвалила было троица мелких шпыней из подворотни, но, узнав в свете луны Прошку - знаменитого кулачного бойца, - тут же скрылись в первой попавшейся подворотне. Вот и ручей, узенький, грязный, рядом невысокая часовенка, вокруг - обнесенные изгородями дворы, десятка два. Кривоватые улочки, переулки… Где ж тут Собачье устье? Черт ногу сломит!
Прошка вдруг насторожился: показалось, будто кто-то осторожно крадется сзади. Парень сделал пару шажков - и замер. Ну точно, крадется, тать ночной! Ладно… Свернув на узенькую тропинку, идущую средь растущих по берегам ручья кустов, Прохор наклонился к воде, успев заметить черную, на миг отразившуюся тень… Ударил с охоткой, с разворота, наотмашь! Лишь слабый вскрик прозвучал в тишине, да еще всплеснула вода. Ага, вот тебе! Так и надо, покупайся! Утонуть не утонешь, мелко. В другое время Прошка, конечно, не преминул бы посмотреть на поверженного лиходея, но сейчас не до того было. Да и неохота - больно надо, берега тут скользкие, запросто можно и самому угодить в ручей. Ладно, пес с ним, с татем… Однако ж где тут нужный проулок? И спросить-то, как назло, не у кого. Кругом заборы, заборы - а за заборами глухо брешут псы. Э, вот, кажется, чья-то речь!
- Православные, Собачье устье где? - останавливаясь у закрытых ворот, громко выкрикнул Прохор.
Тишина… Нет, вот ответили:
- Сюда, сюда заворачивай!
Подозрительный какой-то мужик… С чего бы это он за кустиком прятался? А в руках… Господи! Никак самострел! Ну, точно…
Отменная реакция кулачного бойца спасла Прошке жизнь - он не раздумывая рухнул в грязь, и тяжелая арбалетная стрела-болт просвистела над самой макушкой.
- Ниче! - цинично заявил стрелок, отбрасывая самострел в сторону… И тут же вытаскивая из кустов второй, снаряженный! - Ниче…
Убийца пошел прямо на застывшего в грязи Прохора, и яркая луна светила ему в спину. Парень дернулся было, но понял - зря… Куда убежишь-то? Лучше здесь выждать и быстренько откатиться, вот хоть в ту лужу, больше-то некуда. Ну, только дернись, выстрели, а уж там еще посмотрим… Смажешь - тут тебе и конец.
Ночной тать, похоже, хорошо понимал это, поэтому остановился на полпути, застыл, тщательно выцеливая несчастного парня. А тот собрался, словно натянутая тетива, ждал… Главное - угадать выстрел…
Не угадал!
Убийца вдруг захрипел и, схватившись за левый бок, с шумом повалился наземь. Выпавший из его рук самострел, подняв брызги, утонул в луже. Позади упавшего татя вдруг показалась темная фигура в коротком польском полукафтанце. Так, значит…
- Ну, Прохор, вставай, - произнесла фигура знакомым насмешливым голосом. - Хватит, ровно свинья, в грязи-то валяться.
Незнакомец подошел ближе, и быстро поднявшийся на ноги Прохор с облегчением признал в нем приказчика Иванку Леонтьева. В свете луны хорошо было видно, как с одежки его стекают капли, а когда приказчик повернулся - стал заметен и быстро расплывающийся под левым глазом синяк.
- Здорово ты меня шандарахнул, - скривив губы, признался Иван. - Прямо в ручей сбил, молодец! Хорошо, не пистоль с собой взял - палаш да ножик.
Глава 11.
Хлеб - всему голова
Современники имели все основания упрекать монахов, богатых дворян и купцов в том, что они спекулировали хлебом и обогащались за счет голодающего народа.
Р. Г. Скрынников. Россия в начале 17 в. "Смута"
Май-июнь 1603 г. Тихвинский посад
Иванко не стал ни о чем расспрашивать Прохора. Оба быстро возвратились на постоялый двор и тут же улеглись спать. А вот уж когда выспались…
- Ну? - Отправив Митрия к двери следить, чтобы никто не подслушал, приказчик пристально уставился на молотобойца. - Давай рассказывай, Проша.
- Об чем? - Прохор невесело усмехнулся. - Подумаешь, лиходей ночной напал, эко дело! Тут таких лиходеев…
- Постой, постой, - жестко скривив губы, перебил его Иван. - Дело твое только на первый взгляд простое, вернее - таким кажется. Не всякий тать с двумя самострелами по посаду таскается! Да и на случайного прохожего засаду устраивать - не слишком ли глупо?
Молотобоец воспрянул духом:
- Вот и я мыслю, что глупо! Лиходей-то меня, верно, спутал.
- Спутал? - задумчиво переспросил приказчик. - Может быть… А если не спутал? - Он перевел взгляд на внимательно прислушивающегося к разговору Митрия и вдруг улыбнулся: - А ну, Мить, представь, что это именно на нашего Прохора устроили засаду. Подумай-ка, почему б так?
Митька почесал затылок, немного посидел в тишине, пару раз кашлянул, а уж потом не торопясь, рассудительно и размеренно, изложил свои мысли. А мысли были такие: если засада была устроена именно на Прохора (а все говорило об этом), то явно не с целью ограбления - чего возьмешь с нищего молотобойца? Тогда зачем? А затем, что Прошка чем-то кому-то не угодил иль помешал. Иль знал что-нибудь этакое, что кому-то спокойно спать не давало.
- А что ты мог знать такого тайного, Проня? - Митрий искоса посмотрел на приятеля. - Ну, поведай, что мне рассказывал о таможенном монахе Ефимии - вряд ли у тебя еще какая тайна найдется, за которую башки можно лишиться.
- О таможенном монахе? - Иванко резко вскинул голову. - Что-то ты, Прохор, мне об этом не рассказывал.
А Прошка ничего не ответил, лишь бросил на Митьку презрительный взгляд - мол, выдал, пес, а ведь обещал молчать.
- Ты глазами-то на меня не сверкай, - немедленно возмутился Митрий. - Не предаю я тебя, а, наоборот, спасаю. Ты, Проня, мне вместо брата родного, я тебя живым видеть хочу, а не мертвым. Дело-то, смотри, каким боком вышло! Ежели б Иван за тобой не пошел…
- "Не пошел", - передразнил Прохор. - Как же ты, Иване, так ходить научился, что я тебя за собой и слыхом не слыхивал… ну, почти.
- Учен. - Скривившись, приказчик осторожно потрогал рукою синяк. - Только, видать, плоховато.
- Надо же! - заинтересовался Митрий. - Ты вообще много чему учен: и конной скачке, и палашному да пищальному бою, и речи аглицкой. Экие ушлые приказчики в Холмогорах! Не приказчики, чуды ходячие.
Отрок неожиданно поднялся с лавки и подбоченился - видать, все ж таки обидел его Прошкин взгляд, - правда, смотрел он сейчас не на старого своего приятеля, а на холмогорского торгового человека Иванку.
- Все-то ты умеешь, - понизив голос, продолжал Митрий. - Всему-то учен. И пищальники обозные тебе подчинялись, словно ты им родной отец-воевода, и вопросы ты все время задаешь - для торгового человека странные. О московском обозе расспрашиваешь, о таможеннике убитом. И грамот у тебя полно, да все - к важным людям: к архимандриту, к Дарье-игуменье… В общем, так… - Отрок немного помолчал, глядя прямо в карие глаза приказчика. - Ты, Иване, про нас все знаешь, а мы про тебя, получается, ничего. Кому служим - один Бог знает. Нет, нет, только не ври больше, что ты человек торговый, видывали мы торговцев, а ты… Ты, может, соглядатай свейский, а?
При последних словах Митьки Прохор сжал кулаки. Приказчик дернулся.
- Сиди! - угрожающе бросил молотобоец. - Не успеешь и палаш выдернуть - припечатаю к стенке.
- Да знаю, припечатывал уже! - К удивлению Прохора и Митьки, Иванко вдруг откинулся спиной к стенке и зашелся в смехе.
- Ой, не могу, - утирая выступившие на глазах слезы, удивлялся приказчик. - Послух, говоришь, свейский? Ну, Митрий, ну, уморил… А вообще, да. - Он вдруг резко оборвал смех и обвел двух приятелей совершенно серьезным взглядом. - Вот что, парни, никакой я не приказчик, ты, Митрий, прав - четко все уловил, молодец. Но со свейским соглядатаем, конечно, погорячился…
- Да кто ж ты такой?! - не выдержав, закричал Прохор и вдруг тут же сконфузился. - Хотя оно, конечно, жизнь ты мне спас, то так…
Приказчик снова улыбнулся:
- Кто я такой, спрашиваете? А ну-ка, Димитрий, подопри дверь… Вот так…
Нагнувшись, Иванко медленно стянул с левой ноги сапог и протянул Прохору:
- Оторви-ка подметку.
Пожав плечами, молотобоец, напрягшись, исполнил требуемое и с удивлением вытащил наружу спрятанный кусочек пергамента.
- Митрий, возьми, - распорядился Иван. - Прочитай.
- "Грамота сия дана Ивану Леонтьеву сыну, разбойного приказу дьяка Тимофея Соли товарищу…" Ну ничего себе! - Митька негромко присвистнул. - Дьяка разбойного приказу товарищ! Так ты, никак, беломосец?! Иль того больше - боярин?
- Из детей боярских, - скромно пояснил Иванко. - Почти так же был нищ, как и вы. Больше года уже, после смерти батюшки, служу государству Российскому, как и вы, надеюсь, теперь служить будете, ибо только власть государева маленькому человеку заступа… Впрочем, и не только маленькому…
- Из детей боярских, - покивал Митрий. - То чин не московский, городовой. А ты, чай, на Москве служишь?
- На Москве, - подтвердил Иван.
- Самого дьяка товарищ… - Митька задумчиво почесал затылок. - А что же не "жилец"?
- У дьяка приказу разбойного товарищей-помощников много, и все по разным делам, - охотно разъяснил "приказчик". - Я покуда самый незаметный. А "жилец" - первый московский чин, его еще заслужить надо!
- Угу, - понятливо кивнул Митрий. - Потом, глядишь, за службишку твою государь землицей испоместит - тут и следующий чин: дворянин московский, потом, даст Бог, стряпчий, стольник… А от стольника и в чины думные недалеко.
- Недалеко, - Иванко хмыкнул. - Скажешь тоже! В думные… Эко хватил! Хотя… твои бы слова, Митрий, да Богу в уши! В общем так, други: хотите государству Российскому послужить?
- Да ты что спрашиваешь?! - возмутился Прохор. - Нешто мы немцы какие? Нешто нам, православным, за родную землицу живота жалко?! Уж конечно, послужим, верно, Митька?
Молотобоец с силой ударил кулаком в ладонь:
- Любого вражину под орех разделаю!
- Не сомневаюсь! - Иванко хохотнул. - А теперь - на полном серьезе. - Он обвел враз притихших приятелей посуровевшим взглядом и поднялся с лавки. - Именем государя нашего Бориса Федоровича, властию, данной мне дьяком разбойного приказу Тимофеем Солью, верстаю тебя, Димитрий Тереньтев сын по прозвищу Митька Умник, и тебя, Платон Патрикеев прозваньем Сажень, на службу государству Российскому! Поклянитесь же для борьбы с врагами ее и злыднями не жалеть ни сил своих, ни жизни!
- Клянемся! - опустившись на колени, ребята дружно перекрестились на висевшую в углу икону.
Новый таможенник, чернец Варсонофий, заменивший убитого Ефимия, оказался человеком далеко не старым, но чрезвычайно худым, согбенным. Длинной чахлой бородкой и каким-то унылым морщинистым лицом он напоминал древних мучеников, как их себе представлял Митька. Отрок, так уж вышло, оказался сейчас единственным, кого товарищ дьяка разбойного приказа мог использовать для решения своих - вернее, государственных! - дел. Прошке после здравого размышления было пока велено безвылазно сидеть на постоялом дворе и, по возможности, не казать из гостевой горницы носа. Труп убийцы с самострелами был благополучно спущен в Вяжицкий ручей, а вот исчезновение молотобойца должно было заставить Платона Акимыча Узкоглазова перейти хоть к каким-то действиям. И в самом деле, если Прохор не был убит, то тогда почему не вернулся к хозяину? Почему не передал долг Тимофею Руке? Что-то почувствовал, прознал? Или все ж таки был убит? А тогда - где тело? Тоже в Вяжицком ручье?
Ручей был неглубок, и Иван с Митрием не сомневались, что мертвый убийца будет вскорости обнаружен. А раз обнаружен - так сразу же пойдут слухи, посад-то не особо велик. А где их услыхать, эти самые слухи? Естественно, на торговой площади возле Преображенской соборной церкви, где и амбары, и ряды, и важня с таможней. Там-то и шатался сейчас Митька, прикидывающийся отпущенным на оброк служкой, - "а где чего-кому помочь-принести?". Оделся парень соответственно - сермяжная рубаха, порты с заплатками, лицо грязью измазано, ноги босые, в цыпках.
Заутреня уже закончилась, и медленно, степенно поднималось солнце, отражаясь в стеклянных окнах богатых домов Большого посада. Стоял конец мая - Иванов день, или, по-церковному, Третье обретение главы святого Иоанна Предтечи. По сему празднику звонили в колокола, и благовест, поднимая в небо тучи воробьев и галок, неспешно скользил над улицами, монастырями и площадью. Торговлишка едва только начиналась, неспешно подъезжали возы, однако Митьке туда было пока не сунуться, там и своих грузчиков хватало, чужому могли запросто морду набить или, как выражался Прошка, начистить рыло. Впрочем, Митрий отнюдь и не рвался чего-нибудь разгрузить, совсем другие у него задачи были. Во-первых, выявить и запомнить нужные слухи, а во-вторых, прогуляться до переулка Собачье устье, к дому Тимофея Руки, кое-что посмотреть да вынюхать. Узкоглазова и ход следствия по делу убитого таможенника Иванко решил взять на себя, так что Митрий сейчас присматривался к новому таможенному монаху лишь от нечего делать.
Чернец Варсонофий, немного постояв на крыльце, завидел приближающиеся возы и поспешно скрылся в таможенной избе - где это видано, чтоб таможенники к купцам бегали, а не наоборот? Митрий почесал затылок и, подумав, направился к торговым рядам, на которых как раз раскладывали товары. Ночные сторожа - все сплошь дюжие угрюмые мужики - уводили прочь свору цепных псов, кои по ночам охраняли амбары и лавки. Щурясь от солнца, Митька неспешно прохаживался вдоль рядков. Сперва прошелся по большому ряду, вдоль всех пятнадцати лавок, затем свернул на серебряный, к знаменитым тихвинским мастерам Погудиным, Голубевым, что выделывали из серебра удивительной красоты вещи - распятия, диадемы, блюда, зеркала. Здесь Митька даже остановился, постоял, любуясь, пока не прогнали, - мол, шел бы ты отсюда, паря, не украл бы чего! Отрок пожал плечами - нужно мне ваше серебришко, как же, чай, и поважнее заботы есть. С левой стороны вдруг послышался шум - ругались какие-то мужики, ржали кони. На рядок сгружали соляные круги с заонежских варниц. Митрий постоял, послушал - ничего интересного, одна божба да ругань на медвяные росы. Так уж считалось, что медвяные росы - худые, вредные, с которых и заболеть недолго. Вот и у заонежских мужиков пара лошадей по пути пала, не иначе как на медвяные росы забрели.
- Эй, шпынь! - Отвлекшийся на ругань Митрий вдруг почувствовал сильный толчок в бок. Обернулся, увидев перед собой знакомого парня Онисима Жилу - смешного, круглолицего, лопоухого. Судя по задиристому взгляду, Онисим был настроен решительно:
- Ты чего это, гнида пучеглазая, на нашем месте вертишься? Небось, украсть что задумал?
Вообще-то на посаде Онисим считался отроком трусоватым и так расхрабриться мог только с чужим, и то при наличии поддержки.
- Но-но! - Митрий вскинул глаза. - Ты что, Онисим, на своих-то, ровно пес худой, кидаешься?
- На своих? - Жила сузил глаза, присмотрелся. - Тю! Никак, Митька Умник! А я-то смотрю - похож. Говорили, ты в бега подался! Врали, что ль?
- Конечно, врали, - деланно хохотнул Митрий. - Я-то - вот он. Куда там в бега?
- Ну-ну… - Онисим Жила высморкался. - Эк и грязен ты! Поди, бедствуешь?
Подобный вопрос Митьку насторожил. Не такой был человек Онисим, чтобы запросто так, без своей выгоды, интересоваться чьей-то там жизнью.
- Угадал, бедствую, - нарочно вздохнув, Митрий поник головою. - Коровенку за недоимки свели, Василиска сестрица к родичам на Шугозерье подалась. Один и остался… Иногда и куска хлебушка во рту не пребудет.
Сказал и выжидательно посмотрел на собеседника - как-то тот отреагирует? Онисим осклабился и покровительственно похлопал отрока по плечу.
- После вечерни подходи на Романицкую, поговорим. Может, и разживешься хлебушком.
- Приду, - обрадованно похлопал ресницами Митрий. - А где тебя там ждать-то?
- Да хоть у церкви. Я к тебе сам подойду, не думай.
А Митрий и не думал, знал - не так просто позвал его Онисим, явно не для хорошего дела.
- Да, - отвалив в сторону, на ходу оглянулся Жила, - а дружок твой, Пронька Сажень, где?
- Давненько уж его не видал.
- А то б и его привел… Нашлось бы дело. Ну, ин ладно…
Махнув рукой, Онисим Жила свернул в междурядье, где - как правильно догадался Митька - его дожидалось человек с полдесятка. Все молодые да хитроглазые. Шпыни - одно слово. И зачем им Митька Умник понадобился?
- А, вечером и узнаю! - Усмехнувшись, Митька покинул площадь и, свернув на одну из нешироких улочек, зашагал к Вяжицкому ручью.
После обеда, как и уговорились, встретились с Иванкой на постоялом дворе.