- Я вниз не слезу ни за какие подарки, - ни к кому не обращаясь, сообщил Мишка. - Лучше буду сидеть тут.
- И не надо, - сказал Радогор. - Молиться мы как-нибудь в другой раз станем.
Берислав невольно усмехнулся. Его в мечеть можно было загнать только силой. Те, кто истинно верят, не нуждаются в многочасовом выпрашивании милости.
- А будем мы отмечать это событие, как положено честным подданным вне зависимости от веры, - заявил Радогор, жестом фокусника извлекая из внутреннего кармана плоскую флягу.
- Водка? - под общее дружное одобрение предложения спросила Дарина.
- Она самая. Если на всех - совсем по чуть-чуть, но день такой. Сегодня можно.
Они сидели кружком на неудобной ребристой черепице. Толстый, вечно что-то жующий Фарид, любимец учителей зубрила Магомед, мечтающий при первой возможности удрать из дома от серьезно пьющего отца Божен. Белая ворона в их классе ортодокс-христианин Мишка, две девушки и Радогор с Бериславом. Стакана, естественно, с собой не было, наливали в крышку от фляжки граммов пятьдесят и пили по очереди за победу русского оружия. Про здоровье Кагана никто и не подумал вспомнить.
- Еще три месяца, - с тоской в голосе сказал Божен. - Даже удрать нельзя. Никуда не возьмут без бумаги об окончании.
- Не стоит так переживать, - с апломбом заявил Магомед. - Не кончится война так быстро.
- Это еще почему?
- Ну не идиоты же австрияки, - снисходительно пояснил он, - наверняка все просчитали заранее, иначе бы не стали вообще ультиматумов предъявлять. Стратегически думать надо. По населению они меньше нас с союзниками, а по экономике где-то наравне. Балканские страны - дело второе. Ими можно заняться в последнюю очередь. Угрозы для Вены не представляют. Сейчас они будут вышибать или нас, или Францию. Все силы на один фронт, пока мы мобилизацию не провели. У них расстояния внутри меньше, войска перебрасывать легче. А если удастся, один на один они сильнее. А Турция? Что им турки. Это можно и потом. Да и сговорчивее будут после войны, когда поймут, что сами никуда не годятся. Так что ничего хорошего в ближайшие месяцы не будет.
- Какого шайтана нам вообще это все надо? С австрийцами дружили бы лучше, - возмутился Фарид.
- Государствам, - наставительно объяснил Магомед, - требуется дружить через голову соседа. Особенно если он сильный. С той стороны границы всегда имеется куча претензий. Земля, торговля. Про таможенные договора слышал? Да просто престиж. Кто из союзников способен надавить на другого, заставив его следовать своей политике, тот и прав. А с франками нам делить нечего. Они Африку захватывают, а мы Азию. Никаких вопросов и претензий. Каждому свое. Вот и получается… То, что получилось. Нам проливы подавай, а у австрийцев ближайший друг - Турция. Потому что на Балканах у них общий враг - славяне. Религия тут никому не интересна. Гораздо важнее политические мотивы.
- Умник, - подтвердил Радогор. - Садись, десять. Нам важнее во всем этом, что жизнь изменится. Всех к шайтану послать - все равно скоро призовут. А после Победы прежнего уже не будет.
- Вот именно, - подтвердила Зарина. - Не верю, что ничего не изменится. Иногда и война к лучшему. Это вам хорошо, а я не желаю всю жизнь просидеть на женской половине и для мужа стирать-готовить. Я жить хочу красиво! - Она потянулась, демонстрируя обтягивающее грудь платье.
Дарина закашлялась, хлебнув свою порцию.
- Правду говорят, - сказала она, успокоившись, - в этом возрасте девушки взрослеют быстрей. Вы еще как дети. Будет, не будет. Помрет Каган - все равно что-то изменится. Ему уже недолго осталось, старенький - песок сыплется. Неизвестно еще, кто потом придет. Сын-то у него - вообще псих натуральный.
Она говорила и не особо выбирала слова. Щеки раскраснелись, глаза блестели. Берислав невольно подумал, что алкоголь в голову ударил. Доза-то совсем детская, но без привычки…
- Это не игра, если кто еще не понял. Не бандиты с полицейскими и не "пиф-паф, я тебя увидел, твоя очередь водить". Не встанешь и не скажешь: "Так нечестно, давай сначала!" Это не туристический поход с веселыми красотками у дороги и вручением орденов. Вся Европа на дыбы встала. Миллионы солдат будут стрелять. Друг в друга. В вас. Не в небо. Про родителей своих подумайте!
- А что, - с насмешкой поинтересовался Божен, - у нас выбор имеется? Хочу - иду по повестке, хочу - нет? На нас напали, а мы отсиживаться будем дома? Пусть другие воюют?
- А я все равно добровольцем пойду, - угрюмо сказал Мишка. - Мы, христиане, не хуже вас. Это наша земля и наша страна.
- Она не понимает, - объяснил Радогор. - Женщина. У них голова иначе устроена. Настоящий мужчина не пойдет на компромисс с совестью. У него есть идеалы и честь. Он знает, что взаимовыручка, братство и любовь к Отчизне не выдуманы писаками из правительственных газет. Даже учителя не смогут вытравить из нас, - под дружное ржание остальных заявил он, - понимания, что мы мужчины. Мы по природе своей авантюристы, добытчики и готовы рисковать. И не мучают нас вопросы "хорошо" или "плохо". Есть ситуации, когда нельзя поступить иначе. Это мужской мир. Оружия, крови и отсутствия милосердия к врагам. Мир настоящих поступков. Не слишком важно, где ты находишься - в песках Туркестана или на равнинах Венгрии, - ты должен честно выполнять свой долг и идти навстречу трудностям. Легкие дороги бывают только у приспособленцев, а они - не мужчины. У них цель в жизни отсутствует - лишь бы начальству задницу лизать и карьеру делать. А у нас имеется честь!
- Какие вы еще дети, - покачав головой, с тоской сказала Дарина. - Хоть ты меня понимаешь? - спросила она Берислава. - Ты-то видел, как это бывает. Ваши, из солдатских детей, они знают, как пахнет кровь не только врага, но и собственная. И что такое боль потерь, они чувствовали.
Ему не хотелось ссориться с девушкой, но и отмолчаться он тоже теперь не мог.
- Я не считаю, что женщина хуже, - осторожно ответил он, - но мы живем не в раю. Роли давно поделены, и непросто так. Это не ум или сила - это ответственность. Женщина рожает и хранит домашний очаг. Мужчина обязан ее защищать и принимать решение, от которого зависит их общая судьба.
Судьба государства - наша судьба. Мы, вот мы все, те, на ком все держится. Что называется, дети образованного класса. На наших родителях стоит страна. Крестьянам в подавляющем большинстве плевать, кто сидит наверху, лишь бы их не трогали. Фабрикантам - лишь бы прибыли получать. Когда другие идут умирать, уклоняться - последнее дело. Просто жить и жрать в три горла, когда рядом страдают, не по мне. Я не так воспитан. Именно потому что наш род всю жизнь служил Руси. Хороша наша страна или нет, в такой момент мы должны не раздумывать, а действовать. Честь - это когда ты сознательно жертвуешь личным благом для общества и не можешь иначе. Мы обязаны вести за собой. Потому что если не мы, то кто же?
- Рэволюционэр, - одобрительно сказал Божен. - Завтра поведет пролетариат на штурм губернаторского дворца. Там давно зажрались, перестали стесняться воровства и взяток - и совсем мышей не ловят. Пять раз в день на молитву, как сунниты, и по хрену, что вокруг происходит.
- Мы девушки бывалые и много чего слышали, - ласково сказала Зарина, - но мог бы и думать, прежде чем говорить.
- Извини, - сказал Божен, - вырвалось. Постараюсь следить за речью. - И продолжил горячо и быстро: - Я не желаю отвечать за всех. Я просто собираюсь сделать то, что правильно для меня. А высокие материи… Пошли они все… - Он уже успел забыть про свое обещание. - Достаточно наслушался в школе. Давайте просто выпьем за возвращение домой. Я желаю пройтись по улице, обвешанный орденами, с большими звездами на погонах. Поймать Стрепетова, поставить его по стойке "смирно" и долго-долго воспитывать. За Победу! - поднимая крышку фляги с остатками водки, провозгласил он. - Не только на войне. За Победу всегда и везде!
Март 1932 г.
Я дернулся и сел в кресле, вертя головой. Сердце бешено билось. Сразу даже не сообразил, где нахожусь. Правду мне когда-то говорили: вылей на бумагу воспоминания - и они тебя перестанут терзать по ночам. Все боялся про войну писать, а тут как нашло. Вот и пришли со мной попрощаться. Странно, но вроде одобряли и смотрели слегка снисходительно. Вроде это они старше и мудрее стали, а не живые. А может, и так. Когда-нибудь встретимся, и выясню точно.
Я уже и лица забывать начал, а тут - как наяву. Божен погиб под Кенигсбергом в том же году зимой, Мишка пропал без вести в 1909 году, при отступлении. Долго еще надеялись, что в плен попал, но он так и не вернулся. И никто не нашелся, способный сказать, где он похоронен. Магомед под самый занавес выхаркал легкие, сожженные газовой атакой. Фариду ампутировали обе ноги выше колен, и он застрелился уже после войны, не желая просить милостыню. На пенсию в те времена могла прожить разве что мышь. Зарина погибла, вытаскивая из горящего санитарного поезда раненых. Дарина - от шальной пули, уже после войны. Я еще и потому домой возвращаться не люблю. Когда их родители дружески приветствуют, случайно встретив, а в голове у них: "Почему ты остался живой, а мой ребенок - нет?"
Да разве они одни? Мой старший брат, двое двоюродных. Тетка, скончавшаяся от тифа. Большая часть моих однокашников по медресе. Все старшие классы добровольцами пошли, не дожидаясь повестки. А кто и не хотел, побоялся выглядеть в глазах остальных сволочью и не посмел уклониться. Как я теперь своих родителей понимаю! В жизни бы не отпустил своего молокососа на войну. Может, был бы ему еще год жизни до призыва. Хорошо теперь рассуждать, а тогда как услышал про брательника, так и побежал на фронт. У остальных, кто уцелел, потом хоть диплом был об окончании медресе, а у меня одна справка, с которой после войны никуда принимать не хотели. "Поучись, пацан, в школе предварительно!" Ага. Это я-то, весь из себя герой и офицер, за одну парту с малолетками, не нюхавшими окопной вони?
А Радогор и вовсе с войны не вернулся. Он-то думает, что давно живет нормальной жизнью, а сам до сих пор все кого-то режет, никак успокоиться не может. Мне капитанские погоны уже по выходе в отставку кинули, а он свои заработал еще там. Не фу-ты ну-ты - командир роты разведки фронта. Дальние рейды, ценные языки. Не в ближней нейтралке шарил - по заказам высоких командиров работал. Орденов столько, что до пупа висят и звенят при ходьбе, как кольчуга. Высоко пошел, да и недаром. Проверенный человек. Мне - так, по секрету - говорили, что его люди "совершенно случайно" каганскую семейку и грохнули. Мало ли что там пишут официально про самоубийство престарелого дурака: все равно все знают, что он не сам головкой вниз из окна прыгнул.
Не то чтобы жалко было - вся их фамилия только на навоз и годилась. Доказали своими делами, воруя из казны в военное время, но не понимаю я, когда и детей под нож. Впрочем, вопросы морали мы с ним не обсуждаем, даже когда встречаемся. Все больше про дела современные говорим. Не про литературу. Книг он теперь не читает - исключительно инструкции, уставы и приказы.
- Проснулся? - спросила Любка, заглядывая в комнату. - Иди кушать.
Вид у нее был несколько легкомысленный. В неизменных брюках и почему-то моей рубашке, кокетливо завязанной на поясе. И то - при моем росте висели бы полы до колен. Ходить неудобно.
- Не могу же я обходиться одним платьем, особенно на кухне, - заявила она, правильно поняв мой взгляд. - Желаешь высказаться?
- "Нет греха, в том, что они будут без покрывала перед теми рабами, которые им принадлежат, из-за сильной нужды в их услугах". В смысле, я готов отдаться в рабство за кормежку.
- Вроде там про жен пророка сказано, - наморщив лоб, неуверенно ответила она, - но меня устраивают такие сравнения.
- Вроде, - пробурчал я, выползая из кресла. - Чему учат современную молодежь? Святой книги не знают.
- Нас ответственно обучают жарить яичницу с колбасой. И то потому что я догадалась сначала в лавку зайти: в твоей квартире, кроме засохшего хлеба, ничего нет.
Хорошо жить в Германии, умываясь, поведал я сам себе. А еще лучше в 1932 году. В начале века мне за подобное поведение точно бы голову оторвали. Или заставили срочно жениться, не спрашивая мнения. Чистое непотребство - всю ночь, наедине, в чужом доме, с незамужней девушкой. Что я все это время, как проклятый, трудился над проявкой фотографий, а потом пытался понять, что к чему в этой белиберде, а она сладко спала в одиночестве на диване, роли не играет. И что я не приглашал, а просто был поставлен в известность, что она никуда не уйдет, пока не удовлетворит своего любопытства по части таинственной находки, тоже. Позор нам! Без побития камнями не обошлось бы.
А претензии по части пищи совершенно не к месту. Я ведь две недели отсутствовал и рассчитывал еще дольше. Специально все скоропортящееся предварительно сожрал или выкинул. Мне еще только протухших продуктов и плесени после возвращения не хватает. Я предусмотрительный и служанок не имею. Или уже завел? А кроме яичницы она что-то готовить умеет? А убирать-стирать?
- Ну как?
Любка сидела напротив, подперев щеку ладонью, и внимательно наблюдала за моим страшно интересным процессом поглощения пищи. Наверное, женщинам это в голову при рождении вкладывают. Моя мать точно так же сидела и смотрела, когда я домой приезжал.
- Вкусно, - честно сознался я, не упоминая, что после вчерашней беготни и чая с сухариками я и подметку от башмака съел бы и назвал вкусной. - Слушай, а к Араму мы так и не поехали. Неудобно получилось.
- Я утром протелефонировала и объяснила.
- Э… что?
- Работа, и все такое. Ты очень меня попросил подвезти и помочь. Страшно извинялся. Обещал дорогой подарок.
- А я просил?
Она посмотрела осуждающим взором, и я осознал: Очень Просил.
- Так что там за таинственные письмена и о чем будет сенсация?
- Да все больше платежки и расписки. Не слишком сложно догадаться, что пожертвования в партийную кассу. В чем смысл фотографировать - до меня не дошло. Во-первых, надо имена проверить, во-вторых, поговорить с кем-то в банке. Тоже изрядные сложности. Там очень не любят делиться информацией о чужих счетах с журналистами. Короче, толку от всего этого мало. Ясно, что не зря он собирал и старался. Компроматом пахнет, но все это дело сложное и долгое. Я в Германии слишком недолго и связей хороших не наработал. Ну не идти же напрямую к Леманну с вопросами? Если он у него работал, наверняка и компромат на начальника. Будет очень странно, если прозвучат честные ответы на столь дурно пахнущие вопросы.
Еще стоит попытаться поговорить с полицейскими насчет происшествия - вдруг чего интересного скажут. Шансов мало, но все бывает. Пока все, но это не на один день, и ничего сверхъестественного в ближайшие часы не предвидится.
- Намек, что пора домой? А то у меня есть один хороший знакомый в банке - вполне способен помочь. Не требуется? - невинно спрашивает.
- Зачем тебе это надо? - раздельно спрашиваю, подчеркивая каждое слово.
- Ну… сама не знаю. Интересно. Если уж так случилось, почему нет?
Чего-то она недоговаривает, но устраивать допросы совершенно не ко времени. Мне еще надо мчаться на наш корпункт, строчить две статьи: в "Красную звезду" и для американцев, - и желательно дословно не повторяться. А сказать мне есть что, со злорадством прикинул, теперь уж выскажусь без оглядки на цензуру и австрийские власти. Выслали? Обидели меня? Я вам обязательно устрою!
- Давай так, - сказал вслух. - Сейчас у нас нет возможности все подробно обсудить. Мне надо бежать прямыми обязанностями заниматься. Расследования мне никто не поручал, и деньги не за это приходят. Тебе не мешает переодеться и пойти в свой Берлинский университет. Вечером, ладно? Я тебя очень прошу: прежде чем что-то сделать, вечером встретимся и нормально поговорим.
- Но не здесь? - подмигивая, спросила Любка. - Моя репутация и так скоропостижно погибла. Смотри, будешь прятаться - всем расскажу, где я ночевала и с кем. Шучу я! - рассмеялась. Не иначе выражение лица у меня стало изрядно кислое. - Тогда приходи ко мне. - Она назвала адрес. - Завтра, в шесть часов. Запиши!
- Я запомнил.
И что от тебя не отвяжешься, подумал, тоже.