* * *
- Не пойму я, что за интерес имеют ваши благородия к бедному еврею? - тараторил Янка Мойзес. - Ну да, таки ходил ко мне пан студент, - так ведь кто ж не ходит к старому Янкелю? Приходил, выпивал, - а зачем люди ещё приходят в шинок? Поначалу всё смирновскую спрашивал, потом на бимбер перешёл - видно, не только у бедных евреев бывает плохо с деньгами… Или пан Навроцкий чем-то провинился перед благородиями? Ай-ай-ай, такой приличный молодой человек, пил всегда в меру, никогда не требовал налить в кредит… Ай-ай-ай… Что творится в этом мире, если за таких приличных юношей приходят спрашивать жандармы? Ничего хорошего не творится, скажу я вам, господа…
- Это точно, - осклабился Сильвестров. - Ничего хорошего с тобой не будет, жидовская морда. Оч-чень плохо тебе сейчас будет.
- Не стоит, Жорж, - сказал Даня тихо и серьёзно, без игры в доброго следователя. - Тут, поверь, совсем другой подход нужен… Прошу - погуляй немного на улице. Я справлюсь.
Жандарм покачал головой с сомнением, но вышел из полутёмного шинка. А Богдан обратился к шинкарю на беглом "жаргоне" - так в этих местах называли идиш:
- Ну вот, теперь - без гоев - мы можем поговорить с паном Янкелем спокойно, как деловые уважаемые люди…
По рождению он был православным (хоть в вере никогда не усердствовал, а в последнее время и вовсе стал атеистом) - иноверец на службу в Синод не мог попасть по определению. Но если детство твоё прошло в Маневичах, за чертой оседлости, в самой разноплемённой среде, и товарищей по детским играм ещё не считаешь "жидками" или "гоями" - сойти за своего не так уж трудно…
- Поймите, пан Буланский, - говорил Янка, - у меня есть своё дело, а времени на разные пустяки таки нет. Но что поделать, если ко мне приходят все и я знаю всех? И когда кто-то спрашивает, не сведу ли я с человеком, понимающим толк в тех или иных делах, - отчего бы не помочь и не поиметь свой маленький профит? Деловой человек должен жить в ладу со всеми.
Разговор продолжался в задней комнате шинка - место хозяина за стойкой заняла дочь Фая. Перед собеседниками стояли крохотные рюмочки, и налитая в них коричневатая жидкость оказалась отнюдь не бимбером - коньяком, чуть ли даже не французским…
- Допустим, я пришёл и спрашиваю: пан Янкель, сведите меня с человеком, который может расстроить свадьбу. Потому что другой нехороший человек хочет-таки жениться на моей невесте.
- Допустим, старый Янкель тогда ответит: юноша, я много жил и видел много людей, всех не упомнишь. Голова, скажет вам старый Янкель, очень странная штука, иногда хоть бей по ней большим кулаком - таким, как у вашего друга, - ничего не вспомнит. Недаром люди придумали бумагу, чтоб доверять ей свою память… Правда, не только для этого.
- И чтобы печатать на ней ассигнации, пан Янкель? - подхватил Богдан.
- Приятно видеть молодого человека, который понимает-таки за жизнь… - вздохнул Мойзес.
Буланский тоже вздохнул. И полез во внутренний карман сюртука за бумажником.
* * *
- Надо было всё же с твоим жидком мне разбираться… - вынес вердикт Сильвестров. - Дурит голову, старый шельмец. Тебе охотой по зверю заниматься не приходилось?
Богдан молча покачал головой.
- То-то и оно, - продолжал жандарм. - Иначе сразу понял бы, что не бывает такого. Я ведь, грешен, с малолетства охотой балуюсь, отец приучил. И на топтыгиных хаживать доводилось… Не спорю, дух медвежий терпкий, лошадь напугает. Но камень, чуть кровью обрызганный и на дорогу брошенный? Не бывает. Кровушка, Богдан, она что у человека, что у лошади, что у медведя пахнет одинаково. Да и сколько ж её там вылили? Уж никак не бадью.
- Не бадью, - согласился Буланский. - Но ведь Мойзес лишь посредник, мог что-то напутать… Допустим, на камень нанесли не кровь. Какую-то иную жидкость из медвежьего организма, с сильным запахом. Желчь, например… Да, всего несколько капель - но обоняние у лошадей куда острее нашего.
- Желчь… - раздумчиво протянул подпоручик. - Едва ли… Нет у косолапых такой жидкости. Вот если бобровую струю, скажем, в дело пустить - действительно, нескольких капель хватит и запах на камне хоть год продержится… Да только вот не испугаются лошадки-то, не встанут и вскачь не понесут, не слышал я, чтобы бобры коней и прочую скотину задирали…
- Что такое бобровая струя? - Богдан действительно ничего не понимал в охоте. - Нечто вроде мускуса?
- Вроде того, только вонючая до одури. Аптекари из неё лекарство делают для эпилептиков… Да только не при делах тут бобровая струя.
Буланский молча кивнул. Подозрения его подтверждались. Хотя никак невозможно, по мнению опытного охотника, сообщить неприметному, под копытами валяющемуся камешку сильный запах хищника - и тем не менее это было сделано… Кликуша Захаржевская неожиданно оказалась права: звучит как дурной каламбур, но в деле и впрямь появился некий мистический запашок. Похоже, дальше их с жандармом пути расходятся. Пусть занимается бомбистами, а Десятое присутствие займётся своим прямыми обязанностями.
* * *
Титулярный советник Кривошеин умел при нужде не упорствовать в ошибках. А уж опыт имел богатейший и память отличную - ни в каких архивах не сыскать столько сведений о делах вроде как и не существующего подразделения Синода в пяти западных губерниях, где доводилось служить Степану Мефодьевичу.
- Вербицкий? - переспросил он, услышав сообщённую Янкой Мойзесом фамилию "медвежьих дел мастера". - Как же, помню такого… Неужто жив ещё? Наверное, сын или внук, промысел у них всегда был семейный…
- У кого "у них"? - не понял Богдан.
- У сморгонцев…
Титулярный советник рассказал про Медвежью Академию в Сморгони и про то, как в юности принимал участие в масштабной операции, проводившейся во исполнение указа Сената о воспрещении медвежьего промысла. Даня не застал тех времён, когда всенепременной принадлежностью каждой ярмарки на его родной Волыни были медвежьи вожатые с парой-тройкой медведей. Не видел "медвежьих комедий" и потешных "медвежьих боёв".
- С опаской шли, что уж греха таить, - вспоминал Кривошеин. - Звери здоровенные, клыки и когти не спилены, не сточены… Опять же намордники и ошейники отчего-то не в заводе были у сморгонцев. Но ничего, без жертв обошлось. Видать, слишком долго те звери рядом с людьми обитали, хитрость и свирепость природную вовсе утратили. Стали как коровы или свиньи - те тоже под нож резника идут без сопротивления. Хозяева их порой больше проблем доставляли…
Но один раз, по словам Степана Мефодьевича, коса Инквизиции нашла на камень. Камнем оказался не потомственный медвежий вожатый Вербицкий - невелика птица, - но графы Браницкие.
- Здешние Браницкие?
- Нет, у них четыре рода с одной фамилией, но с разными гербами… Не белостокские Браницкие, а белоцерковские, в Киевской губернии всё происходило… Вернее, старый граф Сигизмунд, племянник коронного гетмана Франциска-Ксаверия… Не пожелал расстаться с полюбившейся с детства потехой… Так при нём Вербицкий и состоял с тех пор. А чем всё кончилось, не знаю, перевели меня в Польшу, в Варшаву…
При словах о недолгом периоде своей варшавской службы Кривошеин вздохнул мечтательно - не иначе, было, что вспомнить. Даня спросил:
- Скажите, Степан Мефодьевич, - разные ветви рода Браницких не слишком между собой ладили? В те времена?
- Да кто ж мне тогда докладывал-то? Да и сейчас пойди сунься к ним с такими расспросами…
- Надо будет - сунемся, - твёрдо пообещал Богдан. И поинтересовался, вспомнив разговор с жандармом:
- Сморгонские медведи чем-либо отличались от обычных? Кроме исключительного миролюбия?
- Не знаю, не приглядывался. Не знаю отчего, но строжайший циркуляр пришёл из Синода - туши застреленных зверей сжигать немедленно. И сжигали, чтобы мясом или шкурой попользоваться - ни-ни… Разве что… Да, живучие зверюги оказались на редкость. Бывало, по три десятка пуль всаживали - а всё ворочается, встать пытается. Те из наших, кто с охотой дело имел, - на простых медведей, не сморгонских, - дивились, помню…
- А что с вожатыми их дальше стало?
- Кто за оружие сдуру хватался, пошли под суд да на каторгу… Ну а кто не сопротивлялся - тех, согласно указу, в Сибирь, на поселение, в разные губернии, от Урала до Сахалина. Не знаю уж, как они там прижились - от веку ведь, от пращуров одним и тем же промыслом кормились, ничего иного и не умели толком…
* * *
Выследить Вацлава Вербицкого удалось лишь спустя пять месяцев на маленьком хуторе под Слуцком. Оказался он действительно сыном старого знакомца титулярного советника Кривошеина. И - как считал Богдан - последним сморгонцем, продолжавшим старинный промысел после смерти старого графа Сигизмунда Браницкого, продолжавшим на свой страх и риск.
Сопротивления Богдан не ожидал и взял с собой для подмоги лишь небольшую команду - унтера и трёх солдат из Корпуса внутренней стражи… Ошибся. Сопротивлялся Вербицкий отчаянно.
Выяснилось, что солдаты в КВС никудышные. "Одно название, а не солдаты", - думал Буланский, прижимаясь к холодной, усыпанной осенними листьями земле и глядя, как палят его помощники - стараясь высунуть из укрытия лишь кончик винтовочного ствола, не целясь, чуть ли не зажмуриваясь при выстреле. Утешало одно - противник тоже оказался отнюдь не призовым стрелком.
Сам Богдан в перестрелку не ввязывался, хоть и сжимал в руке браунинг - новую, этого года, модель с увеличенным калибром и удлинённым стволом. Совсем недавно сии смертоносные игрушки начали поступать на вооружение жандармского корпуса.
Данино оружие, кроме стандартной надписи "Моск. Стол. Полицiя", украшала дарственная гравировка - министр Плеве наградил за помощь в раскрытии группы боевиков-террористов. Была ли та группа полностью выдумана или измышления подпоручика Сильвестрова негаданно совпали с истиной, Буланский не имел понятия.
Стрелять в людей ему до сих пор не приходилось. Знал, что должен и сможет, но… Но какой-то липкий холодок внутри оставался. И сомнение: сумеет ли не промахнуться?
Сомнений не было в другом - вступить в дело придётся. Иначе дурная перестрелка продолжится до сумерек, благо осталось недолго, посылать за помощью смысла нет… Солдатики расстреляют содержимое подсумков и наверняка упустят в темноте врага. Или случится чудо - поганое, ненужное чудо, - и шальная их пуля случайно угодит в цель.
А Вербицкого надо взять живым и только живым. Да и зверю его без нужды шкуру дырявить не стоит. Стоит вдумчиво разобраться с загадочным медведем.
Титулярный советник Кривошеин так никогда и не узнал, почему Десятое присутствие Синода требовало немедленно сжигать туши убитых сморгонских медведей - и неукоснительно следило за исполнением странного требования…
Есть тут какая-то тайна, загадка… Тайна даже от своих - и обладание ею вполне может поставить на куда более высокую ступень служебной лестницы. Вернее - ввести в куда более узкий круг посвящённых. (Знакомство со статским советником Линевичем убедило Богдана: не всегда высокий чин есть гарантия полной информированности.) Даня Буланский был весьма предусмотрительным молодым человеком, без колебаний строившим грандиозные и далеко ведущие планы. Сейчас для воплощения этих планов предстояло подставить себя под пули… И он медлил. Впрочем, совсем недолго.
…Только отсюда, от задней стены осаждённой сторожки, Даня понял, что выстрелы его соратников и Вербицкого звучат по-разному: трёхлинейки вояк из КВС - сухо и резко, оружие медвежьего вожатого - раскатисто и гулко. Потом понял другое: обратил внимание и задумался об этом, чтоб хоть чуть-чуть оттянуть момент, когда надо будет нырнуть в небольшое незастекленное оконце…
"В руку… Или в ногу… А зверюга… Ладно, поверим Кривошеину, что сморгонские медведи совсем не хищные… Пора!"
Сунул браунинг за ремень, подпрыгнул - легко, каучуковым мячиком, вполне оправдывая псевдоним "Гимнаст", полученный во время внештатной агентской службы. Подтянулся - и рыбкой нырнул внутрь.
Вербицкий был низкорослым, седым, с измождённым лицом. Оружие в руках тщедушного владельца смотрелось громадным - стреляющая патронами с дымным порохом винтовка Бердана, десять лет назад снятая с вооружения.
Даня мягко спрыгнул на земляной пол. Ствол берданки, казалось, поворачивался к нему медленно-медленно… И так же медленно, тягуче Богдан выдёргивал браунинг из-за пояса. Выстрелил - как и планировал, в плечо. Промах! В ответ берданка с грохотом выплюнула огромный клуб белого дыма. Всё внутри сжалось в ожидании резкой боли. Боль не пришла. Тоже промах. Второй раз он нажал на спуск, уже не целясь - да и не прицелиться было толком в затянувшем сторожку дыму. Результата выстрела не разглядеть, и некогда приглядываться - из угла с рёвом надвигалась громадная туша. Мирные?! Не хищные?!
Сквозь дым, совсем рядом - оскаленная пасть. Выстрел. Второй. Третий. Четвёртый… Вставшая на дыбки тварь надвигалась, пули лишь замедляли её движение - словно дружеские толчки в грудь.
Подоспевшие стражники моментом вынесли плечами хлипкую дверь, ударили по зверю в упор из четырёх стволов… Потом пустили в ход штыки. Лишь после этого всё закончилось.
- Не стоило горячку пороть, ваше благородие, - рассудительно говорил унтер с седыми, по моде времён Александра-Освободителя, бакенбардами. - Берданка-то у него однозарядная, пока бы новый патрон запихал… Могли не торопясь его, как на стрельбище…
Вербицкому девятимиллиметровая пуля браунинга разнесла левую сторону груди. Умер он мгновенно.
- Болтаешь много, Пришибеев, - процедил Богдан. Унтер не понял. Начал было:
- Киреевы мы, ваше… - осёкся, натолкнувшись на яростный взгляд Буланского.
Тот заговорил резко, отрывисто:
- Этого, - кивок на труп Вербицкого, - на дрожки и в Слуцк, в полицейский стан. Езжайте все четверо. Записку приставу сейчас напишу, утром пришлёт подводу за тушей. Я останусь, постерегу.
- Дык можно ведь… - начал унтер и вновь осёкся. И зарёкся впредь лезть с советами к странному благородию из Синода, занимающемуся совсем не богоугодными делами.
* * *
Свечей в сторожке не нашлось. Найденные в сундучке медвежьего вожатого записи Богдан читал при мерцающем и коптящем свете фитилька, опущенного в плошку с каким-то прогорклым жиром. Читал и убеждался: самого главного - как сморгонцам удавалось создавать очень похожих на медведей тварей - из разбросанных в тексте обрывочных намёков не понять…
Загадка медвежьего камня - вернее, нанесённого на камень пахучего вещества, для организма обычных медведей не характерного, - прояснилась. Но теперь она Богдана совершенно не интересовала. Он проклинал себя за поспешный выстрел. Решено: отныне при любой возможности - в тир. Не жалеть ни времени, ни денег, пока не научится попадать в монету с тридцати шагов… Главное, понятно, голова, но порой и от руки с пистолетом зависит слишком многое. И подобрать другое оружие - чтоб работало аккуратно, не оставляло дыры, в которые можно легко пропихнуть кулак…
Браунинг, вновь полностью заряженный, лежал наготове. Потом, когда в туше - меняющейся на глазах, сбрасывающей шерсть и комья зловонной розоватой слизи - почудилось шевеление, Богдан отложил исписанные выцветшими чернилами листки, взял пистолет в руки. Но пустить в ход не спешил…
Утром прибывшие с подводой полицейские обнаружили на месте сторожки лишь пепелище. В ответ на недоумённые вопросы станового пристава Богдан сослался на так и не отменённый циркуляр, предписывавший незамедлительно сжигать туши уничтоженных сморгонских медведей. И отказался от каких-либо других объяснений.
На обратном пути кони вдруг встали, даже шарахнулись назад, задрав дышло.
"Опять медвежий камень? Всё сначала?" - недоумённо подумал Буланский. Но возница, успокаивая своих питомцев, пояснил: ничего необычного, всего лишь шустрой змейкой метнулась под копытами ласка. Крохотная вроде зверушка, но хищная и зловредная не по росту: с голодухи, бывает, на стреноженных или привязанных лошадей прыгает - жилу перекусить, кровушки напиться… Вот и пугаются коняшки.
Подивившись смелости маленького вампира, Богдан задумался вдруг: а не осталось ли после Вербицкого сыновей или внуков, которых он не возил с собой ввиду рискованности нынешнего своего промысла? Потомки могут владеть древней тайной, если старик не нарушил сморгонскую традицию преемственности поколений…
В любом случае эта слабенькая нить - единственная. Негласно наведя справки по линии Десятого присутствия, Богдан убедился: никто из сосланных в Сибирь сморгонцев в местах определённого им проживания ныне не числится. Все рано или поздно скрылись из-под надзора полиции. Все до единого.
* * *
Десять лет спустя - Богдан Савельевич дослужился к тому времени до чина коллежского советника - у него мелькнула надежда: Вербицкий был не последним из сморгонцев, и удастся, наконец, использовать его обрывочные записи (отнюдь не угодившие на хранение в архив Синода).
Тщетная надежда. Арестованный в Барановичах медвежий вожатый ничего общего со Сморгонской Академией не имел, самочинно попытался возродить старый промысел. И зверь у него оказался самым заурядным медведем, по науке выражаясь, Ursus'oм - со сточенными кпыками и когтями, дурно дрессированный… Тушу, правда, всё-таки сожгли во исполнение старого циркуляра. Бюрократические бумаги куда живучее породивших их обстоятельств.