* * *
Порфирий Карлович сиял лицом, пока извещал меня о том, что мы едем на работу в институт к самому Бехтереву: он ассистентом – я материалом для исследований. Я тоже сиял лицом. Как же, такая честь, такие перспективы! Быть подопытным животным у великого Бехтерева!
Добрый доктор поверил в мою искренность – ну не чудак? - и с охотой ответил на два моих вопроса: "Когда?" и "На чём?" Как только он, доктор, закончит сборы. На поезде. Это хорошо, что гражданская авиация у них пока в загоне. На поезде и ехать дольше, и сбежать из вагона легче. А вы думали, я всерьёз мечтаю переселиться из одной психушки в другую?
Который день под моим временным домом стучат колёса. Который день усыпляю я бдительность алчных санитаров – не задаром же они согласились сопровождать нас в Петроград? Вроде и усыпил, вроде и бежать можно. Вопрос: когда и куда? А как увидел за окошком надпись "Гуляй-Поле" так сразу понял: сейчас и туда! Я ведь по Махно дипломную работу писал.
Как тронулись, так сразу запросился в туалет. Психу отказать в такой просьбе нельзя, псих он и под себя наделать может. Как оказался в туалете, так сразу открыл окно и полез на волю. Поезд ещё не разогнался, но всё одно прыгать пришлось на ходу. Приложился о землю основательно, но руки, ноги, голову, и, надеюсь, потроха исхитрился от порчи уберечь. Покинутый мной поезд ещё отстукивал "Пока!" на выходной стрелке, а я уже был занят поисками батькиных опричников. Долго маяться не пришлось. И вот я уже в бричке со всеми удобствами (бланш под левым глазом, руки связаны и два бугая используют меня в качестве подставки под густо пахнущие гуталином сапоги) еду в гости к Махно.
С первого взгляда я батьке не глянулся. Обматерил моих сопровождающих и хочет вернуться в дом. А меня, стало быть, к стенке? Кричу ему прямо в спину:
- Сюда бы пулемёт приспособить – знатная бы тачанка получилась!
Тут же получаю прикладом под дых, падаю на колени, и, пригнувшись к земле, ловлю ртом насыщенный пылью воздух. Но слово моё до ушей Махно долетело. Обернулся, подошёл, спрашивает:
- Повтори, что сказал!
Кое-как разгибаюсь и, с трудом выдавливая слова, говорю:
- Если вон туда, - киваю на зад брички, - приладить пулемёт, то получится подвижная боевая единица огневой поддержки.
* * *
Поди, разбери, кто я при батьке? Любит Махно со мной поговорить "о текущем моменте". Об отдалённом будущем я с ним балакать не решаюсь. Хватит с меня доктора Вайнштейна. В самом Гуляйполе психлечебницы нет, только на небесах, а мне туда рано.
Сдаётся, что батька не очень-то мне и доверяет. Я для него человек пришлый, притом не пойми откуда. Хотя к советам прислушивается. Тут я тоже осторожен. В технические и земледельческие вопросы глубоко не лезу – не моя тема. Остаюсь в рамках тех знаний, которые приобрёл, готовя дипломную работу. А вот по анархизму философствуем вдоль и поперёк – моя тема. И по сути этой разновидности политической философии, и по семи базовым принципам анархизма, и по всем его направлениям. Но чаще всего обсуждаем уже помянутый текущий момент.
Я больше пророчествами не занимаюсь. Вот если бы заглянуть в головы моим столетним знакомцам, а так… Советы даю осторожные, без острых углов. С Директорией лучше не связываться, с ней, поди, воевать придётся. Киевская власть без Питера не прокукарекает, а там ребята себе на уме, с ними ни в какие контры вступать не стоит, но и с лобызаниями тоже следует погодить: пусть первыми к нам интерес проявят. Короче, занимаюсь сплошным словоблудием: оно и для имиджа полезно, и здоровью не вредит. На батькиных посиделках я присутствовать обязан, впрочем, это даже интересно. Если бы ещё самогон пить не заставляли – совсем бы классно было.
Нынче заслушали московского гостя. А чего они, собственно, хотели? Чтобы власть рядом с собой неподконтрольные военные формирования терпела? Да и справедливости ради надо сказать, что большевики и эсеры декрету "О роспуске всех незаконных военных формирований" сначала сами подчинились: распустили и боевые группы, и рабочие дружины, и даже Красную Гвардию. Да и наказание для неслухов у новой власти пока что весьма даже мягкое: кто пулю не получил – а нечего затвором лязгать! - тех гонят на штрафные работы. Может, потому нет пока гражданской войны и красного террора нет, и фронты хоть и не наступают, но стоят же! Тут без ребят из будущего точно не обошлось. Вот только долго ли это благолепие продлиться? Ребят-то всего трое, много – четверо, а Россия большая. И слышал я, что и погромы идут, и усадьбы жгут и стреляют друг в друга. Так что, может статься, сорвёт у страны крышу, как в тот раз, и пойдёт гулять по России молотьба кровавая. Мне же желательно быть в это время где подальше.
Сегодня в "резиденции" собрались все главные батькины командиры да советчики. Вон Федька Щусь – моряк с печки бряк. Это я к тому, что погнали его большевики и эсеры с флота, только сначала помахать лопатой вдоволь заставили. Он за это на них весьма обижен. Сёма Каретников. Типичный мужик: степенный, рассудительный, но и себе на уме. Этот больше всех к новой власти тяготеет. Лёвка Задов (Лев Николаевич Зиньковский). У Махно совсем недавно, а уже руководит здешней контрразведкой. И чего это евреев так в чекисты тянет? Ещё один еврей, Иудушка Рощин (Иуда Соломонович Гроссман). Прибыл в Гуляйполе из Питера, после того, как по приказу властей добровольно распустил подчинённые ему отряды "Чёрное знамя". Аршинов, сегодняшний бенефициант. Ума не еврейского, потому попробовал брыкаться, был властью бит, но под поручительство Кропоткина отпущен, прибежал к батьке раны зализывать. Главный батькин советчик Волин (Всеволод Михайлович Эйхенбаум). Косит на меня из-за очков – ревнует к батьке, сволочь, хотя я при нём стараюсь вести себя тише воды, ниже травы: не злых надо бояться – умных.
Зовут за стол. Без охоты выбираюсь из своего угла, сажусь на лавку, подставляю стакан. Серьёзная часть разговора окончена, сейчас начнут анекдоты травить. Ну вот, опять про Савинкова. Тут я что-то не пойму: как стал Борис Викторович в этом времени заместо Чапаева?
Михаил
Маша из-за этих анекдотов про Савинкова крепко на Кравченко обижена, справедливо полагая, что это он способствует их распространению. От себя добавлю: он же их, верно, и сочиняет, или даёт на это заказ. Ради жены делаю вид, что мне эти анекдоты тоже не по нутру, впрочем, отчасти так оно и есть. А Львов молодец! Дал слово, что не уйдёт Савинков из жизни героем, и слово своё сдержал. Где и как он его замочил, не знаю, но замочил точно, хотя я его про это не спрашивал. Труп, скорее всего, растворил в серной кислоте, а про убиенного пустил через знакомую газетёнку слух, что сбежал тот за границу, чуть ли не в Аргентину.
Потом в той же газетёнке стали появляться заметки о похождениях бывшего террориста № 1 на далёком континенте – одно нелепее другого. Потом газетёнка умолкла, но слухи уже ушли в народный фольклор и вернулись оттуда в виде анекдотов, порой очень даже смешных. Машу можно понять: и Савинков для неё хоть и бывший, но соратник, и на партию брызги от плевков летят. Главное, чтобы она никогда не узнала, что я к этому тоже руку приложил, а с Кравченко я её помирю.
* * *
Выдающийся русский медик-психиатр, невропатолог, физиолог, психолог, и прочая, и прочая Владимир Михайлович Бехтерев, увидев на пороге своего кабинета в возглавляемом им Петроградском психоневрологическом институте давнего приятеля и ученика Порфирия Карловича Вайнштейна, был несколько удивлён. Не тем, разумеется, что увидел, - как-никак сам пригласил на работу – а тем, как тот выглядел: будто не в столицу приехал из Тмутаракани, а как раз наоборот.
- Отчего невесел, Порфирий? - спросил Бехтерев, обнимая Вайнштейна. - И где твой подопечный?
- Оттого и невесел, Владимир Михайлович, что сбежал от меня подопечный-то, - невесело усмехнулся Вайнштейн.
- Как сбежал? - удивился Бехтерев. - А санитары?
Вайнштейн только рукой махнул.
- Всех обманул, шельма. На ходу через окошко в туалете выпрыгнул.
- И не разбился, на ходу-то?
- Мы только от станции отъехали, скорость ещё набрать не успели, а когда хватились, было уже поздно. Потом вернулись с ближней станции, но Слепакова так и не нашли. Нам сказали, что его увезли с собой какие-то махновцы: то ли бандиты, то ли власть местная, но люди опасные. Я решил не связываться, отпустил санитаров, а сам сюда.
- Занятная история, - покачал головой Бехтерев. - Ладно, бог с ним, с этим Слепаковым, главное, что сам в целости остался!
* * *
Постановление ВЦИК: "Образовать при Совете Народных Комиссаров Наркомат по делам здравоохранения и социального призрения. Наркомом здравоохранения и социального призрения назначить товарища Семашко Николая Александровича".
Михаил
По случаю назначения нового наркома, пили чай у нас в гостиной. О том, что Маша является ярой противницей употребления алкоголя, знали все, кому следовало, потому даже Сталин не рискнул принести с собой бутылку. Кроме него, в гостиной собрались: Ленин с Крупской, Дзержинский, который с недавнего времени обосновался в Комендантском доме, Александрович, Васич, один – Ольга осталась с маленьким Глебом, - ещё несколько товарищей. Ежовых не было: Ёрш был в командировке, а Наташа без мужа прийти не решилась.
Было нескучно. Семашко, как украшение стола, старался всех развеселить и рассказывал курьёзные истории из врачебной практики, своей и своих знакомых.
- …Появился этот мужчина, как рассказывают, самым таинственным образом. После шторма нашли его на пляже местные рыбаки, обнажённым. Как он туда попал – непонятно, а сам он ничего вразумительно объяснить не мог, потому что вскоре после спасения тронулся умом, бедняга, после чего и оказался в местной психиатрической больнице. Наблюдавший его врач писал Бехтереву, что его новый пациент пытается пророчить, только без особого успеха. Например, начало нашего прошлогоднего наступления он предсказал, а с его исходом напутал…
Я обменялся с Васичем понимающим взглядом.
- …И вот, представляете, этот сумасшедший покинул поезд на ходу, через окно туалета. Говорят, он теперь у каких-то там махновцев.
Васич уходил последним, специально задержался, чтобы без помех переброситься нам в прихожей парой слов.
- Похоже, по нашим следам прибыл ещё один попаданец, - сказал он.
- Похоже, - кивнул я, - но как это могло произойти?
- А я знаю? - пожал Васич плечами. - Полагаю, надо нам этого психа отыскать – пусть всё расскажет сам.
- Надо, - согласился я. - Только боюсь, сделать это будет непросто. Думаешь, он случайно оказался у Махно?
- Чёрт! - воскликнул Васильевич, и тут же боязливо покосился в сторону зала: не услышала ли вскрик Маша? Потом заговорил уже на полтона ниже: – А ведь ты прав. Но тогда получается, что парень уже сориентировался в обстановке.
- А может, и про нас узнал, - добавил я.
- Да ну, - усомнился Васич, - откуда?
- Например, из газет. Наши рожи там теперь часто мелькают.
- Но тогда получается, что он должен был видеть нас ТАМ, - слегка осевшим голосом произнёс Васич.
- Получается, так, - согласился я. Ну да чего гадать-то? Ты стопудово прав: нам надо его непременно найти, поскольку он может быть для нас чрезвычайно опасен. Расскажи об этом Ольге… расскажи, расскажи, - постарался я рассеять появившееся на лице моего друга сомнение, - а я поставлю в известность Ерша.
Глава четвёртая
Глеб
После очередного заседания коллегии ВЧК у меня на квартире собрались все "посвящённые", кроме Ленина и Спиридоновой. В кабинете расположились одни мужики, поскольку Ольга, по своему обыкновению, наше сборище проигнорировала. Я смотрел на хмурые лица друзей и догадывался, что выгляжу не лучше. Причины тому были: весна образца 1918 стала для советской России не лучшим временем года. Колобродила деревня. Земельная реформа не поспевала за пустившимся во все тяжкие ещё с февраля 1917 года крестьянством. Случаи самозахвата помещичьей земли, дикие погромы усадьб и "образцовых хозяйств" зачастую со смертельным исходом для представителей обеих конфликтующих сторон прирастали, судя по сводкам, если не в геометрической (слава богу, этого нам удалось пока избежать), то в арифметической прогрессии точно.
- …эта "сказочная" деревенская жизнь скоро пойдёт на убыль, - вещал Ёрш, имея в виду старый анекдот: "Как живёшь?" – "Как в сказке!" – "Так хорошо?" – "Нет. Чем дальше – тем страшнее!" – Крестьянин зароется в землю, и ему станет не до погромов.
- Пашут уже практически везде, а обстановка мягче не становится, - усомнился в праведности слов Ерша Бокий. - Боюсь, пришло время более жёстких мер.
- Предлагаешь стрелять в народ? - спросил Ёрш.
- Не в народ, - поправил товарища Бокий, - а в тех, кто оказывает вооружённое сопротивление в ответ на законные требования властей. Кто мутит воду в крестьянском болоте? Кулаки! То бишь, мироеды. Если мы их немножко постреляем – хуже от этого не станет!
- Как хочется с тобой не согласиться, но, боюсь, придётся, - вздохнул Макарыч. - Одними уговорами и "трудовым фронтом" для наиболее упрямых мы уже точно не обойдёмся. Тут, главное, удержаться в рамках разумной достаточности, простите меня, друзья, за цинизм. Чем меньше мы прольём крови сейчас, пусть и вынужденно, тем здоровее будет новое российское общество, и тем меньше нам это впоследствии аукнется.
- Под "аукнется" ты имеешь в виду падение советского режима в ВАШЕМ мире? - уточнил Кравченко.
- Именно это, - кивнул Макарыч.
В разговоре возникла небольшая пауза, которую прервал Бокий:
- Я думаю, что много стрелять и не придётся. Во-первых, на нашей стороне сила. Во-вторых, почти все агитаторы уже добрались до мест. В-третьих, нам помогут фронтовики.
Это да. В этом он прав. Готовясь к внутренним потрясениям – не настолько же мы были наивны, чтобы не верить в их неизбежность? - в спешном порядке создавали мы внутренние войска при НКВД. Для этого пошли даже на временное ослабление армии и флота по принципу минимальной достаточности. В окопах оставили столько солдат, чтобы хватило держать оборону. Благо, противник нам в этом помог. Значительная часть германских войск была переброшена на Западный фронт, где давили союзники.
Теперь нашим фронтам противостояли по большей части австрияки, которые в условиях охватившего их ряды разложения вряд ли могли наступать. Наиболее серьёзному ослаблению подвергся флот. Примерно половину кораблей перевели на режим "мягкого отстоя", то есть оставили на них столько членов команды, сколько хватало для поддержания судна в эксплуатационном режиме.
Генеральный штаб и Главкомверх отнеслись к нашей инициативе без восторга, но, вникнув в суть происходящего внутри страны, вынуждены были уступить. Из образовавшегося таким образом воинского резерва стали в спешном порядке формироваться ОМСН (Отряды Милиции Специального Назначения) для борьбы с организованной преступностью и для подавления вооружённой контрреволюции. Каждый ОМСН формировался из лояльных к Советской власти бойцов, был хорошо укомплектован вооружением (вплоть до артиллерии) и мобилен (лошади, автомобили, броневики, бронепоезда). По последним данным, ОМСН полностью контролировали центральную и южную часть России (за исключением Украины и Кавказа), а также Поволжье и Транссибирскую магистраль.
Строго следуя принципу "Никакого двоевластия ни в центре, ни на местах!" ВЦИК нигде напрямую не вмешивался в действия исполнительных органов власти, но оставлял за собой право эти действия контролировать. Функции контроля были возложены на ГПУ. ГПУ назначало губернских и уездных комиссаров, а также комиссаров в крупные города и на важнейшие промышленные предприятия. Каждый комиссар собирал вокруг себя добровольных помощников, наиболее подготовленные становились агитаторами. Сейчас основная масса агитаторов направлялась в деревню для ведения разъяснительной работы среди крестьян.
В таких же агитаторов власть старалась превратить всех демобилизованных из армии и флота селян. Учитывая желание дембелей поскорее добраться до дома, работа с ними велась буквально на бегу, но при ужасающем кадровом голоде это было лучше, чем ничего.
Сельскохозяйственной кампании 1918 года мы придавали большое значение. Страна была на грани голода, и в случае провала кампании срыв в пропасть был неизбежен. Главным институтом, обеспечивающим выполнение продовольственной программы, по нашему замыслу должен стать уже помянутый "Российский сельскохозяйственный акционерный банк". Кредитуя сельхозпроизводителей под малый процент, банк после сбора урожая предполагал взыскать долг в товарном виде, то есть произведённой селянами продукцией. Часть продукции будет куплена государством по твёрдым ценам в пределах установленных норм госзакупок. Излишки будут реализованы через "Зерновую биржу" и создаваемую систему сельскохозяйственной кооперации. Туда же могут сдать оставшуюся после расчёта с банком продукцию и сельхозпроизводители. Главное, было бы что сдавать…
- Будем надеяться, что "крестьянский" вопрос мы решим так же успешно, как и "пролетарский", - словно бы в успокоение моим мыслям сказал Макарыч.
Ну "успешно", это, конечно, громко сказано, хотя в промышленности дела идут значительно успешнее, чем в сельском хозяйстве. Начавшийся ещё до свержения царизма развал экономики удалось приостановить, применив для этого самые жёсткие меры. Искусственное банкротство предприятий сошло на нет, после того, как спешно образованный "Государственный промышленный банк" стал скупать (читай: национализировать) обанкротившиеся предприятия по бросовым ценам, тут же восстанавливая производство, либо перепрофилируя предприятия с учётом потребностей рынка. Не всегда это проходило гладко, но везде рабочим обеспечивалась выплата минимальной заработной платы. Капиталисты (наши и забугорные), скрипя зубами, были вынуждены либо бросать предприятия, либо соглашаться на получение минимальной прибыли в расчёте на то, что после того, как экономика новой России твёрдо встанет на ноги, эта прибыль заметно возрастёт.
Худо-бедно справлялась страна и с другой напастью. Эпидемии испанки, тифа, холеры, чумы предотвратить, к сожалению, не удалось, но удалось локализовать. Для усиления борьбы с тяжёлыми инфекционными заболеваниями ведомство Семашко и было поднято до уровня наркомата.