* * *
Бронепоезд "Товарищ" мчался в сторону фронта. Перед станцией "Узловая" его остановил казачий разъезд.
- Кто тут Верховный комиссар Дзержинский? - спросил урядник.
- Я! - Феликс Эдмундович спрыгнул с подножки.
Урядник наклонился, вручил пакет, козырнул и разъезд ускакал в степь.
Дзержинский вскрыл пакет. В коротком сообщении в частности говорилось:
"…Железнодорожная станция "Узловая" занята мятежниками, покинувшими разные части, в общей сложности до шести батальонов, при двух орудиях и шести пулемётах. В моём распоряжении стрелковый полк, усиленный пулемётной ротой, казачий эскадрон и артиллерийская батарея. Имею приказ до вашего прибытия никаких активных действий не предпринимать. Как только получу сведения о вашем местонахождении, тотчас постараюсь наладить телефонную связь. Полковник Гришковец".
Дзержинский приказал командиру бронепоезда:
- Сгружайте дрезину! - потом обратился к подошедшим Бокию и Кравченко:
- Товарищ Бокий, берите двух бойцов, поедете со мной на станцию. Вы, товарищ Кравченко, принимайте командование над бронепоездом и десантом. Пока не увидите две красные ракеты – стойте здесь!
Бойцы уже сгрузили с платформы, которую толкал перед собой бронепоезд, ручную дрезину и установили на рельсы. Дзержинский со товарищи погрузился на дрезину, бойцы взялись за ручки и тележка покатила в сторону станции. Кравченко долго смотрел ей вслед, потом скомандовал командиру бронепоезда:
- Малый вперёд! - Сам влез на переднюю платформу и стоял, не отпуская от глаз бинокль. Железнодорожная ветка шла через лес. Когда за очередным поворот показалась станция, Кравченко резко скомандовал: – Стоп! - И тут же: Сдай чуток назад!
Бронепоезд спятился за деревья.
- Десант на выгрузку! - скомандовал Кравченко. Пока бойцы высыпали из вагонов, собрал около себя командиров. - Разведку вперёд. Ротам скрытно выдвигаться к границе посёлка. Тянуть связь!
На станции "Узловая" шёл митинг. Решался один вопрос: "Что делать?" Станцию анархисты заняли без боя, но ни вагонов, ни паровозов там не нашли – всё успели угнать. Когда в брошенном кабинете дежурного по станции зазвонил телефон, сняли было трубку, но когда услышали "Предлагаю сдаться!" со злости оборвали провода. Телеграф выстукивал то же самое: "Предлагаю сдаться… предлагаю сдаться… предлагаю сдаться". Его ломать не стали – вдруг пригодится?
До приезда Дзержинского митинговали вяло: и надоело, и положение, прямо скажем аховое.
Верховного комиссара слушать долго не стали. Стащили с трибуны, легонько побили и связали, как и его спутников. После стали решать: что с заложниками делать? Одни предлагали, прикрывшись столь важной птицей прорываться к Петрограду – "Там братки помогут!" Другие настаивали на том, чтобы заложников убить, а самим разбежаться, кому куда глаза глядят. Были и другие предложения, но о них говорить не будем, поскольку в ходе митинга они отпали.
На подобных сборищах верх нередко берёт хулиганьё, не стал исключением и этот митинг. Договорились до убийства. Дальше спорили, как это поэффектнее сотворить. Спорили в самом центре вокруг пленников. Остальная толпа мрачно молчала: кто-то страстно желал, чтобы его отсюда забрали, кто-то просто на всё забил. А палачи-любители тем временем вошли в раж. Решили: главного повесить, остальных заколоть штыками. Послали за верёвкой.
В это время возле бронепоезда зазвонил полевой телефон. Кравченко снял трубку. Командир десанта докладывал, что по данным разведки заложников вот-вот казнят.
Кравченко приказал:
- Выдвигайтесь вплотную к митингующим. Если наших попробуют казнить, тут же атакуйте! - Сам вскочил на подножку броневагона и скомандовал: – Полный вперёд!
Верёвку искали долго, наконец, принесли. Один из палачей полез на фонарь, чтобы закрепить конец верёвки, да там и замер, уперев взгляд в сторону входных стрелок. Глядя на него, толпа зашевелилась: "Что там? Что там?" А по станции, отчаянно гудя, уже мчался окутанный клубами пара и дыма железный монстр.
Встал напротив толпы и ощерился дулами пулемётов и орудий.
- Приказываю сложить оружие и построиться! - раздался усиленный рупором голос Кравченко.
Толпа замерла в сомнении. Потом какой-то уж очень заполошный с криком: "А вот хрен тебе!" изготовился проткнуть штыком Дзержинского, но тут же упал, сражённый снайперской пулей. В тылу толпы зазвучали команды, и вот уже тыл ощетинился сотнями штыков, в окнах плотоядно ощерились пулемёты.
- Повторяю последний раз, - голос Кравченко был устрашающе спокоен, - складывайте оружие и стройтесь!
На этот раз толпа предпочла подчиниться.
Кравченко подмигнул Бокию и мягко обратился ко всё ещё бледному Дзержинскому:
- Дозвольте, Феликс Эдмундович, я с этими упырями сам побеседую.
Дзержинский кивнул и полез в вагон.
Кравченко прохаживался вдоль унылого строя.
- Что, братцы, - крикнул он. - Не желаете постоять за матушку Россию?
- Сам стой! - крикнул кто-то. И понеслось: – Надоело вшей в окопах кормить! - Ты с наше повоюй! За кого кровь проливаем?
Кравченко поднял обе руки, призывая к тишине.
- То, что вы кричите, верно, - сказал он, - но ведь это уже в прошлом. Сейчас вас никто даром не обижает, даже в атаку больше не гонят. Об одном просят: потерпеть чуток, пока новая власть с немцем замирится.
- Не хотим ждать! В окопах всё одно не жизнь!
Кравченко вытянул обе руки в стороны.
- Кто согласен с предыдущим оратором, становись по левую руку. Кто готов вернуться в окопы становись по правую!
Согласных воевать оказалось немало, но всё же меньше, чем несогласных. Кравченко обратился к одному из командиров, указывая на согласных: – Уводи, накорми и верни оружие. - Потом весело посмотрел на несогласных. - А вас, ребята, я от дальнейшей службы в строю освобождаю! - Послушав недоумённо-радостный гвалт, крикнул: – Погодите радоваться. Не всё для вас, ребята, так весело. От строя я вас освободил, но не от армии. И будете вы теперь работать в инженерных войсках: копать, строить, наводить переправы. За паёк будете работать, правда, за меньший, чем у тех, кто в окопах. Но так и лопата полегче винтовки!
Строй угрюмо внимал его словам. Потом кто-то крикнул:
- А если работать не будем, расстреляете?
- Зачем? - удивился Кравченко. - На всё есть закон. Расстрел – исключительно за измену. За дезертирство и трусость – каторга. За отказ от работы наказания нет. Можете не работать – сидите, лодырничайте. Только помните: кто не работает, тот не ест. Про паёк тогда тоже забудьте!
"Товарищ" возвращался в Петроград. Подсев к Кравченко Дзержинский с чувством произнёс:
- Спасибо, Иван, никогда этого не забуду!
- Вы, Феликс Эдмундович, лучше про станцию "Узловая" не забывайте, - улыбаясь, произнёс Кравченко – Завяжите себе этот узелок на крепкую память!
Когда Ерандаков закончил, Колчак задумчиво покачал головой:
- Неплохой план, только трудноосуществимый. Кто так хорошо сумеет задурить немцам головы?
- Первый красногвардейский полк морской пехоты, - доложил полковник. - Он сейчас, должно быть, уже высадился на острове Эзель.
Полк морской пехоты, где комиссаром был бывший матрос с "Авроры" Кошкин, действительно высадился в районе Аренсбурга и принялся методично зачищать остров Эзель от анархистского отребья, начав со стратегически важных батарей на мысе Церель. Схема подавления бунта была та же, что и в других местах: оказал вооружённое сопротивление – получи пулю; согласился вернуться к месту службы – флаг тебе в руки. Не хочешь служить? Тогда лопату в руки и вперёд, зарабатывай паёк!
К прибытию "Авроры" весь остров был под контролем морпехов. Большая часть десанта осталась на острове, а остальные были отправлены на другие острова с той же миссией.
Колчак подивился тому, как споро управились морпехи с неуправляемым, казалось, сбродом, отделили зёрна от плевел и вернули в строй половину личного состава. Теперь на островах хватало и войск, и строительных рабочих, это при том, что к началу операции "Контр Страйк" ожидалось прибытие ещё одного полка морской пехоты. Обо всём этом адмирал с удовольствием доложил Брусилову, особо подчеркнув решающую роль в подавлении бунта отрядов Красной Гвардии.
Главнокомандующий был вполне доволен. Благодаря выдержке и изобретательности красногвардейских командиров, бунт удалось подавить, не дав заразе перекинуться на другие части. И, что важно: сделано это при минимальных потерях с обеих сторон.
- Оставайтесь, Николай Николаевич в Ставке, для моего спокойствия, - сказал Брусилов Духонину, а я отправлюсь в столицу, доложу председателю правительства, что армия и флот приведены к повиновению.
Глава одиннадцатая
- У меня нет к вам недоверия, но порой мне бывает так трудно вас понять, Михаил Макарович.
Ленин глядел на меня со своим знаменитым прищуром. Я изобразил нечто среднее между недоумением, сожалением, желанием объясниться, ещё чёрт знает чем.
- Если я вас правильно понял, Владимир Ильич, вы не хотите и мысли допустить о возможности отъезда Романовых за границу?
- Романовы преступники и должны предстать перед народным судом! - отчеканил Ленин.
- Даже при том, что главный обвиняемый уже мёртв? - уточнил я.
Ленин поморщился.
- Какая разница? Смерть царя не снимает обвинений с остальных Романовых.
Я хотел начать следующую фразу словами "как сказать…", но передумал.
- Хорошо, Владимир Ильич, допустим, вы правы. Но ответьте мне тогда, что это будет за суд? Толпа на площади, которая приговорит, а потом разорвёт родственников царя на части? - Ленин насупленно молчал. - Нет? Тогда, может, Якобинский суд с его единственным приговором: смерть? Тоже нет? Значит, цивилизованный суд с прокурорами, адвокатами, присяжными; с толпой журналистов наших и иностранных? А вы не опасаетесь, Владимир Ильич, что такой суд Романовых, как бы это помягче выразиться, не так осудит? А такой исход дела, согласитесь, весьма даже вероятен. Это вам надо? И это нет? Тогда остаётся одно: разослать Романовых по весям России-матушки, где местные товарищи осудят их судом тайным и придушат шарфами, или расстреляют в подвалах, или побросают живыми в шахту – кому что понравится!
- Прекратите ёрничать, Жехорский! - не выдержал Ленин. - По-вашему, лучше отпустить их вот так, без покаяния?
- Для международного престижа новой власти, безусловно, лучше, - кивнул я. - Только почему без покаяния и почему всех?
В полных неприятия Ленинских глазах зажёгся интерес. Ободрённый, я продолжил:
- Во-первых, покаяние: официальное и публичное. Во-вторых, служение кого-то из Романовых народу, в искупление грехов, здесь, в России. В-третьих, никакой антиправительственной деятельности других Романовых там, за рубежами Отечества.
- Интересно, как вы собираетесь этого добиться? - спросил Ленин.
- Исключительно методом убеждения, - тонко улыбнулся я. - Как скажет несколько позже один очень нехороший человек: "Я сделаю ему (в нашем случае одному из Романовых) предложение, от которого он не сможет отказаться".
Лицо Ленина стало задумчивым.
- Скажите, Михаил Макарович, - спросил он, - через сто лет все будут такими циниками?
Я пожал плечами.
- Цинизм индивидуума прямо пропорционален идиотизму властей.
- Сами придумали? - спросил Ленин.
- Не знаю. Боюсь, что да, - честно ответил я.
- Ну хорошо! - Ленин прихлопнул ладонями по подлокотникам кресла. - Всё это надо хорошенько взвесить и обсудить, но я начинаю склоняться к мысли, что нам это подойдёт. Скажите, кого вы выбрали в качестве жертвы?
- Михаила Александровича Романова, - чётко ответил я.
- Так я и думал! - воскликнул Ленин. - Ещё один вопрос: как бывший Великий князь сможет послужить народу?
- Это обсуждаемо, Владимир Ильич. Например, он может занять ответственный пост в министерстве иностранных дел. К тому же, я думаю, он мог бы возглавить какую-нибудь партию, лучше вновь созданную.
- Это ещё зачем? - удивился Ленин.
- Чтобы внести раскол в ряды наших противников, - ответил я.
Дар убеждать у Ленина был много выше, чем у меня, потому вскоре я получил добро на улаживание великокняжеских дел.
Убедить Великого князя принести себя в жертву ради спасения жизни остальных членов семьи оказалось много легче, чем я себе это предполагал. Видимо жертвенность была у него в крови. Разумеется, слово "жертва" в разговоре не присутствовало, - я хоть и циник, но не садист же – просто в конце беседы Михаил Александрович выглядел так, словно взошёл на эшафот.
19 сентября 1917 года в Петропавловском соборе, что расположен на территории одноимённой крепости, в присутствии Местоблюстителя Патриаршего Престола, представителей властей (в том числе военного и морского министров), представителей большинства политических партий, в присутствии прессы – куда же без неё? - Великий князь Михаил Александрович от имени Дома Романовых говорил Покаянное Слово. Не буду приводить речь полностью, - да и не помню я её, честно говоря, целиком – ограничусь наиболее важными, с моей точки зрения, высказываниями.
"…за то что, будучи наделёнными верховной властью, не смогли уберечь народ наш от бед многих, исходящих как со стороны врагов Державы нашей, так и стороны отдельных подданных наших, коих наделили мы незаслуженной властью…"
"…будучи последним из рода Романовых, кто был законным наследником Престола Российского, от себя и от всех Романовых, как ныне живущих, так и будущих, перед лицом Бога и Народа нашего, подтверждаю отречение наше и отказ от всех прав на Престол Российский на веки вечные…"
"…Да простятся нам прегрешения наши, да снизойдёт на нас прощение Божие и милость народная!"
Это случилось днём, а вечером я провожал Машу, которая уезжала в Москву для участия во Всероссийском Сельском Сходе…
Пока в Москве крестьяне решали дела земельные, в Питере провела учредительный съезд новая политическая партия, скромно поименовавшая себя "Русская Консервативная Партия". Председателем партии, как вы уже, наверное, догадались, был единогласно избран гражданин Романов Михаил Александрович.
И потянулись за "бугор" остатки последней династии русских царей. Правда, не все. Граждане Кирилл Владимирович и Николай Николаевич Романовы "добровольно" решились усилить залог, внесённый Михаилом Александровичем, и так же остались в России.
* * *
На Всероссийском Сельском Сходе назревала драка. Словесная перепалка себя уже исчерпала, и дело шло к рукопашной. Спорили по вопросу безвозмездного отчуждения, иными словами, конфискации, помещичьей земли. На этом настаивали крестьяне, против этого выступали помещики – тоже делегаты Схода. Большевики, против обыкновения, теперь отмалчивались, предоставив разруливать проблему эсерам. Всё разрешилось, когда председательствующая на съезде Мария Спиридонова предоставила слово министру финансов эсеру Натансону.
Марк Андреевич хитро посмотрел в зал и выдал такое, от чего все рты поразевали. "Помещичья земля будет передана крестьянам безвозмездно и никак иначе! - заявил оратор, сорвав бурные аплодисменты двух третей зала. - Земля будет передана крестьянам государством, которое выкупит её у помещиков, - продолжил оратор. Ахнула оставшаяся треть".
Хитрован Натансон всё рассчитал точно. Он дал помещикам возможность уцепиться за собачий хвост, после чего принялся рубить этот хвост по частям, пока в руках у помещиков не остался лишь кончик хвоста, за который они, собственно, и держались. Сначала он объяснил, приободрившимся было крупным землевладельцам, что не вся помещичья земля будет выкуплена по одной цене. И пошёл сыпать цифрами.
Обалдевшие помещики уяснили только одно: чем больше у них земли, тем меньше они получат выкупа за последнюю десятину. Но это было только начало. Натансон объяснил, что выкуп за землю на руки выдаваться не будет. Его положат в только что образованный "Российский сельскохозяйственный акционерный банк", в котором часть акций будет принадлежать государству, а часть им, помещикам. В качестве взноса им будет зачтена сумма выкупа их же земли. На руки же новоявленные акционеры получат, нет, не акции, - расписки о том, что таковые акции у них есть.
Когда Натансон покидал трибуну, вконец замороченные помещики ему даже жиденько аплодировали.