- Здесь, здесь, - закивали парни. - Эвон, ворота распахнуты.
Поблагодарив, Иван поправил на плечах суконную однорядку и, сняв шапку, вошел в питейное заведение. Изнутри кабак оказался довольно просторным, с украшенной поливными изразцами печью - чтобы зимой питухи не мерзли - и тремя длинными столами, сколоченными из крепких досок. Вдоль столов стояли такие же крепкие скамейки, к стенам были прибиты лавки, на которых, впрочем, никто не сидел, а каждый вновь входящий сбрасывал туда мокрую одежку - кафтан или армячишко, - оставаясь до неприличности раздетым - в зипунах и рубахах. Впрочем, подобные вольности здесь, кажется, никого не смущали.
Иван тоже сбросил мокрую однорядку и, одернув полукафтан, скромненько присел в уголку, заказав целовальнику перевара. Кроме перевара - вещицы жутко хмельной, кою гнали чуть ли не из навоза, - никакого другого напитка в кабаке не было, что и понятно: цареву водку, квасы, медовухи - все делали из зерна, а зерна-то в нынешние времена было мало - неурожаи, голод. Вот и пили питухи что придется.
Сивоволосый служка живо спроворил новому посетителю глиняную кружку ядреного напитка и маленькую мисочку кислой прошлогодней капусты - зажевать. Больше никакой еды в кабаках не полагалось, хочешь щей похлебать - иди в корчму или на постоялый двор, а сюда не есть - пить приходят. И пьют крепко! С того питухам разоренье, а царевой казне прибыток, о том присмотрщик за кабаком заботится, не красть да питухов не обирать обещав, на чем и крест целовал, клялся, оттого - целовальник. А в помощниках у него юркие парни - кабацкая теребень - они и перевар подливают, и капустку подносят, а если кто перебрал, так и домой отведут за особую плату. Пока, правда, перебравших вроде бы не наблюдалось, рановато еще… хотя, нет, вроде бы похрапывал кто-то под лавкой, определенно - похрапывал.
За столами сидело уже десятка полтора человек, судя по одежке - мелкие купцы, припозднившиеся с торгов однодворцы, артельщики - плотники или мастеровые. Наверняка имелись и лоцманы, и матросы с баркасов, оставалось лишь их выявить да разговорить, зацепиться языками. Денег пока вроде хватало… Иван тяжко вздохнул, вспомнив это "пока". Чего душой кривить - деньги таяли, как снег жарким майским днем. Ну, на прожитье да на пропитание, положим, уходило немного, зато отбить все претензии Введенского монастыря к Митьке и Василиске стоило немаленьких денег. Да, выданное дьяком разбойного приказа серебро неумолимо подходило к концу. Приходилось экономить - еще пара недель, и, пожалуй, хоть на паперть иди христарадничать, а ведь еще дела делать да потом до Москвы добираться. Тут призадумаешься, завздыхаешь.
- Что, мил человек, вздыхаешь? - На скамью рядом с Иваном опустился здоровенный мосластый мужик с пегой всклокоченной бородой и красными мозолистыми руками. Мокрый армяк мужик так и не снял, лишь распахнул на груди и теперь дожидался служку с заказанным переваром.
- Чего вздыхаю? - Иван улыбнулся. - А грустно чего-то, да дождь, собака, льет - на улицу, носа не замочив, не выйдешь.
- Да уж, - охотно согласился мужик. - Мефодий сегодня. А на Мефодия дождь - так сорок ден дождь, примета такая.
И в самом деле, как раз сегодня был очередной церковный праздник, день священномученика Мефодия, епископа Патарского, известного на Руси как Мефодий-перепелятник. С этого дня люди, охотившиеся на перепелов, - их так и называли, перепелятники - специально наблюдали за озимыми: ежели над полем летят паутины да носится мошкара - там и будут перепела собираться, так и жди удачи охотничьей.
К столу подбежал служка, поставил с поклоном кружицу:
- На здоровьице!
- Козьма Куцее Вымя, артельный староста, - подняв кружку, улыбнулся мужик. - Ну, за знакомство!
- Иван, Леонтьев сын, торгового гостя приказчик, - в свою очередь представился Иванко. Выпили. В голове зашумело.
Козьма с укоризной качнул головой:
- Чтой-то ты мало пьешь, Иване!
- А я вообще… - Выдохнув, юноша справился с нахлынувшим опьянением. - Вообще малопьющий.
- Малыми кружечками, что ль, пьешь? - хохотнул артельщик. - Поня-а-атно.
И больше как отрезало - с выпивкой не приставал. Сам-то пил сколько хотел, а знакомца нового не неволил. Дальше, слово за слово, пошла беседа. Козьма оказался не местным, из Новгорода, однако в Тихвине бывал не впервой и многих здесь хорошо знал. Этим и воспользовался Иванко: сославшись на указ мифического купца - своего хозяина, - стал выспрашивать подробненько про лоцманов да баркасы.
- А купчине твоему в которую сторону плыть-то? - полюбопытствовал артельный староста. - По Волхову аль по Мологе да Чагодоще - к Волге?
- В Стокгольм, - негромко отозвался Иван.
- А, в Стекольны, - по-своему обозвал шведскую столицу плотник. - Знаем сей град.
- Бывал, что ли? - Юноша недоверчиво моргнул.
- И не раз, - спокойно, без всякого хвастовства, отозвался собеседник. - Нашим гостям торговым избы там ладили да амбары. Ино до осени не успели, остались и на зиму - с подрядчиком познакомились, вот как с тобой, в корчме, после и свеям домишки рубили. Энгельберт Хазер, подрядчик, хоть и лютерской веры, а человек оказался честный. На верфях подрабатывали, где корабли рубят. Ух, я тебе скажу, и кораблищи - огромные, не то что наши карбасы. Океанских плаваний суда, понимать надо!
- Так ты, чай, и лоцманов знаешь, и карбасных?
- Знаю, - Козьма улыбнулся. - Не всех, но многих. Вишь, во-он, у дальней стены, на лавочке, человечек сидит. Не, не тот, что башкой пьяной к стене привалился, другой, рядом, в немецком кафтане.
- Белобрысый такой?
- Угу. То Терентий Ухо, как раз из заморских лоцманов будет. Свести тебя?
- Давай.
- Ну, обожди немного.
Похлопав чуть захмелевшего Ивана - а захмелеешь тут, куда деться, какими бы порциями ни пил! - по плечу, Козьма Куцее Вымя вразвалочку подошел к лоцману, что-то сказал, кивая на молодого "приказчика". Лоцман Терентий проворно поднялся на ноги и чуть погодя уже сидел на лавке между Козьмой и Иваном.
- Ты его, друже, угости, - шепнул Ивану Козьма.
Юноша так и сделал: подозвал кабацкую теребень, протянул серебряную деньгу - а на все давай, петь, гулять, веселиться будем!
- Ну, вы веселитеся, - ближе к ночи попрощался Козьма, - а мне завтра на Бастрыгина амбарец достраивать да новые сени рубить. Пошел я.
- Удачи тебе, Козьма!
- И вам всем того же.
Артельный староста - хороший мужик! - ушел, сгинул в дождевой пелене, а вместо него в кабак завалило сразу пятеро - все молодые, наглые, с гнусными такими ухмылочками. В другой-то раз Иванко бы попасся - ну, не миновать драки, - а тут опьянел, расслабился, и все вокруг вдруг показались такими хорошими, родными.
- Эх, Терентий, - пьяно улыбнулся Иван. - Давай-ка еще намахнем, что ли?
- Давай, Иване, - лоцман махнул рукой. - Эй, кабацкая теребень, наливай!
И намахнули. Еще по одной, и еще… Иванко никогда не думал, что питухам вот этак весело! Всех вокруг хотелось обнять, сказать что-нибудь такое радостное или уж, на худой конец, затянуть удалую песню.
- А и споем! - обрадованно поддакнул Терентий. - Еще по одной - и споем. Запросто!
Сказано, сделано - выпив, затянули на пару:
То не гром гремит, не молонья бьет,
То молоденькой Добрынюшка Микитинец,
Он поехал по раздольницу чисту полю.
Чисту полю!
Еще день-то за день будто дождь дождит,
А седмица за седмицей, как река, бежит!
Бежит!
Ух, как здорово петь оказалось! И все кругом, кажется, подпевали, когда Иванко дирижировал кружкой. Хорошо стало, благостно, и люди вокруг - уж такие хорошие, нигде таких людей больше нет. И эти пятеро… такие славные парни. Да, похоже, кроме них в кабаке больше и нет никого. Интересно, а где все-то?
- Эй вы, скоморохи, - нехорошо осклабясь, поднялся один из пятерки. - А ну, кончай гунявить, не то враз по сусалам огребете!
- Чего-чего? - глупо улыбаясь, не понял Иван. А потом и до него дошло, что вяжутся. Что ж, драка так драка, раз уж не миновать. - А ну повтори, че сказал!
- Я всякой осляти тугоухой повторять не буду, - подбоченился оскорбитель. Молодой, высокий, морда нахальная, круглая, под горшок стрижка. Под стать ему и дружки - встали, нехорошо похохатывая, подоставали ножи.
- Цыть, - оглянулся на них кругломордый. - Ножики уберите, мы с этими сопленосыми и так потешимся. А ну-ка…
Единым прыжком молодой нахал подскочил к Иванке и с размаху влепил кулаком по уху. Иван и с лавки долой. Следом за ним на пол полетел и собутыльник. Последнего, кстати, узнали.
- А, это Тереха с Белозерской - шпынь.
- Белозерские завсегда вяжицких боялись! - безапелляционно завопил кругломордый, он, похоже, и был тут вожаком. - А ну, робята, покажем этим шпыням, кто такие парни с Вяжицкого ручья! Отмутузим?
- Отмутузим!
- Верно сказал, Кирюха!
И пошла потеха. Для начала Иванку саданули в бок, потом схватили за руки, за ноги, раскачали - тут бы ему и конец, да протрезвел, вывернулся, хватил подвернувшегося под ногу сапогом в морду - вяжицкий балбес так и отлетел к стенке, заблажил, вытирая рукавом юшку.
Не давая нахалам опомниться, Иван сильным ударом сбил с ног еще одного из вяжицких и схватил скамейку… Схватил бы, отбился, да не хватило силенок - для неполных-то шестнадцати лет несподручно тяжелой скамейкой махать. Ну да ничего! Иван улыбнулся, увидев, как, выплевывая изо рта выбитый зуб, поднялся на ноги Терентий Ухо, закричал радостно:
- Эй, лоцманюга! Хватай, что под руку попадется!
Терентий схватил со стола пару увесистых кружек и запустил их в нападавших… Впрочем, те уже давно не нападали, а, встретив неожиданный отпор, очумело переглядывались.
Гляделки эти прекратил кругломордый - выхватил из-за пояса кривой кинжал, скомандовал:
- В ножи их!
И сделал первый выпад, стараясь достать Ивана. Ну, уж что-что, а фехтовать Иванко умел, спасибо разбойного приказа дьяку Тимофею, научил. Жаль вот только сражаться было нечем - вытащенный из-за голенища сапога нож хоть и длинен, а все же не палаш и не сабля, размаху того нет. Тем не менее и ножом Иванко орудовал вполне успешно - первым же выпадом раскровянил кругломордому руку. Тот заверещал и резво отпрыгнул в сторону. А другие в схватку не очень-то торопились, похоже, это были те ребятки, что только с пьяными хватки.
Криво улыбнувшись, кругломордый что-то просипел одному из своих. Понятливо кивнув, тот скрылся за дверью. Остальные четверо, повинуясь приказу вожака, встали у двери, загораживая врагам выход. Иванко и Терентий переглянулись: прорвемся? А, чем черт не шутит! И бросились бы, и, может, прорвались бы, кабы в дверях вдруг не появились шпыни: еще с полдесятка парней с дубинами!
- Бей их, ребята! - Едва завидев подмогу, кругломордый Кирюха выставил вперед нож и, злобно замычав, бросился на Ивана. Уклонившись от выпада - отбить было невозможно, лезвие вражеского кинжала неминуемо скользнуло бы по клинку и поранило пальцы, - "приказчик" бросился на пол, стараясь проскользнуть у противников между ног… и получил дубиной по руке! Хорошо, удар пришелся по касательной, вскользь, и все же от боли позеленело в глазах, а выбитый нож бессильно покатился по полу.
- Ага! - заверещал кругломордый. - Не жалей вражин, братцы!
- Эй, эй, мертвяков сами выносить будете! - предупредил целовальник.
Кирюха покривил губы:
- Не боись, дядько Петро, вынесем! Первый раз, что ли? Когда мы тебя подводили?
"Ага! - запоздало подумал Иван. - Так у них тут все схвачено. Ничего, пробьемся…"
Однако пробиться было легче сказать, чем сделать - парни с Вяжицкого ручья были настроены весьма решительно и, похоже, вовсе не собирались размениваться на шутки. На Ивана шли сразу трое - посередине кругломордый Кирюха с окровавленной рукой, а по бокам - двое с дубинками. Шли, приговаривали:
- Ну-ну, щас…
Круглое лицо Кирюхи лоснилось от пота. От парня тяжело пахло чесноком, потом и грязным, давно не мытым телом. Маленькие белесые глазки смотрели с угрозой, выпяченная нижняя губа выражала презрение, в левой руке поигрывал кинжал.
- Щас, щас… дождетеся…
И - йэх!
Обернувшись, Иванко подмигнул Терентию и бросился на левого дубинщика, а как только тот замахнулся, сразу отпрянул вправо, ударив незадачливого Кирюху ногой в живот. Послышались вопли и грязная ругань; чувствуя позади себя тяжелое дыхание лоцмана, Иванко нырнул вниз: прокатиться, ударить врагов по коленкам… и понял, что не успеет! Те просто-напросто отошли назад на полшага - катайся себе, сколько влезет, вернее, сколько позволят. А позволили немного.
Взметнулась вверх дубина…
Иванко боролся до конца, отпрянул, дернулся в сторону, краем глаза заметив, как Терентий все же ухватил скамейку… Ну, лоцманюга. Давай! Давай же!
И тут вдруг распахнулась вышибленная с ноги дверь, в кабак, отряхиваясь от дождевых брызг, ворвалась здоровенная фигура с огроменными кулаками и, не говоря ни слова, принялась охаживать вяжицких.
- Бац! - грохнулся прямо на стол один из дубинщиков.
- Бах! - скуля, впечатался в стенку Кирюха.
- Бум! - приземлился под лавкой еще один, за ним другой.
Ах, как бил здоровяк! Не дрался - песню пел: стукнет раз - улочка, стукнет другой - переулочек. Любо-дорого было смотреть, как разлетались по кабаку вражины. Они, кстати, и узнали здоровяка первыми.
- Господи, да это ж Пронька Сажень, знаменитый кулачник!
- Прошенька, ты почто на нас осерчал-то? Мы ведь тебя завсегда уважали!
А Прохор никого не слушал - бил. А когда отвел душу, молча выкинул нахалов на улицу. Те не сопротивлялись, даже угрозы не высказывали - хорошо знали, уж Прошка так осерчать может! Мало потом никому не покажется. Так что не до угроз - быть бы живу. А завалишь его ножом или дубиной - уж тогда точно всей вяжицкой шатии конец придет, за Прошку-то все кулачники вступятся, отомстят - народишко этот нехристолюбивый, буйный. Ну их к лешему, связываться!
Хэк! Прошка подступился было к Терентию.
- Проша, это свой, - предупредил Иванко. - Ты-то сам как здесь?
- Митька заходил, сказал, ты в кабак пошел, - Прошка улыбнулся и пожал плечами. - Вот и мне подумалось - чего в монастыре скучать? Схожу тоже, развеюсь.
- И как, развеялся? - скрывая смущение, осведомился помощник дьяка.
Прохор заулыбался еще шире:
- Да уж, отвел душу. Давненько этак не тешился!
- Ну, что же… - Иван еще хотел что-то сказать, но не смог: в голове вдруг зашумело с новой нешуточной силой, перед глазами забегали, залетали какие-то зеленые искорки, букашки, ромашки…
- Ой, мама! - только и успел пролепетать парень, прежде чем уронил голову на стол. Хорошо, успел руки подложить. А Терентий-лоцман уже давно храпел.
- Да-а, - глядя на спящих, покачал головой Прохор. - С Ивашкой Хмельницким тягаться, это вам не с кем-нибудь! Еще никто не выигрывал, никто!
Глава 14.
Иван Купала
Накануне праздника Рождества великого Иоанна Предтечи и в ночь под самый праздник, а также весь день до следующей ночи отмечали на Руси Ивановскую ночь весело, с размахом.
Э. О. Бондаренко. Праздники христианской Руси
Июнь 1603 г. Тихвинский посад
Огромный полосатый зверь о двух головах, ощерив дышащие смрадом пасти, косился на Ивана двумя парами злых, круглых, словно плошки, глаз, бил хвостом, садился на задние лапы и наконец, подобравшись поближе, прыгнул. Иван бросился в сторону, побежал по густой высокой траве, чувствуя за плечами смрадное дыхание зверя. Вроде и бежал изо всех сил, так, что не хватало дыхания, а оказалось - стоял на месте, не сдвинувшись ни на шаг. А зверь все ближе, ближе, вот как сейчас прыгнет, навалится, вонзит острые зубищи в шею… Из последних сил Иванко дернулся вперед, побежал, словно бы заскользил над травою, да так, что душа радовалась, - все быстрее, быстрее. Зеленое небо искрилось золотистыми сполохами, вокруг росли какие-то папоротники, колючие кусты, елки, а впереди… впереди ждала пропасть, срывающаяся глубоко вниз золотым водопадом. В водопад этот со всей-то скорости и ухнул Иван, провалился, увлекаемый сильным течением, заколотил ногами, пытаясь выплыть - ан никак не получалось - густая, словно ягодный сироп, вода подступила к самому горлу, влилась внутрь, так, что стало невозможно дышать… Иван дернул головой…
И проснулся, больно ударившись о каменную стену. Пришел в себя, сел, пошуршав свежей соломой. Ужасно болела голова, прямо раскалывалась - ну, это ясно от чего, не от тигрища двухголового, от другого зверя, зеленого. Кое-как припомнив вчерашнее, юноша застонал, обхватив голову руками. Посидел так немного, чуть отошел, осмотрелся. И вздрогнул, увидав слева от себя безмятежно храпящего парня. Молодой, белобрысый, с узким приятным лицом, явно знакомым с бритвою, парень был одет в узкие порты и белую, распахнутую на груди рубаху. На ногах - высокие сапоги-бахилы, пояс чудной, немецкий, с большой ярко начищенной пряжкой. В левом ухе - пиратская серьга-кольцо. Вообще, видок-то не русский. Швед, что ли? Или ливонский немец?
Иван присмотрелся и заметил на груди парня крест. Свой крест, православный. Значит, русский… Господи, да это ж Терентий-лоцман!
- Эй, Терентий! - Иван затормошил нового знакомца. - Вставай, просыпайся, паря!
- А? - Терентий заморгал глазами. - Гутен таг, герр…
- Сам ты хер! - озлился Иванко. - Что, со вчерашнего вообще ничего не помнишь?
- Так, кое-что, - привстав, признался Терентий. - Ух, как башка трещит. Чем это нас вчера опоил тот проклятый целовальник?
- Переваром, чем…
- Эх, кваску бы сейчас холодненького или, лучше, пива… Мы, вообще, где?
- Спросил… - Иван усмехнулся. - Я почем знаю?
Оба с интересом осмотрелись. Узилище - а именно так, скорее всего, и можно было назвать этот каменный мешок - оказалось довольно комфортным: на земляном полу лежала свежая солома, источавшая запахи медвяного клевера и мяты, высоко, почти под самой крышей, имелось забранное решеткой окошко, довольно большое, сквозь которое в узилище проникали яркие лучи солнца. В общем, нельзя было сказать, что приятели томились в темнице… не в темнице, но томились, точно. Впрочем, сами виноваты - нечего было так пить, причем неизвестно что.
- А вон - дверь, - показав пальцем, прошептал Терентий. - Открыта, кажется.
Иван почесал голову:
- Ну, раз открыта, так пойдем выйдем, что ли?
- Пошли, - вставая на ноги, согласился лоцман. - Может, там у кого квасок есть?
Приятели подошли к полуоткрытой двери и, немного постояв, осторожно высунули головы в щель.
- А, питухи! Проспались?
Прямо напротив двери, за залитым солнцем столом, в небольшом креслице сидел веселого вида монашек в черном клобуке, седенький, с острой небольшой бородкой, всем своим видом напоминавший постаревшего ангела, - аж лучился добротою и умилением. Впрочем, в черных живеньких глазках чернеца сквозила изрядная доля насмешливости.
- Проспались, отче, - осторожно ответствовал Терентий. - Встали, глядим, дверь-то открыта…
- А чего вас запирать? - рассмеялся монах. - Разве ж вы тати какие? Ну, упилися, со всяким бывает. Виру за пианство свое платить готовы?