- Дом, остынь! - вспомнила Айталын. - Ой, погоди! Не остывай совсем! Дом, ты так, чтоб не жарко и не холодно! Чтобы в самый раз!
Она замерла в ожидании. Но долго ждать было не в ее характере:
- Не работает! Жарко!
- Экая ты торопыга! - рассмеялась Умсур. - Дом мгновенно остыть не может. Ему нужно время.
Сестренка хотела возмутиться, но не успела.
- Топор!
Все время, пока мы развлекались, отдавая приказы услужливой утвари, Нюргун во все глаза смотрел на представление, забившись в дальний угол. И вот теперь он оттуда выбрался. Издалека донеслось фырчанье - что-то стремглав приближалось. "Дверь, закройся!" - хотел крикнуть я, но опоздал. Тяжеленный топор, насаженный на топорище из комля березы, бешено крутясь, пронесся перед самым моим носом. Лицо обдало холодным ветром и кисловатым запахом металла. Нюргун потянулся и даже не поймал - взял топор из воздуха, словно тот висел там без движения. Лезвие тускло блестело, мой брат попробовал его ногтем. Качнул топором, проверяя, удобно ли тот лег в руку. Затем Нюргун обвел нас тяжелым оценивающим взглядом и уведомил:
- Хороший. Люблю.
Когда топор лег на лавку, а недавний пленник горы вернулся в угол, по комнате пронесся дружный вздох облегчения.
- Уже прохладней, - обрадовала всех Айталын. - Работает! Мастер Кытай, у вас еще яйца есть?
У кузнеца отвисла челюсть: о чем ты, девушка?
- Ну, такие, с домами? Железные! Есть?
- Нет, - с сожалением вздохнул кузнец. - Последнее в расход пустил.
- Вот беда! - огорчилась сестренка. - Точно последнее?
- Точно.
- А вы не врете?
2
Мы не едем в Кузню
- …брат твой…
- Что брат мой?
- Пропадет ведь! Ни за ржавый гвоздь пропадет…
Кузнец долго ловил момент, чтобы застать меня в одиночестве. Вот, поймал. Я прохаживался из угла в угол, выбирая: в какой из двух комнат-близняшек спать мне, а в какой - Нюргуну? Ложа-ороны тут тоже были из одного яйца. Всех отличий: в первой спальне царил аромат сосновой хвои, а в соседней - можжевельника.
- С чего бы ему пропадать?
- Не с чего, а без чего….
- Без чего, мастер Кытай?
- Без Кузни.
- Да ладно вам…
- Ковать Нюргуна надо. Ох, надо…
Сколько лет прошло после моей перековки, а я до сих пор помнил, как пылали у кузнеца глаза, когда он говорил о Нюргуне. Великий труд. Вызов. Мечта. И вот она, твоя мечта - рядом, в двух шагах! Хочешь, любуйся, хочешь, обнюхивайтесь. Хочешь, трогай, если не боишься получить по шее. Кузнец сгорал от желания затащить Нюргуна в Кузню. Я понимал его, но отдавать брата в перековку не собирался. Нюргун - взрослый мужчина, сроки давно вышли. Иди знай, что там мастер Кытай накует! Вдруг напортачит? Сляжет Нюргун пластом, или чихнет - гору снесет! Выжгут ему в горне последние остатки разума… Нет уж, спасибо, мы без Кузни обойдемся.
Вслух я кузнецу этого, конечно, не сказал.
- Куда спешить, мастер Кытай? Нюргун первый день на воле. Обживется, осмотрится, а там видно будет…
- В Кузню ему надо, - мои резоны кузнец пропустил мимо ушей. - Поехали, а?
- Прямо сейчас?
- Ну! Собирайтесь!
- В другой раз, - туманно пообещал я. - Не нужно спешить.
- Нужно!
Кузнец плюнул под ноги, не смущаясь чистотой, и кинулся прочь.
- Юрюн! - разнеслось на весь дом.
Ох, и голосистая у меня сестренка!
- Где ты шляешься?! Юрю-у-у-ун!
Айталын обнаружилась на кухне.
- Кто в доме хозяин?! - набросилась она на меня. По всему выходило, что хозяйка - Айталын, а я так, с боку припеку. - Зови гостей за стол! Новоселье справлять будем.
Камелек мигал огоньками-светляками. В его недрах шипело и булькало, по кухне расползался дразнящий аромат еды. Сестра зря времени не теряла. Орать, как Айталын, я не стал, а побрел по дому собирать народ. Первым нашел Мюльдюна, но он был занят: его прижал к стене мастер Кытай. Тыча корявым пальцем в грудь жертвы, кузнец бубнил своё: "В Кузню ему надо… Слышь! Летим в Кузню…" Мюльдюн хмурился, отворачивался. Ну да, на нашего силача где сядешь, там и слезешь.
- Нравится?
Умсур ткнула меня локтем под ребра: отвечай!
- Здо̀рово! Отличный дом!
- Лучше юрты?
- Ну, ты скажешь! Слушай, а почему в нашем доме…
Я смешался, кашлянул и поправился:
- А почему в папином доме котлы не бегают? Метла не метет?
- Раньше бегали. Раньше мела.
- Когда - раньше?
- До твоего рождения. Нет ничего вечного, братец. Одно кончается, другое ломается.
Мне вспомнился испортившийся котелок-самовар.
- А починить? Отнесли бы к мастеру Кытаю…
- С Кытаем Бахсы та же история. Знания кончаются, навыки ломаются. Он еще кое-что делает, но объяснить, как он это делает, уже не в состоянии. Умеет, но не осознает свое умение. Ему это даже не интересно…
Мне стало холодно. Время ринулось вспять, увлекая Юрюна Уолана, щепку в водовороте, на илистое дно. Я был мальчишкой, едва покинувшим Кузню, я прятался в тени. Я подслушивал: дядя Сарын беседовал со светлой Айысыт. "Ты спасла Саб и детей, но объяснить, как ты это сделала, уже не можешь. Ты везде и нигде. Ты умеешь, но не осознаешь свои навыки. Тебе это даже не интересно. Ты - светлая Айысыт, и тебе это нравится."
- Всё в Кузню не отнесешь, рук не хватит. Вещи ветшают, память ссыхается…
Умсур говорила не со мной. С миром духов? В голосе старшей сестры пела дудка Сарын-тойона:
- Рано или поздно всему настанет конец. Может, это и к лучшему…
Чудеса! Сейчас Умсур казалась старше мамы. Я попятился. Заметив мою тревогу, сестра через силу улыбнулась:
- Что, наболтала лишнего? Не бери в голову, боотур.
- Почему?
- Голова расширится, а лишнее в ней - бряк-бряк! Как сушеные ягоды в погремушке. Хочешь, чтобы бряк-бряк? С утра до вечера?! С вечера до утра?!
- Нет, - я тоже заулыбался. - Не хочу. Давай лучше за стол: прыг-прыг! Новоселье справлять будем. Ты садись, а я остальных созову.
- Застолье?
- Ага!
- Никакого застолья! - обломала меня Умсур. - Мы вам для чего еды навезли? Чтобы самим все слопать? Еще не хватало, чтобы вы тут голодали!
- Вот и объясни это Айталын! Иди и объясни!
Влезать в спор двух женщин? Не дождетесь! Будь я самым боотуристым боотуром на земле, под землей и на небе - такого удовольствия мне и даром не надо! Затопчут ведь…
- И объясню!
- И объясни!
Громыхнул лязг медных ног - котел, полный разносолов, несся по приказу юной хозяйки. Я убрался с его пути, но вперед котла сунулся кузнец. Увидел Умсур - и прямиком к ней.
- Пропадет! - взялся он за Умсур. - В Кузню ему надо…
- За стол! Все за стол!
Начался кавардак. Летала посуда, пыхтел котел. Лавки вразнобой стучали ногами. Айталын надрывалась, созывая гостей - и метала гневные взгляды в мою сторону. Мюльдюн получил летучей тарелкой между глаз. Умсур бежала от кузнеца, кузнец догонял. В итоге за стол уселся один Нюргун. Лавка под ним натужно заскрипела. Любуясь кутерьмой, Нюргун мял в руках серебряную миску, как сырую глину.
"Вот так оно всё и ломается, - вздохнул я. - Приходит Нюргун, берет миску. Раз берет, два берет, три берет. Зови теперь миску, криком кричи - не прилетит. И на миску уже не похожа."
Словно подслушав мои мысли, Нюргун ткнулся носом в изувеченную посуду - бесформенный комок серебра. Глянул на соседние миски - целые! - и тайком бросил комок под стол, а шаловливые ручищи спрятал за спину.
- Юрюн! Чего столбом стоишь?!
- И ничего я не стою… Послушай, Айталын…
- Да что тебя слушать? Что ты сказать можешь?!
- Не надо никакого угощения…
- Ты с ума сошел?!
- Понимаешь…
Сперва Айталын мне не поверила. Когда Умсур встала в мою защиту, она и ей не поверила. Решила, что Умсур издевается. Или шутит по-сестрински - что, в общем, одно и то же. "Ну и сиди, как дура, голодная!" - пылая от злости, Айталын бросилась к Мюльдюну. Увы, Мюльдюн тоже отказался есть. Силач тяжко вздыхал, сопел, хмурил брови, но продолжал бубнить, как заведенный:
- Ты не обижайся, да? Это вам…
- Ешь! Немедленно ешь!
- Нет, это вам. На первое время…
- Ешь, дурак!
- Это ваше. Я не голодный…
От отчаяния Айталын сунулась к мастеру Кытаю, и это было ее самой большой ошибкой. Ответ кузнеца я знал заранее:
- В Кузню ему надо… пропадет…
- Дурак! - из глаз Айталын брызнули слезы. - Дураки! Дураки дурацкие!
- Надо в Кузню…
- Какая еще Кузня?
- Моя Кузня. Надо…
- Кто пропадет?!
- Нюргун пропадет… Жалко!..
- Вы! Вы все! Опозорить меня хотите? Угощением брезгуете?!
Деревянная ложка с громким стуком шарахнула кузнеца по лбу. Мастер Кытай крякнул, потер ушибленное место, помянул Кузню, куда очень надо, и свалил от греха подальше. Бочком-бочком он подобрался к Нюргуну, присел рядышком на лавку.
Нюргун не возражал. Возражала лавка.
- Нас не уважаете? Наш дом не уважаете?! Вы…
Слова у Айталын закончились, и она разрыдалась. Я полез ее утешать, она вырвалась, забилась в угол, где раньше сидел Нюргун, всхлипывая и сотрясаясь всем телом. Вспомнилось: "Много есть, много пить - счастье в дом, радость в дом! Кумыс не пить - хозяина не уважать, гостей не уважать, семью свою позорить!" Я настолько живо представил себе Уота Усутаакы, что голос буйного адьярая ясно зазвучал у меня в ушах. Пальцы полезли под рубаху, нащупали на груди олененка Кэй-Тугута - подарок Уота. Свистулька молчала. Это у меня просто воображение хорошее. Ну да, Уот бы сестренку уважил - все бы сожрал и добавки потребовал. Потом, небось, жениться полез бы. Нет, мы уж лучше без адьяраев обойдемся!
- Пора нам, - Умсур глядела в пол. - Засиделись.
Мюльдюн понял намек верно и ухватил мастера Кытая за шиворот. Вовремя! Отчаявшись добиться толку от нас, балбесов, кузнец уламывал Нюргуна напрямую:
- В Кузню тебе надо, понимаешь?
- Не люблю.
- Люблю, не люблю… Надо!
- Не люблю.
- Поехали со мной…
Когда они все ушли, вернее, улетели, дом опустел. Вот ведь странное дело! - мы остались, а дом опустел. Сделалось безлюдно, тихо, и в тишине, зажимая себе рот ладошками, ревела Айталын. Я погладил ее по голове, но сестра ударила меня кулачком в грудь и убежала к Нюргуну. Прижалась к нему, еще чуть-чуть поплакала - и затихла.
- Есть хочу, - отважился я нарушить тягостное молчание.
- Дурак!
- Зря, что ль, пекли-варили? Угощай, хозяйка!
- Дурак…
Айталын вытерла слезы. Разложила мясо по мискам, выставила туесок со сливками, раздала лепешки. Я начал учить Нюргуна, объясняя, что нам подали и как это правильно есть. Могла ли Айталын утерпеть? Разумеется, она перебила меня и взяла науку в свои цепкие лапки. Я только посмеивался: наконец-то малышка нашла кого-то младше себя! Теперь ей есть кого воспитывать! Нюргун вдвое старше? Вшестеро больше? Да какое это имеет значение? Сестренка при деле, плакать ей некогда - вот и замечательно.
3
Сон и явь
Тьма подкралась к окнам. Только что снаружи белел снег, громоздились сосны, взмахивали мохнатыми лапами, стряхивали морозную пыль - и вот уже сплошная серая муть. Зима на носу, темнеет рано…
- Давайте спать, а?
Айталын зевнула и, смутившись, отвернулась.
- Давайте, - согласился я. - Иди ложись, а я приберусь.
- Зачем? - изумилась сестра. - Эй, котел, миски, ложки! Бегом мыться дочиста! Помоетесь - живо по местам!
Брякая, посуда исчезла за дверью. Ох, и Айталын! К самобеглой утвари она приноровилась сходу. Хозяйка! Честно говоря, я тоже умаялся. Отвел Нюргуна в спальню, где пахло можжевельником. Умсур сказала, можжевельник злых духов отгоняет.
- Ложись, - я похлопал по ложу.
Он стоял и смотрел на меня.
- Спи! Ночью надо спать.
Я показал, как ложиться на орон. Встал: давай, теперь ты. Нюргун лег, сунул ладонь под щеку, зажмурился. Я кивнул - молодец! - и ушел к себе.
Тум, тум, тум.
Шаги.
Когда в дверях моей "хвойной" спальни объявился Нюргун, я объяснил:
- Это моя комната. Твоя соседняя. Иди, спи.
Стоит. Не уходит.
- Если хочешь, ложись тут. Я в другую пойду.
Тум, тум, тум - за спиной. Пришел. Встал у стены, оперся спиной. Стоит, смотрит. Ну как ему втолковать?! Привык за тридцать лет у столба. Он что, всю ночь простоит? Ладно, хочет в одной комнате со мной спать - пускай. Я уже и на пол ложился - давай, мол, ты на ороне, а я на полу. Не хочешь? Давай наоборот: ты на полу, я на ороне. Да прекрати ж ты стену подпирать!
- Спи!
Он ложился и снова вставал. Блестел в полутьме мамиными - моими? - глазами. Сопел виновато. И всякий раз возвращался к стене, прислонялся к ней. В конце концов меня сморила усталость.
Мне снилась гора.
Она вертелась и сверкала. Глазам было больно смотреть на нее. Сперва я решил, что гору присыпало свежим снежком, вот и сверкает. Но вскоре стало ясно, что снега нет. Какой-то чистюля-исполин, вроде небесного стража Буксат-Хара, начистил гору до блеска, отполировал стриженой шкуркой белки. Из ржавой карги гора превратилась в свеженькую красотку, из железной - в стальную. Ну, наверное, в стальную, потому что серебристо-белый цвет вызывал у меня сомнения.
Нюргун был там, в горе. Я точно знал, что он там, и готовился прыгать.
- Ход времени, - сказал кто-то, голосом похожий на дедушку Сэркена, - определяется линейной скоростью поворота…
- Что? - не понял я.
Голос отвлекал. Мешал прыгать.
- Ход времени определяется линейной скоростью поворота причины относительно следствия…
- Ну и хорошо, - согласился я. - Ну и ладно.
- Эта скорость равна семистам километрам в секунду со знаком "плюс" в левой системе координат…
- Ты помолчи, - сказал я дедушке, а может, не дедушке. - Я ведь все понимаю. Ты нарочно отвлекаешь меня всякими глупостями. Хочешь, чтобы я упал и разбился? Нетушки, я допрыгну…
Гора сверкала и вертелась. Она была скручена удивительным образом. Казалось, Буксат-Хара не удовлетворился одной полировкой. Гигант еще и взял гору одной рукой за макушку, другой - за основание, и скрутил по ходу солнца так, как скручивается березовая стружка, отлетая от полена. Мое лицо, тысячекратно отраженное в блеске металла, кривлялось, корчило уморительные рожи. Я словно любовался на себя в озеро, идущее рябью под ветром. Рожи растягивались, сжимались, менялись местами; не сразу я заметил, что они разного возраста. Вот Юрюн Уолан десяти вёсен от роду, вот - трех, вот - как сейчас, вот - младенец, матерый дядька с бородой, беззубый старик…
Гора? Озеро? Я смотрелся во время.
- Все равно прыгну, - громко пригрозил я.
И прыгнул. А что? Обычное дело.
Прыгал я, а приземлился Нюргун. И не на внешний карниз, и даже не на козырек внутри горы, а сразу на ось миров. Только она почему-то не стояла, а лежала. Я-Нюргун лежал на ней, не в силах пошевелиться, и только вздрагивал, пытаясь обрести свободу. Ось миров кто-то застелил белым, тонким, прохладным. Мои запястья и лодыжки охватывала липкая лента. Держала она на славу. Волшебная Боотурская Слизь? Алып-Чарай? Какая разница, если меня-Нюргуна и держать-то не следовало - сгинь Алып-Чарай, я и сесть бы не смог. Все, что мне было дозволено, так это скосить глаз и видеть окно - огромное, в полстены, а за окном - кусты, усеянные гроздьями цветов, лиловых и желтеньких.
В жилах моих торчали иголки. От них вверх убегали прозрачные, как горная слюда, шнурки. Тоненькие, прозрачные шнурки впивались в рыбьи пузыри, закрепленные на безлистых деревцах из металла. В пузырях булькало; кажется, они сосали мою кровь. Красного в пузырях не прибавлялось. Кровь Юрюна Уолана не шла им на пользу.
- Без изменений? - спросил дедушка Сэркен.
Я не услышал, что ему ответили, потому что проснулся.
Первое, что я почувствовал - страх. Нет, дурацкий сон был тут ни при чем. При чем был Нюргун; вернее, то, что его не было в комнате. Когда я засыпал, он стоял у стены, прижавшись к ней пятками, ягодицами, лопатками и затылком. Так он висел на столбе. Так я лежал на застеленной оси миров; вернее, не я, и не на оси миров. Ну, вы поняли.
Страх вцепился в сердце тысячей острых коготков.
- Нюргун! - позвал я.
Сперва тихо, потом громче. Потом во всю глотку, рискуя разбудить малышку Айталын. Потом шепотом, будто выманивал из укрытия боязливого щенка.
Мне думалось, что по моему зову Нюргун вихрем влетит в комнату. Влетал же котел? Миска? Топор, наконец? Когда ждать стало невмоготу, а звать - бесполезно, я встал и прошлепал босиком к окну. До сих пор не знаю, из каких таких соображений я сунулся именно к окну. Нюргун мог гулять где угодно: по нужде вышел, в конце концов! Сон еще бродил во мне, из молока превращаясь в кумыс; шибал в нос, ударял в голову. Я еще был Нюргуном - чуть-чуть, самую малость.
Вместо размышлений и выводов я чуял.
За окном стояла ночь. Черно-белая зимняя ночь. Яркий серп месяца с размаху ударялся в намерзший с вечера наст. Отскакивал брызгами искр, возвращался на небосклон роем звезд. Качала лапами могучая ель, росшая за коновязью. С темной хвои падали хлопья снега, кружились в морозном воздухе. Сугробы - и откуда взялись?! - сбивались в стаи, терлись друг о друга ноздреватой шкурой. В доме царила теплынь, но я понимал, как же холодно снаружи. И вздрагивал, ежился, потому что видел то, что видел.
От дома к лесу уходил Нюргун. Проваливаясь в снег по колено, он брел, не торопясь, но и не замедляя хода, ведомый скрытой от меня целью. Широкая спина, облитая сиянием месяца, подпрыгивала в такт шагам. В густых волосах запутались снежинки, превратив Нюргунову гриву в малахай из лисы-чернобурки.
- Нюргун!
Нет, хорошо все-таки, что Айталын спит как убитая. И хорошо, что я сплю в штанах да в рубахе. Так быстрее одеваться. Спал бы в сапогах, было бы еще быстрее. Доха, шапка. Меховые чулки никак не желали пристегнуться к кольцам штанов. Крючки выскальзывали, пальцы дрожали. Клянусь, я бы кинулся вслед голым, но замерзнув насмерть, вряд ли я сумел бы вернуть Нюргуна обратно. Расшириться? Догонять брата оружным, в доспехе? Так было бы теплее, и не в броне дело. Так я прорвался бы и сквозь метель, и сквозь буран. Проломился бы, настиг, только вот в чем беда… Я боялся подойти к Нюргуну расширенным. Я отлично знал, как и каким местом думает Юрюн Уолан, когда он боотур. Два здоровенных ребенка, два умственно отсталых сопляка, один из которых - не пойми кто, а второй - балбес, обожающий хорошенько подраться! "Отвали! - со всей решимостью велел я боотуру. - Не до тебя, понял?!"
Когда я выскочил из дома, мне было жарко.