- Молодец, молодец, Мулечка! А вот парня, который у вас на усадьбе раньше жил да куда-то сгинул, ты уж наверняка должна знать, Васька Москва - так ведь его зовут?
Девчонка вдруг задрожала, и в округлившихся светло-серых глазах ее вспыхнул на миг такой ужас, что и самому Митьке стало страшно.
- Да не дрожи ты! Этот Васька, он убийца? Скажи!
Вместо ответа Мулька спрыгнула с лавки и, натянув платье, схватила Митьку за плечи.
- Умм! - девушка повелительно кивнула на дверь. Уходи!
- Да ладно тебе…
- Умм! Умм! Умм!
И ведь выгнала! Митька едва успел порты натянуть, рубаху уже надевал во дворе. Надел, волосы рукой пригладил…
- Митька, забубенная твоя башка!
- Ась?
Отрок оглянулся и увидал бегущего от избы Онисима. И чего разорался, знает ведь, где Митьку искать.
- Давай иди скорей в избу, хозяйка зовет!
Ну, хозяйка так хозяйка. Жаль вот, с Мулькой нехорошо получилось… и все же кое-что вызнал! Васька Москва - точно убивец, вот еще узнать бы, были ли у него самострелы и, самое главное, связан ли он с Узкоглазовым?
- Так, погоди-ка… - На полпути к избе Онисим остановил Митьку и, чуть отойдя, критически осмотрел. - Ой, чушка грязная! Иди хоть к колодцу, морду ополосни. Да быстрее, быстрее.
Пожав плечами, отрок пошел к колодцу, ополоснулся, снова пригладил волосы, длинные, темно-русые, густые.
- Ну, вот, - теперь Онисим вроде бы остался доволен. - Эх, рубаха-то у тебя грязна.
- Ну уж другой нету, - обиделся Митрий. - Да и сапог не припас.
- Эх, голь-шмоль перекатная.
- Эй, вы там скоро? - донесся с крыльца повелительный голос Васьки Блина. - Быстрее, шпыни ненадобные, поспешайте, ежели плетей не хотите отведать!
Плетей не хотелось, а потому поспешили. Да так, что Митька споткнулся на крыльце, расквасив до крови нос. Пришлось Онисиму бежать за водицей, уняли кое-как юшку.
В горнице на широкой лавке, развалившись, сидел богато одетый толстяк с бритым лицом, или, как принято было говорить, - "со скобленым рылом". В левой руке толстяк держал увесистый серебряный кубок, в правой - плетку, коей время от времени похлопывал себя по зеленым сафьяновым сапожкам. В сапожки были небрежно заправлены алые шелковые шаровары, поверх которых была выпущена лазоревая рубаха, тоже шелковая, с узорчатой вышивкой по вороту и подолу, поверх рубахи красовался бархатный ярко-красный зипун с золочеными пуговицами, а сверху внахлест - зеленая суконная чуга - узкий кафтан для верховой езды с короткими, по локоть, рукавами, украшенный тонкой винтообразной проволочкой из черненого серебра - канителью. Под стать чуге и струящийся желтым шелком пояс с позолоченными варварками - шариками на тесьме - и кистями. Рядом с этаким франтом на лавке валялась отороченная беличьим мехом шапка с большим, размером почти что с ладонь, оламом - вызолоченной кованой бляхой с изображением корабля, плывущего по бурному морю под всеми парусами. Корабль этот и привлек в первую очередь внимание Митьки, больно уж был необычен, да и красив. Интересно, сколько вся эта красота могла стоить? Наверное, немало. Значит, незнакомец богат, и весьма. Какой-нибудь заезжий боярин? Скорее всего…
- Этот? - толстяк ткнул пальцем в Митькину сторону и недовольно поджал губы, жирные, лоснящиеся, словно он только что закусывал жирным мясом. А и закусывал, что с того?
- Этот, этот, друже Акулин! - откуда ни возьмись выскочила бабка Свекачиха в обычном своем шушуне, несмотря на теплую погоду, отвесила отроку подзатыльник - кланяйся, мол. Отрок послушно поклонился.
- Подь сюда! - поманил толстяк.
Митрий подошел ближе, остановился, внимательно рассматривая незнакомца. Лицо у того оказалось какое-то бабье, рыхлое, пухлощекое и, кажется, даже беленое! Ну да, беленое! И щеки горят - не сами по себе, румяна! Ну и ну…
- Черен, как ворон, черен! - с каким-то придыханием, явно недовольно, простенал толстяк и, махнув рукою, пожаловался: - Ну не глянутся мне чернявые, ты ж знаешь, бабуля!
- Во прошлое-то лето тебе всякие глянулись, только подавай, - вполголоса произнесла Свекачиха. - А нынче, гляжу, - чистый князь!
- Да-а, - сладко ухмыльнулся гость. - Нынче я многое могу себе позволить… и многих. Не чернявых, а каких хочется! Впрочем… - Он строго посмотрел на Митьку. - Сыми-ка рубаху, отроче!
- Сымай, сымай, - подтолкнула бабка.
Пожав плечами, Митька медленно стащил рубаху, прикидывая, как половчее удрать. А ловчее выходило - через сени к воротам, те как раз были распахнуты, видать, ждали косцов - Свекачиха, кроме девок, держала еще и небольшое хозяйство: коровы, козы, бычок.
- Ой, так и знал, так и знал - тощой-то какой! Ровно диавол! - Толстяк захохотал, манерно прикрыв рот ладонью.
- Да что ж тебе не угодить-то никак, Акулиша?! - не выдержав, плюнула бабка. - Смотри, отрок-то лицом пригож, глазки сереньки… волос и правда темен… но уж не так, чтобы очень.
- Черен, черен, - снова завыл толстяк.
Митька, быстренько натянув рубаху, на всякий случай сделал несколько шагов к двери.
- Словно диавол. Черт, черт, чистый чертушко. Ой, бабуля, что ж ты мне все чертей-то подсовываешь? Беленьких хочу, светлокожих, ласковых.
- Где ж я тебе их возьму? - Свекачиха задумчиво покачала головой.
А толстяк-то - содомит! - проняло наконец Митрия.
Привстав с лавки, содомит живенько подбежал к бабке и, встав на одно колено, молитвенно сложил пред собой руки:
- Найди, найди, бабуля! Приведешь - заплачу златом. У меня есть, ты не думай.
- Да вижу, что есть, - кивнула старуха. - Эвон, платье-то на тебе баское!
- Да уж, не дешевое! - Гость подбоченился и капризно надул губы. - Так приведешь?
- Приведу, приведу, куда от тебя деваться? Брысь, паря! - последнее слово относилось уже к Митьке, который, естественно, не заставил себя долго упрашивать, вмиг скатившись по крыльцу во двор.
- Что, не понравился? - ехидно осведомился околачивавшийся у ворот Онисим Жила.
- Не понравился… - Митрий бросил на него подозрительный взгляд. - А ты откуда знаешь?
- Да кто ж здесь Акулина не знает? - Онисим усмехнулся. - Акулин Блудливы Очи - известный содомит, слыхал?
- Слыхал… может быть, - Митька пожал плечами, силясь припомнить - слыхал ли? - А вообще кто это? Из бояр иль богатых купцов? Эвон, приодет как!
- Это Акулин-то боярин?! - расхохотался Жила. - Однодворец, живет себе в лесах. Ну, оброчники, чай, есть - но не так, чтобы много.
- Откуда ж тогда?
- Платье-то богатое? Да вот только что платье. Акулин любит пыль в глаза пустить.
- Интересно, откуда у него столько денег?
- Хм, - Онисим неожиданно показал Митьке кулак. - Откуда - не твоего ума дело. Ты здесь таковы вопросы не задавай!
- Да ладно, - Митрий махнул рукой. - Так просто спросил…
Выглянувший с крыльца Федька Блин жестом позвал Онисима. Тот побежал, а Митрий задумался, размышляя о богатом содомите Акулине Блудливы Очи. Однодворец, живет в лесах, видать, там и усадьба. Откуда богатство? Наверное, ограбил кого-нибудь… Так не шляются по лесам такие людишки, с которых на этакое платье срубить можно. Правильно сказал толстяк - не дешевое платье-то. На обоз напал? Силенок не хватит. А может, этот Акулин с разбойным народцем знается? С тем же Демьян Самсонычем с Кузьминского тракта. Вместе и делишки обделывают, сволочи, - отсюда и деньги. Митрий почесал за ухом: э, да ведь Акулиново богатство недавнее, будто только вчера куплено. Да и пошито на скорую руку - чуга явно маловата, портки морщинят, на поясе шов видать. Не притерлась еще одежонка, сидит коряво, словно с чужого плеча.
- Эй, парень, - от дальнейших размышлений отрока отвлек спустившийся с крыльца Онисим. - Подь.
Жила огляделся по сторонам, словно находился сейчас не на усадьбе бабки Свекачихи, а где-нибудь на многолюдной площади у соборной церкви. Огляделся, подождал, когда пройдут мимо дворовые девки с ведрами, потом шепнул:
- Отойдем.
Отошли за избу, на заднедворье, к овину.
- Вот что, паря, - Онисим заинтриговал, понизив голос, - выгодное дело для нас с тобой бабуся удумала. Хорошо заплатит.
- А чего делать-то?
- Парней подыскать, отроков. Только не всех подряд, а таких, белявых, пухленьких, ну, чуть помоложе тебя. И самое главное, чтоб ничьи были.
- Как это - "ничьи"? - удивился Митрий.
- Ну, вроде тебя, бродяжки.
- Где ж таких сыщешь, чтоб бродяжка - и пухленький? С голоду если только.
- Ну, неужто у тебя знакомцев нет, а? Ведь давненько уже в бегах, с весны почитай.
- Так а ты сам-то что? - мучительно соображая, как поступить, возразил Митька. - В нашей-то шатии…
- В нашей шатии все постарше тебя будут, - с ходу осадил Жила. - Не подойдут, тут и говорить нечего. Искать надо! Бабка сказала - к завтрашнему вечеру не найдем - на себя пеняйте.
- И что сделает?
- Выпорет! Федька Блин знаешь, как порет?! Шкуру запросто спустит. Да и сама бабка здорово кнутом управляется - всласть помахать любит, не одну уж девку…Ой… - Поняв, что сболтнул лишнего, Онисим прикусил язык.
Новое задание Митьке не понравилось, что еще за дела - отроков содомиту искать! Расставшись с Онисимом у Преображенской церкви, Митрий шустро побежал на Береговую доложиться Ивану.
Государев человек Иванко выслушал парня хмуро, вполуха. Видно, был чем-то озабочен, и Митрий догадывался чем. Сколько времени уже в Тихвине, а дело все не сдвинулось с мертвой точки: ну, узнали точно, что таможенного монаха Ефимия убили по приказу Платон Акимыча Узкоглазова, а вот связь последнего с московским гостем Акинфием Козинцем - поди-ка установи, попробуй! С Прошкой тоже как-то не получилось: по уму - его бы к Узкоглазову и приставить, а вон оно как вышло - приходится в монастыре держать, от того же Платон Акимыча прятать. Хорошо хоть о Паисии вовремя вызнал, вот еще б о новом таможеннике разузнать, Варсонофии. Что он за человек, этот чернец? Давно ли в обители, пользуется ли уважением у братии? Наверное, пользуется, таможенник - должность важная, кого попало на нее не поставят. Что же касается московского гостя… Неужели и впрямь ушел в Архангельск? Нет, не может быть, уж больно далеко, через Тихвин-то куда как ближе. Затаился где-нибудь неподалеку, выжидает, когда все уляжется.
Иван вдруг улыбнулся и подмигнул Митьке:
- А что бы ты, Димитрий, на месте московского купчишки сделал? Как бы узнал, что пришла пора обратно на посад сунуться?
Митрий пожал плечами:
- Наверное, поосторожничал бы. Для начала человечка верного послал - покрутиться, вызнать.
- Человечка верного - это ты прав, - согласился помощник дьяка. - Я тоже так мыслю. Ну, давай дальше думать. У Акинфия обозники - все из Москвы, здешних ходов-выходов знать не ведают, слепы, как котята, примерно так же, как я бы без тебя с Прошкой…
Митька зарделся от похвалы, опустил очи долу.
- Значит, какой смысл кого-нибудь из обозников посылать? - задумчиво продолжил Иванко. - Просто так - походить по торжищу, сплетен послушать? Оно, конечно, можно и так, коли больше послать некого…
- Акулин! - прервав собеседника, громко воскликнул Митрий. - Акулин Блудливы Очи! Да ты не морщись, Иване, послушай. И что с того, что Акулин - известный всем содомит, это даже и лучше: на посад приехал - ясно зачем, вернее, за кем, никто ведь ничего другого и не подумает. А сам посуди, откуда у небогатого однодворца черт-те из каких лесов вдруг да завелись денежки? И немаленькие!
- Так ты полагаешь, этот самый Акулин Блудливы Очи и есть посланец? - Иван недоверчиво покачал головой. - Нет, вряд ли - приметлив больно.
- Зато появился как раз вовремя! Не поздно и не рано - как раз когда с убийством таможенника вроде бы все улеглося.
- Ой, вряд ли, вряд ли…
- И все равно я б за этим содомитом присмотрел, - уже менее убежденно протянул Митрий.
- Ну присмотри, - нехотя согласился Иван. - Худа не будет. Говоришь, бабка Свекачиха послала для Акулина отроков собирать?
- Ну да, - Митька кивнул. - Потому и не хочу больше на Стретилово возвращаться - опасно. Онисим сказал: ежели к вечеру никого не найдем - плетей отведаем. Честно говоря, собственную-то шкуру жалко. Да и что там высматривать, на Свекачихиной усадьбе? Чего там такого для нас интересного происходит? Да ничего. Срам один, прости Господи!
- Как же ты тогда за Акулином посмотришь, коли к Свекачихе не вернешься? - с усмешкой поинтересовался Иван. - Никак, получается…
- А вот и нет! - Митрий ненадолго задумался. - Я вот что, я за Онисимом послежу - вдруг да он отыскал кого-нибудь, тогда и вернусь, а ежели не выйдет… Ежели не выйдет, можно содомита монашеской братии сдать - пущай в железа закуют, да на правеж его, на правеж!
- На правеж? Для того его с поличным взять надо. И вот что я тебе скажу, Митрий, - Иван понизил голос. - Хотели бы - давно всех взяли. И содомита этого, и бабку Свекачиху. Однако сделать так - неумно поступить. Прав отец Паисий - лучше притон явный, чем тайный - уследить легче. О бабке Свекачихе он мне много чего порассказывал - знать, есть там у братии и глаза, и уши. Притон, он как чирей - в одном месте выдавишь, в другом обязательно новый появится, а то и не один, народец-то грешен, особенно у вас, на посаде Тихвинском!
- Да уж, - обиделся Митька. - Уж каких только слухов о нас, тихвинцах, не ходит по Руси-матушке! И драчливы-то мы, и злы, и завистливы. Можно подумать, в других местах все сплошь богоугодные странники проживают.
Иван неожиданно рассмеялся:
- Ты губы-то не дуй, парень! В словах тех доля правды есть. Вот я. К примеру, не так давно на Тихвинском посаде живу, а и то заметил - люди здесь, по сравнению с теми же ярославичами, москвичами, владимирцами, куда как свободнее себя ведут, несмотря на то что каждый обители платит. И окна в домах делают на манер немецких, и мебель - не одни сундуки да лавки, многие и бороды бреют, и платье шведского покроя носят, и себя уважают - подойди-ка, хоть и монастырский служитель, обратись непочтительно - могут и в морду!
- Уж это само собой, - улыбнулся Митрий. - Если есть за что - обязательно в морду зарядят, спроси хоть у Прошки.
- Да, тихвинцы - народ ну если и не свободный, то себя таковым чувствующий! Мне кажется, все потому, что они мир иначе видят. Много с иноземцами знаются, много ездят. Для тихвинского купца, хоть и мелкого, летом в Стокгольм смотаться - все равно как за угол помочиться сходить. И шведы для вас вроде как и враги, а вроде и партнеры торговые. Не поймешь!
- Так мир-то, Иване, он разный. Не простой, сложный.
- Вот то-то и оно, что вы именно так и мыслите! - Иванко хлопнул себя ладонями по коленкам. - А на Москве вовсе не так! Там - не для всех, правда, но для очень многих - мир просто устроен: есть Святая Русь, и есть поганцы - немцы-латынники. На Руси все правильно, все справедливо, а в иных странах, соответственно, погано. И ездить-то туда - грех страшный, как и с иноземцами знаться.
- Чудно! - удивился отрок. - Нешто и впрямь так?
- К сожалению, так, Митрий. Думаю - и не я один - нехорошо то. Нечего от иных стран закрываться. Согласен, порядки там странные, во многом нам непонятные, но ведь и хорошее есть, чему и поучиться не грех. Вот, к примеру, хозяйство…
- Э, Иване, - Митька замахал руками. - О хозяйстве ты не говори, даже и сравнивать нечего. Был у меня знакомый свей, Карла Иваныч, ну, который книжку подарил, так мы с ним много беседовали. В той же Швеции весна, лето, осень теплые, без заморозков, а у нас? Бывает, в начале апреля снег сойдет, а бывает, лежит еще и в мае. Или вообще - сначала теплынь, а потом вдруг морозец грянет! А про последнее время я уж и не говорю…
Иван усмехнулся:
- Думаю, и в Швеции в последнее время не слаще. Урожай плоховат, иначе зачем наш хлеб покупать собрались? Акинфий Козинец ведь им продать хочет. Вот только через кого? Старый таможенник не согласился помочь, за что и поплатился, а вот новый… Они, Митрий, нового обязательно прощупывать будут.
- А могут ведь и в обход таможни!
- Могут, конечно… Но это больше возни. Стражи стоят и в Сермаксе на Свири-реке, и в Орешке, у выхода с Нево-озера. Как на карбасах проплыть? Была бы Корела шведской, тогда ясно, спустились бы по Ояти да через озеро и махнули. Красота! Но вот только Корела-то нынче не шведская, наша! Значит, и незачем им туда идти, значит, один путь у лиходеев - по Свири через Сермаксу, дальше - по озеру, через Орешек, а там везде стража! Без таможенной грамоты не проедешь! Да и грамота нужна особенная - чтоб не сунулись проверять, что везут. На Руси голод, царь Борис Федорович строго?настрого хлеб за рубежи продавать запретил. А лиходеи эти что вытворяют? Людям сеять нечем, а они зерно возами вывозят! И ведь это только первая ласточка!
- Угу, - согласно кивнул Митрий. - Тогда они должны карбасы нанять. Ежели, конечно, с корабельщиками свейскими не договорились.
- Не думаю, чтоб договорились. Свеев-то на границах ой как проверять будут! Зачем им лишний риск? Нет, Акинфий на свеев сам выходить будет, а значит, ты, Митрий, прав - и баркасы ему понадобятся, и лоцман. Много на посаде лоцманов, что свейский путь знают?
- Полно.
- Вот видишь. За каждым не проследишь. А вообще, где мореходный народ по вечерам собирается?
Митька ухмыльнулся:
- Ясно где - в корчме у Бастрыгина либо на Кабанова улице, в царевом кабаке.
- Славно! - Иванко потер руки. - Вот туда-то я сегодня и отправлюсь.
- Смотри не упейся там, - пошутил Митрий и уже серьезным тоном добавил: - И не худо б было Прошку с собой взять, для верности.
- Ну уж, - скривив губы, Иванко поправил на поясе нож. - Как-нибудь и своими силами обойдусь.
- Смотри-и-и…
Простившись, Митька покинул постоялый двор и первым делом направился в гостевую избу Введенского монастыря, навестить сестрицу Василиску, ну а уж от нее планировал пойти на торжище, поискать Онисима… и в Большой монастырь неплохо было б зайти, так, на всякий случай.
Вечер выдался дождливым, серым. Вроде бы до полудня небо было лазурным, чистым, и вдруг к вечеру на2 тебе - появились поначалу маленькие облачка-тучки, быстро собравшиеся в сожравшую небо синь. Ждали грозы, однако ничего подобного не было: не гремел гром, не сверкали молнии, а просто полил дождь и лил весь вечер, мелко, нудно и не переставая. Иногда, правда, почти прекращался, словно сбираясь с силами, чтоб немного погодя хлынуть опять. Дороги быстро раскисли, превратились в месиво из песка и глины, в многочисленных лужах, довольно похрюкивая, разлеглись свиньи - дождь-то был теплый, грибной.
Сквозь призывно распахнутую дверь царева кабака пробивался тусклый свет дрожащих свечей. Прямо над дверью был прибит известный всякому питуху кабацкий знак - еловая ветка. Под навесом, у коновязи, топталось с полдесятка лошадей, там же стояли и слуги, болтали, по очереди прикладываясь к большой плетеной баклажке.
- Эй, православные, - сворачивая с улицы, обратился к ним Иванко. - Царев кабак здесь ли?