5
Полный всяческого добра…
В путь мы двинулись вместе, а всё равно каждый наособицу: Мюльдюн - в облаке, я - на Мотыльке, Умсур - стерхом в небе, Нюргун - на своих двоих. С Мотыльком они обнюхали друг дружку, фыркнули и, кажется, оба остались довольны. Во всяком случае, Нюргун отдавал предпочтение моему коню перед Мюльдюновым облаком. Бежал рядом, не отставал, но и вперед не вырывался. Еще бы - столько лет у столба проторчать! Любому в радость было бы ноги размять! Я представил, какими стали бы мои ноги после тридцати трех лет в Богатырской Слизи, и решил, что лучше думать о чем-нибудь другом.
Снегопад закончился. Тучи словно языком слизнуло. Этот язык - он назывался восходом - умыл-облизал все Небеса, сколько их есть, и в прозрачной бирюзе засияло золото: солнце выбралось на свободу. Блестело оно холодно, по-зимнему, но так ярко, что глазам больно.
Каждые четыре шага Нюргун окутывался облаком выдыхаемого пара. Для него сегодня всё было впервые: кони, люди, камни. В горѐ он даже камней не видел: только железо! Да он и железа-то не видал - сколько я помнил, глаза Нюргуна вечно были закрыты. На снег он смотрел, как завороженный. На небо. А облаками - теми, что под ногами - пренебрегал. Держат? И ладно, бежим дальше. Когда облачная гряда под босыми ступнями сменилась тропой, Нюргун и бровью не повел.
Тропа и тропа, не лучше облаков.
Голубенькое ничего, блестевшее по краям тропы, сменилось подмерзшими склонами. Сосны и пихты в пушистых шапках заглядывали в черный, неласково журчащий ручей. Примеряли зимние наряды: мне к лицу? А мне? Самые капризные красавицы вздрагивали от порывов верхового ветра, сбрасывали горностаевые опушки, кутались в искрящиеся облачка.
Деревья целиком захватили внимание Нюргуна. Разумеется, он сразу же поскользнулся на обледенелом валуне. Тут вам Средний мир, а не Восьмые небеса, тут под ноги смотреть надо! Грохнулся бедняга знатно. Он сидел голой задницей на снегу, обиженно моргал: "Как же так, брат? Не люблю!" - и скулил побитой собакой. Не прерывая скулёж, он сунул в рот большой палец левой ноги - зашиб об валун.
Я придержал Мотылька. Нет, подумал я. Нельзя его к дяде Сарыну! Я ведь поначалу как хотел? Поселимся рядышком, Баранчай нам юрту поставит. Будем соседями. Люди из улуса нас, боотуров, поить будут, кормить, одевать. Дядя Сарын мудрыми советами до конца дней обеспечит. Нюргуна уму-разуму обучим, куда он денется. А мы улус защитим, если что, вместе с Зайчиком. Нюргун вон какой здоровенный! Да и я, в общем, ничего. Это я для Уота слабак, а кого другого на раз уделаю! Уже уделывал, были случаи.
По-боотурски я думал. Как балбес, по выражению дяди Сарына.
Нюргун, причмокивая, сосал пострадавший палец. Защитник! Мало ли, что ему в башку взбредет? А у дяди Сарына семья: жена, дети. Слуги, хозяйство. Зашибет Нюргун кого-нибудь - объясняй потом, что он не нарочно. Ну да, не нарочно, а покойнику от этого легче? Нет, нельзя его к Сарыну. К нам, на Седьмое небо, тоже нельзя - это я давно понял. У родителей даже спрашивать не стал. Мама расплачется, отец промолчит. Ну, куда теперь? Алаата! Строил планы, строил, ломал голову, и все, что настроил - прахом по̀ ветру.
Опекун, называется!
Умсур человеком перекинулась; Мюльдюн по пояс из облака высунулся. Я их и обрадовал:
- К Сарыну не едем!
- Почему? - удивился Мюльдюн.
- Куда его - к Сарыну?
- Угу.
- Что угу?!
- Никуда его к Сарыну.
Умсур молчала. Соглашалась.
- Отдельно жить будем, - видали бы вы, какой я стал решительный. А увидали бы, не поверили, и правильно. Я сам не верил. - Вдвоем. Юрту поставим. Мюльдюн, поможешь с юртой?
Как юрты ставят, я знал. Сам, правда, ни разу не ставил. Боюсь, Мюльдюн - тоже. Может, Умсур колдовством подсобит?
- Угу.
- Что угу?!
- Помогу. Есть тут одно место.
- Подходящее?
- Угу.
- Одежда теплая понадобится. Утварь всякая: котлы, горшки, миски…
- Привезем, - кивнула Умсур.
- Еда на первое время. Потом мы охотиться будем.
- Хорошо.
- Где твое место, Мюльдюн?
- Не мое, твое. Давай за нами.
Понял Нюргун наш разговор, не понял - уламывать его не пришлось. Едва я махнул ему рукой - вставай, мол! - как он с прежней резвостью побежал рядом с Мотыльком. Под ноги, правда, теперь смотрел так, что чуть дырки в тропе не провертел. Может, не все так плохо? Вот, учится потихоньку…
Редколесье сгустилось, превратилось в тайгу. Весело похрустывал наст под копытами Мотылька и пятками Нюргуна. В низине намело от души, схватилось коркой поверху. Нюргуну плевать, а мне сделалось зябко. В начале зимы всегда так, утешал я себя. Теплее от утешений не становилось. Пока мы еще доберемся, пока юрту поставим, огонь в очаге разведем… Может, лучше сразу костер разложить? Да побольше? А потом уже юрту ставить?
Мы перевалили через сопку, похожую на загривок вечно голодной нянюшки Бёгё-Люкэн, продрались сквозь колючую щетину сосен, и впереди открылся просторный алас, окруженный целым табунком сопок и гор повыше. Впрочем, до аласа мы не доехали. Сосны разбежались в стороны, открыв широченную поляну величиной с наше общинное поле.
- Приехали! - Мюльдюн выбрался из облака.
На поляне стоял дом. Юрта? Нет, самый настоящий дом! В точности такой, как у нас на Седьмом небе, или как у дяди Сарына. Ну, да вы, небось, помните:
Из цельного серебра,
Полный всяческого добра,
Сверкая кровлею золотой…
Возле дома нас поджидал здоровенный черный адьярай.
6
Мы пропадаем пропадом
- Мастер Кытай! Как я рад вас видеть!
Я полез к кузнецу обниматься, но вовремя спохватился:
- Да расширится ваша голова!
Мастер Кытай улыбался, блестел железными зубами. Было видно, что он подготовился к встрече: вон, даже ржавчину с зубов счистил. И приоделся: на волчью доху ужасающих размеров, небось, целая стая пошла. Соболья шапка о трех хвостах, сапоги из лосиной шкуры с меховыми отворотами. Знакомый фартук тоже никуда не делся: его Кытай Бахсы нацепил поверх дохи. Улыбался кузнец мне, а смотрел на Нюргуна. Ой, как же он смотрел! И облизывался длиннющим багровым языком - точь-в-точь как его доченька Куо-Куо!
Семейное это у них, что ли?
- Ваша работа?!
Дом сверкал на солнце. Дом подмигивал окнами, прозрачней горного хрусталя. Он только что дверь не спешил перед нами отворить: заходите, гости дорогие! Крыша, крыльцо, карнизы - снега нигде не было. От постройки тянуло ощутимым теплом. Дом будто испекли в земляной печи, или вытащили из пылающего горна.
- Чья же еще? Нравится?
- Очень! А кто здесь живет?
- Да ты и живешь, парень. С этим красавцем.
Умсур захохотала. Даже Мюльдюн - чудо из чудес! - ухмыльнулся. Мне хотелось их убить, а может, обнять и расплакаться.
- Умсур! Мюльдюн! Мастер Кытай!
- Ну? - в три глотки.
- А я, балбес, - юрта, котлы, припасы…
И тут меня аж пот прошиб:
- Алатан-улатан! Эй, Мюльдюн, что это?!
Перед нами ворочалось ездовое облако. Если не знать - и не скажешь, что неживое! Оно встряхнулось, как пес, выбравшийся из воды. Белые колючие брызги полетели во все стороны. Кажется, пес решил, что все еще мокрый: тряска и не думала прекращаться. Напротив, она усилилась. Облако скакало зайцем, подпрыгивало на локоть вверх, собиралось в плотный комок, падало, растекалось киселем по земле.
- Ой-бой! - кричало оно. - Ой-боой!
Голос у облака был девичий. Очень знакомый был голос.
- У-ю-юй! Аай-аайбын!
- Стоять! - рявкнул Мюльдюн.
- Я ничего не трогала! - откликнулось облако. - Оно само!
- Стоять!
- Я стою! Нет, я сижу!
- Да не ты, тупица! Стоять!
- Ыый-ыыйбын!
Облако угомонилось. Когда самый зоркий охотник не смог бы разглядеть в нем и намека на попрыгучесть, Мюльдюн с угрозой велел:
- Выходи!
- Не выйду!
- Выходи!
- А вот и выйду!
- Бегом!
- А вот и да! И только тронь меня! Только тронь!
В боку облака возникла прореха. Расширилась, открывая дорогу, и малышка Айталын стрелой вылетела наружу. Глаза ее сверкали, словно у боотура, рвущегося в бой. В правой руке моя младшая сестра держала увесистый дорожный мешок, а в левой - шишку пихты. В лоб, подумал я. Не знаю, кому, но точно в лоб. И еще это: "дурак!"
- Дурак!
Дураком оказался Мюльдюн, ему же досталась и шишка.
- Папа? - спросил я. - Мама?
- Сбежала? - Мюльдюн потер лоб. - Спряталась?
Клянусь, в первый миг я едва не поверил, что в облаке прячутся родители. Сейчас они выйдут, и вся семья будет в сборе. А что? А ничего. Первый миг прошел, прошел и второй, и стало ясно, что кроме малышки Айталын никого ждать не приходится. Папа на любимой веранде, мама на кухне; мы здесь.
- Да!
Айталын с вызовом подбоченилась:
- Сбежала! Спряталась!
- Из дому?
- Ага! И не твое дело!
Она крутанулась вихрем, повернулась к безмолвной Умсур:
- И не твое!
Ко мне:
- И не твое тоже!
К мастеру Кытаю:
- А ты вообще кто такой?!
Нет, не зря я сравнил младшую сестру с боотуром. Дело не в отваге, дело в размерах. Малышка Айталын - мне, усохшему, по плечо, двумя пальцами переломишь - сегодня расширилась вдвое. Да будет стремительным ее полет, подумал я. Что гнев с людьми творит, а?! Зимняя папина доха из семи козьих шкур, мехом наружу. Без пояса и застежек, до самой земли, внаброску на плечи. Под дохой - другая доха: женская, из рыси, чуть ниже колен. Если не ошибаюсь, мамина. Под рысьей дохой - праздничный кафтан с вышивкой. Вон, по̀лы свисают и ворот торчит. И второй ворот торчит: кафтан попроще, ровдужный. Под ним, наверное, рубаха, а то и две, просто мне не видно. И шапки, одна поверх другой, из волка и росомахи. И штаны поверх штанов. Двойные меховые чулки с кольцами. Сапог тоже две пары. Почему я так решил? Ну, верхние-то она у папы стащила. С голых ног, или там с ног в чулках такие сапожищи точно бы свалились. Обстоятельная у меня сестренка, деловитая. Подготовилась к холодам. Как она не спеклась в этом облаке?
Как она стоит, не падает?!
- Лезь обратно, - буркнул Мюльдюн. - Живо!
Вид у него был задумчивый. Кажется, Мюльдюн прикидывал, где в его облаке могла спрятаться коварная беглянка, и как это место ловчее законопатить.
- Не полезу!
- Лезь, говорю. Домой летим.
- Я до̀ма!
- Что?
- Дома я, понял! Силач безмозглый!
- Ты? Дома?
- Да! Я здесь живу!
- С каких пор?
- С теперешних!
Мешок упал под ноги Айталын. Сестра прижала подбородок к груди, словно готовилась прыгнуть с крутого берега в холодную речку. Голос ее зазвенел от слез, а может, от злости:
- Пропадут они тут! Пропадут без меня!
- Не пропадем! - возмутился я.
- Пропадете пропадом! Откуда у вас руки растут?
- Откуда надо!
- Вот-вот! Мне лучше знать!
- А с тобой не пропадем?
- Со мной нет! Я вам стряпать буду!
- Мы и сами…
- Стирать! Убирать! Одежду латать!
Я поймал ее взгляд, брошенный на Нюргуна. Уж не знаю, как надо смотреть, чтобы видеть в голом волосатом громиле беспомощного, нуждающегося в няньке младенца, но Айталын это удалось. Я шагнул вперед, собираясь помочь Мюльдюну загнать упрямицу в облако, и никуда не шагнул, потому что чьи-то пальцы взяли меня за плечо. Подержали, удержали, отпустили. Нюргун протопал мимо нас, нимало не смущаясь своей наготой, и встал между Айталын и Мюльдюном. Сутулый, курящийся паром, он обождал, пока Айталын юркнет ему за спину, и выпрямился. В действиях Нюргуна не было ни угрозы, ни сомнений - одна спокойная решимость.
- Не люблю, - сказал он Мюльдюну. - Люблю.
И для верности указал, кого он любит, а кого не любит.
- Дурак! - с восторгом пискнула Айталын.
Ну, это она зря. Хорошо обзываться, когда в безопасности.
- В дом пошли, - вздохнула Умсур.
И вздохнула еще раз, когда малышка Айталын влетела в дом первой.
ПЕСНЯ ВТОРАЯ
В неволе выращенный исполин,
Воле радуясь, как дитя,
Всей широченною пятерней,
Тяжеленной ладонью своей
Так зашлепал увесисто по земле,
Что о́тгулом заухала даль…
Бурно мчались мысли его,
Не помещались, видать, в голове."Нюргун Боотур Стремительный"
1
Железные яйца мастера Кытая
Первым делом Айталын сунулась на кухню. Ишь ты, удивился я, следуя за ней. Вот так живешь, думаешь: "Нахальная у меня сестрица выросла!" - а она не просто нахальная, она хозяйственная! С придирчивостью, в которой угадывалась мама, Айталын изучала свои новые владения. Камелек, крючки-полки, котлы-миски. Простору больше. Потолок выше.
В потолке - черная дыра.
Привстав на цыпочки, я сунул нос в дыру. Хорошо, не сквозная - неба не видно. В дыре жужжало, копошилось, вздрагивало. Надеюсь, пчелы там не угнездились?! Обидевшись на мои домыслы, чернота ярко вспыхнула; раздался звонкий щелчок, и жужжание смолкло. Я заморгал, гоня прочь радужные круги, плавающие перед глазами.
- Ой, жарища! Так всегда будет, что ли?
Нет, это Айталын не у меня спросила: в дверях объявились Умсур с кузнецом. За их спинами горбился Нюргун: ему тоже было интересно. Не дожидаясь ответа, Айталын принялась стягивать с себя лишние одежки.
- Скоро остынет, не переживай.
- Станет холодно? Мы замерзнем?!
Айталын прыгала на одной ноге, с наполовину стянутым сапогом. Если похолодает, читалось на ее лице, может, сапог лучше не снимать?
- Раздевайся, - велела Умсур. - Сопреешь.
Я кивнул мастеру Кытаю на дыру в потолке: что за штука? Кузнец в смущении потупился: промашка вышла, бывает. В коридорчике заворочался Нюргун, и все поспешили дать ему дорогу. Простору на кухне сильно убавилось. Взгляд Нюргуна перебегал с блестящих котлов на мигающий огоньками камелек, с камелька - на полки с мисками; дальше, дальше… К счастью, он ничего не трогал, только глазел с детским интересом. Кажется, я начал привыкать к брату. Ну так, самую малость…
Позже, в коридоре, я нарочно отстал, пристроившись к Умсур.
- Мастер Кытай долго строил наш дом?
По опыту я уже знал: добиться внятного ответа от самого кузнеца - проще сосну с корнем вырвать.
- Год? Два? Пять?!
- Три дня, - отмахнулась моя старшая сестра.
- Эдакую махину?! Со всей утварью?!
- Много ли времени нужно птенцу, чтобы вылупиться?
- При чем тут птенец? Наш дом что, по-твоему, вылупился?
- Вроде того, - кивнула Умсур.
- Из яйца?
Я живо представил себе железное - а какое еще?! - яйцо размером с сопку. Вот скорлупа трескается, с нее осыпается ржавая окалина. Белок пышет жаром, как горн в Кузне; в желтке вращаются-стрекочут зубчатые колесики. Из огненного нутра восстает, вырастает наш дом. Теперь понятно, почему здесь такая жарынь! Если дом недавно вылупился, если он еще не успел остыть…
- Типовые? - уточнил я.
- Что?
По-моему, у меня получилось удивить всезнайку-Умсур.
- Дома - типовые? Я помню, ты говорила. Как птенцы из одной кладки, да? У папы с мамой, у дяди Сарына, у нас с Нюргуном?
- Соображаешь, малыш.
- А вот и нет! - оказалось, хитрюга Айталын подслушивала. - Тут всё больше, чем у нас на небе! Комнаты шире, потолки выше. Двери здоровенные! Почему?
- Это мастер Кытай постарался. Внес изменения для Нюргуна.
- Для Нюргуна?!
- Иначе ему бы тут тесно было.
Я зауважал мастера Кытая еще больше: отсюда и до Восьмых небес. Перекроить начинку железного яйца, чтобы дом-птенец вылупился не рябчиком, а беркутом - это ж какая морока, а?! Выходит, кузнец не только нас, боотуров, с лошадьми нашими ковать умеет…
- А это что? У мамы с папой такого нет!
Айталын тыкала пальцем в блестящие корни, вьющиеся под потолком.
- Побочные эффекты, - Умсур не слишком заботилась, понимаем мы ее или нет. - Спешка, сроки поджимают, вот кое-что наружу и повылазило. Ерунда, не обращайте внимания.
- Как та дыра на кухне?
- Ага. Жить не мешает, и ладно.
Позже я обнаружил в доме много всякой ерунды, которая жить не мешает. Жить она и вправду не мешала, но по первому разу приводила в оторопь. Чего стоила кладовка, где по углам клацали зубы-невидимки, и что ни поставишь - всякий раз найдешь на другом месте? А светящаяся стена в отхожем месте? По ней дни напролет гуляли радужные сполохи. Айталын утверждала, что из этих сполохов однажды вышел дедушка Сэркен, спел песню про цветы багульника, распустившиеся в его сердце, и ушел обратно в стену. А угол, где копошились блестящие червяки? Они выбирались из-под пола и ввинчивались в косяк двери, не оставляя после себя никаких следов. И еще…
Но это все выяснилось позже. А тогда Умсур, желая отвлечь нас от подозрительных странностей дома, хвалилась напропалую:
- Тут вещам можно приказывать, как слугам.
- И они будут делать, что я скажу?
- Будут.
- Ври больше! - фыркнула Айталын.
Мы вошли в просторную комнату. Здесь без труда разместилось бы три дюжины гостей.
- Эй, лавки! - скомандовала Умсур. - К столу!
По полу дробно застучали деревянные ноги. Лавки пришли в движение, окружили стол, будто волки - лосиху. Мне вспомнился бойкий Уотов арангас, и я проникся к лавкам искренней неприязнью. Сами на них сидите, да!
- Ух ты! - глаза Айталын округлились от восторга. - А мне можно?
И, не дожидаясь разрешения, завопила как резаная:
- Эй, котел! Бегом на стол!
Со стороны кухни брякнуло, грюкнуло. В коридоре послышалось торопливое звяканье. Сияя начищенными боками, в дверь вбежал медный котел. У него обнаружилось шесть тонких паучьих ножек, тоже медных. Добравшись до стола, котел подобрался, согнув все ноги в суставах - и, скакнув по-заячьи, очутился на столешнице. Куда после этого спрятались ноги, я не заметил.
Тут нас и прорвало.
- Эй, миски! На стол!
- Эй, ложки! Прыгайте в миски!
- Эй, точило! Почему ножи тупые?!
- Эй, метла! За работу!
- Эй, миски! Давай назад!
Ладно, малышка Айталын! Мы с Умсур веселились, как дети, наперебой выкрикивая распоряжения. Вокруг скакало, летало, мелькало, блестело. Вещи объявлялись, уносились, метла скребла и без того чистый пол, вжикало послушное точило… Даже суровый Мюльдюн-бёгё принял участие в общей забаве:
- Эй, дверь!
Он поразмыслил и велел:
- Закройся.
Дверь послушно закрылась. В нее с оглушительным звоном врезался котел, спешивший на кухню. Мюльдюн насупился:
- Дверь, откройся.
Котел умчался, цокая медными ножками.