- Значит, турки вышли из войны, - сказал тот, закончив читать. - Теперь понятно, почему они не стали нам помогать.
Вновь подошёл вахтенный офицер.
- Русские подняли сигнал, - доложил он. - Требуют спустить флаг. Дают час на размышление.
- Весьма разумное требование с их стороны, - Кёттнер повернулся к Аккерману: – Что ты намерен делать?
Вместо ответа Аккерман отдал приказ вахтенному офицеру: – Спускайте шлюпки и готовьте корабль к подрыву!
"Германцы спустили шлюпки. Явно готовятся покинуть корабль. Будут взрывать? Чёрт их знает… Взрывом может накрыть шлюпки… Но топить всяко будут, а мне он нужен целым!"
Берсенев опустил бинокль и прикусил нижнюю губу. Мысль, видимо, заработала чётче, поскольку он сразу же подозвал старшего офицера.
- Валентин Петрович, распорядитесь поднять сигнал для "Гебена": "В случае затопления корабля все шлюпки с командой будут уничтожены!"
Новиков был растерян.
- Но…
- Никаких "но"! - отрезал Берсенев. - Выполняйте приказ, товарищ капитан третьего ранга!
- Он не посмеет! - горячился Кёттнер.
- Может, и не посмеет, - задумчиво протянул Аккерман. - Но рисковать я не вправе. Поэтому старшие офицеры останутся на борту до взрыва. Топить шлюпки с матросами и младшими офицерами они точно не станут! Разумеется, - командир "Гебена" повернулся к Кёттнеру, - это касается только офицеров "Гебена".
- За кого ты меня принимаешь?! - возмутился Кёттнер.
Старшие офицеры в парадной форме выстроились на баке, чтобы их было видно в бинокли.
- Вот, чёрт!.. - пробормотал Новиков, и, оторвавшись от бинокля, кинул взгляд на Берсенева. Тот оставался внешне невозмутим.
- Прикажите шлюпкам отваливать! - распорядился Аккерман.
В это время к нему подбежал радист.
- Почему не в шлюпке? - прервал рапóрт радиста командир "Гебена".
- Срочная телеграмма из штаба флота, герр капитан цур зее! - доложил тот, протягивая бланк телеграммы.
По мере чтения лицо Аккермана покрыла смертельная бледность.
- Господа! - обратился он офицерам, которые смотрели на него с тревогой. - Кайзер отрёкся от престола! - Голос его сорвался, но он сумел совладать с собой. - Государства, которому мы присягали, больше не существует. Поэтому умирать нам не за что. Верните экипаж на борт, - приказал Аккерман старшему офицеру, и спустите флаг, мы сдаёмся!
- Вот чёрт!.. - совсем другим тоном повторил недавнюю фразу Новиков, видя, как сползает с мачты флаг кайзеровской Германии.
Он снова посмотрел на командира. Тот и теперь был невозмутим.
"Стал бы он топить шлюпки, взорви германцы корабль? - подумал старший офицер. - Поди теперь, узнай!"
Глава одиннадцатая
В отеле "У коменданта" нынче было шумно. По случаю победоносного для русского оружия окончания Великой войны (она же Империалистическая, она же Вторая Отечественная, она же Первая Мировая), нынешним днём в Георгиевском зале Зимнего дворца состоялось первое в истории советского правительства вручение наград. Нелёгкую ношу (в Зимний дворец для получения наград были приглашены 122 награждённых!) взвалил на свои плечи лично Председатель Совнаркома Ульянов (Ленин), поскольку Председатель ВЦИК Мария Спиридонова, в силу своей более чем заметной беременности была от этой процедуры освобождена. В течение нескольких часов Владимир Ильич крепил к мундирам и пиджакам и привычные глазу обывателя Георгиевские кресты, и пока ещё экзотические ордена Боевого Красного Знамени, Трудового Красного Знамени, Красной Звезды и Орден Почёта, вручал наградное оружие.
На состоявшемся после церемонии награждения лёгком фуршете (всё-таки страна испытывала определённые трудности, и шиковать в такой ситуации сочли неверным) Георгиевские кресты 1-й степени можно было наблюдать на мундирах генералов армии Брусилова и Духонина; ордена Боевого Красного Знамени украсили френч товарища Сталина и мундиры генерал-полковников Фрунзе и Абрамова, генерал-лейтенантов Тухачевского и Жехорского, контр-адмирала Берсенева; Орден Трудового Красного Знамени красиво смотрелся на лацкане пиджаков Главного авиаконструктора России Сикорского и председателя ВОК Ежова; Орден Красной Звезды тускло отсвечивал на мундирах сразу трёх полковников: Кравченко, Бокия и Абрамовой.
На этом – стоп! Если я буду перечислять все фамилии, то, боюсь, сотру язык. Кому интересно – тот может найти полные списки награждённых (и не только тех, кто присутствовал на церемонии в Зимнем дворце) во всех центральных газетах.
Глеб
"С корабля на бал" – сегодня это про меня и про Тухачевского. В Зимний дворец нас привезли прямо с аэродрома. Машина неслась по принарядившемуся по случаю праздника Петрограду, а у нас перед глазами стояли дымящиеся развалины форта "Король Фридрих-Вильгельм I" или, говоря более простым языком, форта № 3, где обер-бургомистр Кёнигсберга вручил нам ключи от города. К этому времени все форты, входящие в так называемую "Ночную перину Кёнигсберга" – мощную кольцевую систему оборонительных сооружений, блокирующих подступы к городу, украсились белыми флагами. Тевтонское упрямство разбилось-таки о стальной русский кулак.
Кёнигсберг был блокирован частями Северо-Западного фронта уже после того, как боевые действия на всех остальных участках Восточного и Западного фронтов были прекращены. И без того уже треснувшая ось, на которой крепился союз Центральных держав, после того, как на неё основательно надавили русские фронты, переломилась. Первыми с оси слетели Турция и Болгария. Вскоре их догнала корона, не удержавшаяся на голове германского кайзера. Туда же, до кучи, несколькими часами позже, - Австро-Венгерская и Германская монархии перестали существовать в один и тот же день – добавилась императорская корона Карла I, отречение которого благодарные подданные тут же отметили парадом суверенитетов – бац! нет империи – нет войны!
Германия продержалась немногим дольше. Новое правительство поспешило заключить перемирие с Антантой. Германские части, подчиняясь приказу, начали складывать оружие. Единственным гарнизоном, который отказался это сделать, был гарнизон города-крепости Кёнигсберг. Уже спустили флаги военные корабли в Пиллау, уже полная блокада стала свершившимся фактом, а упрямцы из штаба 8-й германской армии, остатки которой и составляли теперь большую часть гарнизона, не желали признавать себя побеждёнными.
Тухачевский, гвардейской армии которого предстояло брать город, жаждал штурма. Новенькие погоны генерал-лейтенанта – ничего не скажу, заслужил! - как магнитом тянули амбициозного командарма к новой славе. Чтобы сдержать излишне ретивого военачальника, мне постоянно приходилось находиться рядом. Не потому, что я боялся, что он и город не возьмёт, и армию погубит – наоборот: и возьмёт, и погубит, и город, и армию.
Макарыч, которому я посредством телеграфа тонко намекнул на толстые обстоятельства, в моих иносказаниях разобрался и оказал мне поддержку Совнаркома. Питер потребовал отложить штурм до прибытия представителей новых германских властей. Когда я посмотрел на этих "представителей" – бывших офицеров германского Генерального штаба – то понял: штурма не избежать, и порадовался тому, что к этому времени я уже был готов использовать "последний довод королей" в самой что ни на есть грубой форме.
По моей просьбе генштаб передал Северо-Западному фронту всю осадную артиллерию железнодорожного базирования, и платформы с адскими пушками уже прибыли под Кёнигсберг. Я так и объяснил "представителям", прежде чем пропустить их в город. Беседа проходила в виду подготавливаемых к стрельбе длинноствольных монстров.
- Передайте там, - я кивнул в сторону фортов, - что если через шесть часов я не увижу белые флаги, то эти "малютки" разнесут по кирпичикам один из фортов. Если этого окажется недостаточно, мы будем методично уничтожать форт за фортом, затем перенесём огонь вглубь обороны, если при этом пострадают гражданские объекты, то это будет на совести тех, кто из личных амбиций пожелает продолжить бессмысленную оборону. Я не злодей, господа, и не жажду проливать кровь германских солдат, и уж тем более мирных германских граждан. Но ещё меньше я желаю проливать кровь своих солдат, которые уже победили в этой войне. Потому из двух зол я без колебания выберу то, которое принесёт меньше слёз русским матерям! Я всё сказал. Теперь идите, господа!
К назначенному часу "представители" не вернулись, и белые флаги над стенами фортов не появились. Что ж, сами напросились! Для показательной порки был выбран форт № 3 – и потому что он был на направлении главного удара, и потому что рядом с ним проходила железнодорожная ветка. В течение двенадцати часов сорок осадных орудий – их грохот я слышу до сих пор, хотя и затыкал уши ватой, - долбились в толстые стены и стучали по укрытым в толще земли сводам – и додолбились, и достучались!
Довод оказался убедительным: Кёнигсберг сдался.
Ольгины погоны и награды радовали меня, честное слово, больше, чем свои. Даже при том, что мои погоны с тремя генеральскими звёздами в ряд были заметно весомее её – с тремя полковничьими звёздами треугольником. Даже при том, что мне сегодня шепнули, скоро звёзд на моих погонах станет четыре. Даже при том, что против её "Звёздочки" стояли три "Георгия" и "Знамя". При всём при этом, её путь от старшего прапорщика до полковника дорогого стоил, а мой путь от подполковника до генерал-полковника – ровно столько, сколько стоил! И за сегодняшним столом, накрытым для своих на квартире у Макарыча, она была не мужниной женой, а товарищем по оружию.
С чего это меня на сантименты пробило, может, перебрал с устатку? Может, оно конечно, и так, но, однако, не настолько, чтобы не заметить перемены в поведении Вадима Берсенева. Похоже, сквозь медные трубы малец пробирается с трудом. Ишь, как козыряет своими адмиральскими погонами!
- Шуряком моим любуешься? - Ёрш подкрался незаметно.
- Угу, когда я ещё в зоопарке побываю? А тут готовый павлин!
- Злые вы, ребята…
- Макарыч, чёрт, заикой сделаешь!
- Не по адресу замечание, Ёрш! В этом деле у нас Васич непревзойдённый авторитет: после его похода вся Восточная Пруссия заикается.
- А пусть не лезут, - усмехнулся я. - Другой вопрос, что с пацаном делать будем?
- Смотря об чём речь, - глубокомысленно изрёк Макарыч. - Ежели об его зазнайстве, то оно скоро пройдёт. Пройдёт, пройдёт! А ежели об том, как он чуть спасательные шлюпки не потопил, то тут надо покумекать.
- Нечего тут кумекать! - отрезал Ёрш. - Он их только припугнул – они и повелись.
- Так считаешь ты, или это он тебе по-свойски поведал? - поинтересовался Макарыч.
- Он.
- Тогда всё гораздо веселее, чем я думал.
- И в чём эта весёлость выражается? - начал заводиться Ёрш.
- В том, что такая метода является нормой для того времени, откуда мы прибыли, здесь этого пока не понимают.
- А ведь Макарыч прав, - вмешался я. - Парень не по-здешнему коварен.
- Может, это у него случайно получилось? - неуверенно произнёс Ёрш.
- Может и случайно, - не стал спорить Макарыч. - Только второй такой поступок станет уже признаком закономерности.
- И что делать? - загрустил Ёрш.
- Твоя Наташа, кажись, "понесла"? - казалось, невпопад спросил Макарыч.
- А вы откуда… - обвёл нас глазами Ёрш.
Мы дружно захохотали.
- Понятно, - сообразил Ёрш. - Сарафанное радио сообщило. А ведь договорились, что пока никому.
- Парочка близких подруг – это как раз и есть "никому" – усмехнулся Макарыч. - Так что Наташа твоя кремень! Но я хотел тебя о другом спросить. Ты когда Наташе открыться собираешься?
- Думал после родов, - растерянно произнёс Ёрш.
Я, честно говоря, тоже не понимал, куда гнёт Макарыч.
- А может, не стоит тянуть? - хитро прищурился Макарыч. - Ты ведь уже убедился, что она всецело твоя?
Ёрш кивнул.
- Ну так и открой ей свою страшную тайну, а заодно и братцу её…
А что? Макарыч прав, это выход! А то ведь можем и потерять парня.
Николай
- Что, вот так и сказал: "Я пытался подражать вам?", - переспросил Шеф.
Я кивнул.
Шеф и Васич переглянулись.
- Дела… - протянул Шеф. - Не думал, что со стороны мы кажемся столь жестокосердными.
- Жестокосердия тут и без нас хватает, - возразил Васич. - Вадим, скорее, пытался перенять наш прагматизм.
- Это плохо? - спросил я.
- Если делать это осмысленно, наверное, нет, - пожал плечами Шеф. - А Вадим, как мне думается, просто пытался нас копировать, не переложив чужие поступки на свою личность.
- То есть, ты хочешь сказать, что Вадим должен был облечь содержание в несколько иную форму? - уточнил я.
- Где-то так, - кивнул Шеф. - Тогда бы это выглядело более естественно, и было понято его офицерам. Ему – наука, нам – урок! Никогда не следует забывать, что мы…
- …в ответе за тех, кого приручили, - закончил за него Васич. - Макарыч, кончай говорить штампами!
- Мудрая мысль не может быть штампом, - поднял вверх указательный палец правой руки Шеф. - Ибо гений Экзюпери состоит в том… - Шеф неожиданно запнулся. Лицо его стало забавно-растерянным, палец опустился вниз. - Ни в чём он не состоит. Нет пока никакого гения, и фразы этой, кстати, тоже пока ещё нет.
Со стороны это выглядело весьма забавно, мы с Васичем не могли не рассмеяться. Обстановка разрядилась и слегка напряжённый разговор перетёк в обычную беседу.
- Как близкие отреагировали на сообщение о том, что ты пришелец из будущего? - поинтересовался Васич.
- По обычной схеме: удивление, сомнение, приятие.
- Оба одинаково? - удивился Шеф.
- Ты знаешь, да. Они хоть и разного пола, но очень схожи характерами.
- Вот и славно, - хлопнул ладонями по коленям Шеф. - Теперь у нас есть возможность, не отвлекаясь на побочные, всецело заняться основной проблемой!
Divide et impera – Разделяй и властвуй! Нам, не буду утверждать что первым, пришла в голову мысль: а что если "разделяй" интерпретировать не как "разобщай", а как "делись"? Власть – тяжкая ноша. Редко кому удавалось не согнуться под её тяжестью, а то и вовсе не быть ею раздавленным. Так может, проще поделиться властью с теми, кто готов подставить под неё плечо? Или пойти ещё дальше, и принудить принять часть ноши тех, кто не стремится к этому в данном политическом контексте? Руководствуясь этой идеей, мы создали союз большевиков и эсеров, руководствуясь ей же, принудили надеть чиновничий мундир члена бывшей царской семьи.
Но старый недруг России, Англия, не желала делиться ни чем и ни с кем, а уж тем более с нами. Успешные действия России на заключительной стадии Первой Мировой войны на Кавказе, на Балканах, в Восточной Европе, в Прибалтике, вызвали у англичан не просто раздражение, они посчитали (скажу, не без основания) что тут затронуты их интересы. И империя решила нанести ответный удар. Как всегда – на свои деньги и как всегда – чужими руками.
Организовать заговор против действующей власти возможно, в принципе, везде, поскольку любая власть порочна по определению. В России, с её огромным количеством нерешённых проблем, такой заговор существовал веками. Менялись правители, менялись заговорщики, но заговор оставался всегда. Это как пар в трубе (труба – государство). В местах, где источилась изоляция, можно обжечься – неприятно, но не смертельно. В местах, где пробило трубу, можно обжечься уже смертельно, да и сил на заделку отверстия надо потратить куда больше, чем на замену куска изоляции. Если рванёт так, как случилось в феврале 1917 года, - без замены трубы уже не обойтись. Что, собственно, и случилось. В новой трубе тут же образовался новый заговор, пока он лишь изредка пробивает изоляцию (но не трубу!). Теперь в ней (трубе) с помощью английского сверла пытаются насверлить отверстий, благо условия для этого сейчас подходящие. Война с внешним врагом, которая определённым образом нивелировала классовые противоречия и помогала (парадоксально – но факт!) переносить экономические трудности, закончилась.
Теперь бывшие товарищи по оружию стали разбредаться по разным лагерям, оружия при этом из рук не выпуская. Справедливости ради хочу отметить, что желающих применить это оружие в деле в противном лагере немного – но так это пока не прорвало! А нашему внешнему врагу очень хочется, чтобы прорвало. Надеются ли они при этом на свержение Советской власти? Ну не знаю. Если не совсем дураки, то вряд ли. Впрочем, их устроит и внутренняя напряжённость. Конфликты, лучше вооружённые. А ещё лучше – гражданская война. Тогда нам точно будет не до чужих интересов вблизи наших рубежей.
Заговор, пока он находится внутри трубы – если продолжить сравнение с паропроводом, - опасность представляет исключительно потенциальную. Но при этом он и невидим глазу. Мы знаем о его наличии, догадываемся о составе участников, но никаких прямых улик против кого-либо у нас нет.