- Твое имя звание и должность, не столь мне интересны, - начал Василий. - Хочешь говори, хочешь - нет… Это - твое право, все равно если мы захотим ты нам их сообщишь. Но сейчас меня интересует другое. Я хочу знать все, что тебе известно про усадьбу, ее обитателей, распорядок, который существует на ее территории и прочее.
- Почему я должен все это вам рассказывать?
- Потому что в противном случае ждет тебя смерть долгая и болезненная, - ухмыльнулся Сема. - Ты не молчи, командир, ты ему переведи, а то, боюсь, по-русски он плохо понимает.
- Отставить угрозы! - рявкнул Василий. - Этот немец хороший, сознательный, он сам нам все расскажет.
Пленный понимая что речь идет о нем, причем о его дальнейшей судьбе, всем телом, насколько можно, потянулся к Кашеву, словно прося его переводить, не держать в неведении. Но тот сидел молча и неподвижно, как истукан. Чем меньше будет знать пленник, тем сговорчивей будет.
- Итак, мы ждем… - протянул Василий и кивнул Кашеву, чтобы тот перевел.
Немец в ответ только головой покачал. Потом произнес несколько коротких рубленных фраз.
- Он утверждает, что усадьба - военный объект, а значит, он не может давать информацию о нем противнику.
Василий тяжело вздохнул. "Ну и что теперь делать? Как заставить этого ганса говорить? Пытать…" Он слышал, что, согласно рассказам, проделывали наши с языками. К слову сказать немцы от них не отставали, и неизвестно еще кто действовал жестче. Вот только участвовать во всем этом Василию не хотелось. Ладно, на то она и есть диверсионная группа.
- Значится так, - объявил Василий чуть посомневавшись. - Пойду, сменю Гвоздя, а вы пока пленного разговорите, и смотрите, чтобы не кричал. Усадьба рядом, за холмом, ночь тихая, так что действуйте аккуратно. Как заговорит, зовите.
И, повернувшись, он исчез в кустах.
Гвоздя он нашел сразу, и, отпустив его, сам занял наблюдательный пост, забравшись на развилку ствола сосны и устроившись на толстом суку. Сидеть, таким образом было вдвое выгодно. Во первых видишь всех издали, а тебя никто, потому как никто не станет ходить голову задрав. Во вторых на таком посту не заснешь, а заснешь - свалишься, мало не покажется.
Над головой раскинулось бездонное звездное небо, посреди которого горело ночное светило - округлая мертвенно-бледная Луна. Вокруг тихо шумели деревья…
"Интересно, как там Григорий Арсеньевич и Катерина? - подумал Василий. - Добрались ли они до Ленинграда. А может, натолкнулись на внешнее кольцо блокады и в сам город не сунулись? Может ума хватило. Ведь говорят там голод…" На мгновение в голове всплыли все те темные слухи, что ходили о голодной, осажденном городе, о каннибализме, о мародерах… Но Василий постарался отогнать черные мысли. Не такой человек Григорий Арсеньевич, чтобы кто-то сумел взять его голыми руками, да и Катерину он в обиду не даст. Но хуже всего будет, если барон Фредерикс попадет в руки НКВД. Согласно донесению Василия он погиб несколько лет назад, когда засыпало подземный город в Антарктиде. Так что его присутствии в осажденном Ленинграде будет довольно сложно объяснить, кроме того это бросит тень на самого Василия. Но хуже всего получилось бы, если бы Григорий Арсеньевич попал в руки фашистов. Тут бы он точно ничего не смог поделать, а ведь после того, как было уничтожено "Логово дождевого червя 2" и сорвана операция "Изольда" эмиссары Аненербе его по голове не погладят… А потом Василий попробовал представить себе занесенный снегом город, где все окна словно щели склепов заклеены крест-накрест бумагой, а в небе среди лучей прожекторов и вспышек выстрелов черными тучами реют аэростаты.
В темнеющем небе все ярче разгорались звезды - яркие гвоздики прибитые к бархатному своду небес. Где-то далеко-далеко закричала кукушка, но прежде чем Василий успел мысленно произнести формулу детского вопроса: "Кукушка кукушка столько мне лет жить осталось?" Птица замолчала и вновь наступила гнетущая тишина, чуть расцвеченная едва слышным шорохом листвы. И как то само собой мысли его сменили ход. Внимание Василия привлекла Луна - огромный желтый диск, висевший посреди неба. "Интересно, как оно там? Может, правы писатели-фантасты и где-то там живут своей жизнью лунные люди, наблюдают за нами, спорят: одни утверждают, что жизни на Земле нет и быть не может, а другие, наоборот… Может там, на бескрайних просторах лунных полей, царит мир и гармония, и нет никаких войн… А может там идет беспощадная классовая борьба? Может там тоже во множестве гибнут лунные люди…"
Но его дальнейший полет фантазии прервали самым грубым образом.
- Заговорил пленный.
Василий повернулся. За спиной его у дерева стоял Бешенный. И как он подкрался, Василий не заметил. "Да, плохой из меня часовой. Вроде и не спал, а к себе подпустил. А ведь мог это быть фриц и тогда все - кранты", - Василий печально вздохнул.
- Так о чем ты?
- Я говорю: пленному язык развязали. Вы ступайте туда, - Бешенный махнул рукой в сторону лагеря, - а я пока подежурю.
Василий согласно кивнул. Соскользнув с сосны он быстрым шагом направился в лагерь, даже не повернувшись, чтобы посмотреть, как устроился Бешенный.
В лагере же на первый взгляд ничего не изменилось, только вот пленный был развязан. Он сидел на земле прижавшись спиной к тонкой сосенке и качал в левой руке окровавленную правую руку. Напротив его все с той же ухмылкой расселся Сема, поигрывая огромным охотничьим ножом. Кашев поднялся навстречу Василию.
- Оберфюрер Штейнер все рассказал, - широко улыбнулся начальник отряда. - Вначале, правда, поупрямился, но потом выложил все на духу.
- И? - Василий с сочувствием поглядел на пленного. Не хотел он знать, что тут происходило в его отсутствие. Пусть "наши" останутся белыми и пушистыми, ну а фашисты, они фашисты и есть… Только вот как это съесть? На мгновение ему пришлось закрыть глаза и воскресить в памяти картины из быта "Логова дождевого червя", напомнив себе, что вытворяли эти европейцы. И все равно неприятный осадок остался. Это словно обвинить лучшего друга в воровстве серебряной ложки. Ложка потом найдется, а вот дружбы прежней не будет. - Ну, я жду, докладывайте, - приказал Василий.
- Там, - Кашев кивнул в сторону усадьбы, - какой-то военный объект, связанный с авиацией. Вскоре усадьбу собирается посетить сам обергруппенфюрер СС Мартин Борман. Вот наш приятель и должен был все проверить и подготовить для приема высокопоставленного гостя. Сам же он внутри усадьбы никогда не был, но уверен, что там приняты самые строгие меры безопасности.
- А вы уверены, что он не врет?
- Можем проверить еще раз! - и Сема расплылся в широкой улыбочке. - Это мы запросто. У него еще ногти на левой руке остались, да и на ногах тоже…
- Отставить! - резко гаркнул Василий.
- Так что по всему выходит, надо снова на развилку идти, ловить другого языка, - подытожил Кашев, это хоть птица и важная, и документики с ним интересные, но нам не нужен…
- Подожди, - в голове Василия родилась одна забавная мысль, вот только, не слишком ли велик риск? Может ли он пойти на такое? - Подожди, - вновь повторил он, скорее для себя, что для Кашева, прокручивая в голове все детали только зародившегося плана. "А ведь должно сработать. Такой наглости ни одна система безопасности не ждет. А там если действовать быстро и с умом…" - Кажется с пленным нам повезло, - медленно проговорил Василий. Есть у меня один план, только вот детали… - и тут он посмотрел на Сему, который застыл ножичком наготове.
Он еще какое-то время стоял, думал, потом приказал:
- Спросите у нашего "гостя": он знаком лично с кем-нибудь из офицеров в усадьбе.
Кашев перевел. Пленник вздрогнул, сгорбился еще больше, а потом что-то произнес заикающимся голосом.
- Утверждает, что нет у него там знакомых, а если он с кем - то встречался, то чисто случайно.
- Вот и хорошо… вот и отлично… - протянул Василий. А потом его охватило странное ощущение эйфории. Такое порой бывало с ним и раньше перед новой опасностью, и, тем не менее… - А что если мы попытаемся изобразить вот этих, - и он кивнул в сторону пленного. - Переоденемся во фрицев, минуем первый рубеж обороны - бумаги - то у нас будут настоящие и вдарим изнутри.
Кашев задумался.
- Но это слишком рискованно…
- А идти в штурм в лоб? Нет, так, по крайней мере, мы сможем нанести максимальный урон противнику. Рванем усадьбу изнутри. Начнется неразбериха и, если мы сработаем правильно, пока немцы очухаются мы уже будем далеко.
- То есть вы предлагаете…
- Переоденемся немцами. Вы же хорошо знаете немецкий?
- Но не настолько, чтобы меня приняли за немца.
- Тогда постарайтесь говорить как можно меньше, - и повернувшись к оберфюреру приказал: - Раздевайся! - а потом вспомнив, что тот не понимает, приказал Кашеву. - Переведи!
Тот с удивлением посмотрел на Василия.
- Давай, давай. Или ты хочешь снимать форму с мертвеца?
И поморщившись, Василий отвернулся. Прошло не менее пяти минут, прежде чем Кашев окончательно превратившись в оберфюрера подошел к Василию.
- А фашист?
Кашев провел ладонью поперек горла, и Василия вновь передернуло. "Интересно, когда закончится война, кем станут эти люди. Они ведь привыкли с такой легкостью убивать, при чем беззащитных. Что же случиться, когда они вернуться с фронта - озлобленные по жизни машины для убийства? Как могут такие люди существовать в мирном обществе? Или это потенциальные преступники, которых прямо с фронта нужно отправлять в лагеря?"
- Хорошо, пошли, надо вернуть остальные мундиры… Вы их закопали? - поинтересовался Василий имея в виду спутников оберфюрера, но Кашев отлично его понял.
- Нет, Сема оттащил их в лес и закидал ветвями.
- Что ж, пошли, займемся покойниками. Придется "поднять их из могил".
Однако Кашев никогда не сталкивавшийся с ожившими трупами не понял всей черной иронии прозвучавшей в словах своего командира.
- Только, боюсь, на Сему мундира не найдется.
- Значит поедет в багажнике, - фыркнул Василий.
- Может не согласиться. Он - человек упрямый.
Василий резко повернулся к Кашеву и замер. Не смотря на сгустившиеся сумерки он отлично видел своего зама. Перед ним и в самом деле был настоящий немецкий офицер. Форма оберфюрера идеально подошла командиру диверсионного отряда. А к тому времени, как они доберутся до усадьбы будет глубокая ночь. Хотя лучше появиться под утро. Часовые будут сонными и не станут внимательно рассматривать задержавшихся гостей.
- Так как же с Семой?
- Решим на месте… К тому же можно просто приказать. Меня больше волнуют прострелянные колеса. Не помните, там были запаски?
- Одна была точно.
- Ладно, пошли, посмотрим, что можно сделать. Время у нас много. В усадьбе надо появиться перед рассветом… В общем, главное ввязаться в бой, а там решим, что делать.
Глава 2
СТАРЫЕ ЗНАКОМЫЕ
Из воспоминаний Григория Арсеньевича Фредерикса (начало)
Даже отсюда вижу твои плутоватые глазёнки…
А. Аверченко
"Приятельское письмо Ленину".
(Данная рукопись, которую можно было бы озаглавить как "Мемуары барона Фредерикса" была обнаружена экспедицией 2155 года в руинах древнего города на обратной стороне Луны. Сочинение само по себе очень объемно, поэтому в данной книге мы приводим лишь фрагменты рукописи, касающиеся событий 1917–1918 годов.)
Что поразило меня в Петрограде восемнадцатого, так это запущенный вид города. Словно Северный фронт сместился сюда, и вот-вот из-за поворота покажутся немецкие каски и начнутся уличные бои. А эти безумные красные кумачи. Эти пикеты пьяных моряков в широких не по уставам клешах, перетянутые патронными лентами. И отовсюду доносится "Учредительное собрание", "Советы", "Смольный", "Троцкий". Все, словно по мановению волшебной палочки, стали "товарищами". Только одни "товарищи" пьяные и нанюхавшиеся кокаина открыто грабили "товарищей" позажиточней. На каждом шагу проверяли документы, причем "проверяющие" порой даже читать не умели.
Но начну по порядке. На подъезде к городу состав, на котором ехал я из Могилева, был остановлен людьми в кожанках и матросами. Пьяные, вооруженные до зубов они проверяли документы, пробираясь через набитые людьми вагоны. Хотя скорее они грабили, а не проверяли… Нескольких пассажиров, что выглядели побогаче, высадили из состава, и что с ними случилось дальше можно только догадываться.
Особенно поразил меня один комиссар с передними золотыми зубами и зековскими кольцами-наколками на пальцах. Последний раз я видел людей с такими наколками в четырнадцатом во время инспекции в Крестах. А как он лихо шарил по чужим вещам. Когда он сдирал кольца с пальцев одной из пассажирок, мне пришлось отвернуться, уставившись в заледенелое стекло вагона. Я старался не слышать ее плача и завываний. Что до меня, то я бы не раздумывая поставил бы этого "революционера" к стенке и рука не дрогнула бы. Но у меня было свое дело, своя миссия, и на меня надеялись важные люди.
К счастью у меня были хорошо выправленные документы. Лавр Георгиевич лично хлопотал об этом, хотя сделать это сидя под арестом в отеле "Метрополь" было довольно сложно. Впрочем к тому времени, как я добрался до Петербурга ситуация сильно изменилась. Ходили слухи, что и Корнилов и весь его штаб освобождены…
На Николаевском вокзале меня встретил огромный кумач: "Землю - крестьянам". Кумач, побитый непогодой, пошел подтеками и пятнами, отчего казалось, что он и в самом деле покрашен не на фабрике, а вымочен в человеческой крови.
В конце платформы горел маленький костер. Жгли какие-то бухгалтерские книги и обломки старинной резной мебели. Над костром грели руки несколько человек в дешевой одежде с грубыми, небритыми лицами. По кругу шла огромная бутыль самогона, видно конфискованная у кого-то из не слишком расторопных пассажиров. В этот раз я вновь порадовался, что в свое время по настоянию генерала Эрбдели сменил свою офицерскую шинель на простую солдатскую, да еще к тому же сильно ношенную. Добавьте к этому фуражку без опознавательных знаков и поношенный старый вещмешок. В общем, обычный дезертир, бежавший с развалившегося южного фронта.
Однако все это меня не интересовало. У меня было конкретное задание, и мне надлежало его выполнить. На транспорт надежды было мало, да и ямщиков, обычно толпившихся возле вокзала сейчас видно не было.
В итоге мне ничего не оставалось как идти пешком, что в общем в мои планы не входило. Путешествие по городу, охваченному революцией - не самое приятное время препровождение. Однако выхода не было. Я конечно мог не идти к Юсупову, а отправиться в один из особняков нашей семьи, попытаться найти старшего брата… Но тогда точно станет известно, что я в городе, а я не был уверен в том, что господа в Смольном не знают обо мне и о моей миссии. Наверняка новая власть охотилась на Феликса. Только мне нужно было опередить комиссаров, потому что если наследство Юсуф-Мурзы попадет к ним в руки…
Ту прогулку по занесенному снегом Питеру я вспоминаю с ужасом. Где тот приветливый, радужный Петербург, который всегда радовал взгляд имперской строгостью и величием? Ныне город напоминал старика, некогда великого, но теперь в один миг одряхлевшего, превратившегося в немощного инвалида, в последний миг решившего тряхнуть стариной, и нацепившего непотребно-яркими тряпки - кровавые раны на фоне серых, угрюмых зданий.
Раза три у меня проверяли документы, причем один раз это делал совершенно безграмотный человек, так как он держал мой мандат вверх ногами. Одетый в дранный ватник он напоминал убого нищего, из тех, что по выходным обычно осаждали Лавру, а его рассуждения о "пролетариате", "земельной реформе" и "власти Советов" звучали как бред юродьевого.
Наконец, я добрался до дворца Юсупова, до того самого знаменитого дворца, где погиб Распутин. Мне показалось, что на это ушла целая вечность, хотя от Николаевского вокзала до дворца было не так уж далеко. Единственное, в чем я ошибся, так это в том, что пришел с парадного фасада, со стороны канала Грибоедова. Убедившись, что парадный вход наглухо заколочен, я отправился в обход.
На Театральной площади стояло орудие, возле которого дежурил очередной патруль. А за их спинами, словно не замечая этого надругательств над городом, раскинулся Марииненский театр - мертвое здание на фоне новых вандалов.
Проскользнув мимо патрульных я зашел с черного хода. Ворота были нараспашку, и это должно было меня насторожить, только вот не насторожило. А может все дело в том, что я слишком устал. И только когда дуло пистолета уперлось мне в затылок, я замер поняв собственную ошибку.
- Не стоит делать резких движений, - голос был грубым, хриплым и мне показалось, что "взявший меня на мушку" не слишком трезв.
Я очень медленно кивнул.
Тем временем из-за колонн вышло три солдата в таких же потертых шинелях, как у меня, только у каждого на груди был приколот красный бант. И все трое были вооружены до зубов.
- Что ты тут делаешь?
- Было открыто, я зашел.
- Значит мародер? А ты знаешь, что по закону революционного времени мародеры расстреливаются на месте.
- Я искал родственника. У меня есть бумага…
- Бумага, говоришь, - и пистолет исчез. - Доставай, только двигайся медленно, спешить не надо.
Я в очередной раз запустил руку за пазуху и выудил спасительный мандат. Тот, кто стоял у меня за спиной забрал бумагу, потом снова ткнул мне в спину дулом револьвера и объявил:
- А теперь не спеша ступай к дому. Там с тобой начальство разберется.
Мне ничего не оставалось, как подчиниться.
- Чего с ним церемонится? - заступил дорогу один из солдат.
Тот, что конвоировал меня, грязно выругался.
- Ты дураком был, дураком и останешься. От этого бродяги голубой костью за версту несет. Пусть как лучше с ним товарищ Константин побеседует.
После этого меня без дальнейших разговоров препроводили в особняк. Внутри все было перевернуто, словно тут что-то искали: вся мебель отодвинута от стен, ящики во всех шкафах и комодах выпотрошены.
В угловом кабинете за широким столом сидел руководитель этот бедлама - то и дело к нему подходил кто-то из революционных солдат показывал какие-то бумаги, вещи, после чего некоторые из них оставались на заваленном всякими предметами столе, а часть возвращалось на свои места.
Потом он повернулся ко мне, и я обмер, почти сразу же узнав старого знакомца. Передо мной сидел… тот самый товарищ Константин. По крайней мере, так называли этого человека тогда… в далеком девятьсот пятом.
Он тоже сразу узнал меня.
- Что ж, господин ба-гх-он, гх-ад приветствовать вас в гх-еволюционном Пет-гх-ог-гх-аде. Удивлен. Я думал, вы погибли тогда… в Ка-гх-а-Кумах…
- Аналогично…
- Но что п-гх-ивело вас, ба-гх-он в дом убийцы и загово-гх-щика?