- Ты не веришь, потому что решил, что я колюсь или нюхаю кокаин. Нет, это не то. Я сделала несколько спектаклей. Меня знают в этом городе. Обо мне пишут в газетах. Но мне этого мало. Мне кажется: вот я выпущу еще одну премьеру, и все займется, все подхватится, все вспыхнет… Всего лишь еще одна премьера - и все разгорится!.. И я готова работать для этого как сумасшедшая, как одержимая!.. Мне нужно лишь, чтобы на меня, нет - на нас, обратили внимание. И только-то!.. Разве это так много? Скажи, Ф., это так много? Я готова для этого пойти на все, даже на преступление. Я готова продавать себя!.. Я готова продавать душу, как это ни смешно и ни банально звучит!.. Вот видишь, с кем ты связался, Ф.!.. Или хочешь связаться!..
- Ванда, я хотел бы помочь тебе. Я очень хотел бы помочь тебе!.. - сказал он. - Если бы я мог, конечно…
- Чем же ты можешь мне помочь? Чем можно помочь наркоману? Понюшкой кокаина?
Ф. засунул руку к себе в карман.
- Но это еще не все, - сказала Ванда. - Нам предложили гастрольную поездку по ряду европейских стран на два месяца. Мы очень хотели поехать, мы хотели вырваться из этого ада, из этого безумия. Нам была обещана эта поездка. И вот сегодня совершенно неожиданно я получаю отказ. Представляешь? Нет, ты можешь себе это представить, Ф.?
Ф. молча вытащил пачку долларов и веером, будто карточную колоду, разложил ее на диване. Сам отвернулся и сел на стул возле стола.
- Что это? - воскликнула Ванда. - Деньги? Ты разбогател?
- Ну, это отнюдь не богатство, - снисходительно отозвался Ф.
- Я понимаю. Я имею в виду, что ты стал зарабатывать деньги. Ты хочешь отдать их мне? Нашему театру?
Ф. внутренне поморщился, но промолчал.
- Слушай, ты мог бы быть нашим меценатом. Это было бы написано на афишах. Весь город бы узнал об этом. Ф. - наш меценат! Представляешь? Нет, ты, правда, хочешь отдать это мне? - говорила Ванда.
Ф. собрался было сказать, что хотел бы отдать ей не только деньги. Что деньги? деньги - мусор, деньги - хлам, деньги - говно, независимо от того, как они ему достались и как они вообще достаются, он хотел бы ей отдать… Он, впрочем, подавил свой бесполезный монолог в самом зародыше. Он хотел было еще посмеяться над собою, хотел было посмеяться над собою Ф. смехом лютого безразличия.
- Странно, - сказала Ванда и сама расхохоталась вдруг. Расхохоталась звонко и беспокойно.
- Что? - спросил Ф.
- Сегодня все мне предлагают деньги. Или не хотят с меня их брать. Какой-то особенный день!..
- Кто же эти все? - Ф. говорил.
- Нет, этого не рассказать, - качнула головою она.
- А ты попробуй, ты хорошая рассказчица, - предложил Ф.
Ванда хотела что-то ответить ему, но не успела. Во дворе был шум, будто въехал автомобиль, на мгновение осветилась занавеска светом фар, и загремело что-то там, внизу. Ванда подошла к окну, Ф. сидел, не шелохнувшись.
- Там какие-то придурки въехали в дерево, - сказала она.
- Не высовывайся, - ответил Ф.
Хлопнули двери автомобиля, кто-то возился внизу, в полумраке двора, бормотал что-то или бранился. Ф. уже усмехнулся принужденной и напряженной своею усмешкой.
И вдруг они услышали.
23
- Ванда! - кричал Ш. Он стоял, пошатываясь и за капот машины держась рукой своей неуверенной. - Ванда! Слышишь? Ты скажи этой суке, что он сука! Феликс, подтверди!
- Сука! - крикнул и Мендельсон.
- Это ты привел их? - спросила женщина, к Ф. обернувшись.
- Отойди от окна, - с усмешкой говорил он.
Ванда отошла в глубь гостиной, и как раз вовремя. Стекло зазвенело, посыпались осколки стекла вниз, потянуло холодом, и слышнее сделалась брань гостей их непрошенных.
- Попал! - крикнул Ш.
- Великолепный бросок!.. - подтвердил Мендельсон, мочась на колесо. - Сука! - крикнул он на всякий случай еще раз.
- Чтобы Ш. вдруг не попал?!
- Нет, это невозможно, - говорил товарищ его. - Сука! - снова крикнул он, рукою держась за автомобиль. Мендельсон был корректен, дружелюбен, покладист, как никогда.
- Вот! - крикнул и Ш. - Слышала? Она слышала! Кто сука?
- Ф. - сука! - пояснил Мендельсон.
- Громче! - потребовал Ш. - Чтоб они слышали!..
- Ф. - сука! - заорал Мендельсон. - Сука! Сука! Сука!..
- Ванда! - крикнул Ш. - Ты скажи ему, что я его не боюсь! Если я его увижу - ему конец! Сука! Сука!
- Господи, - сказала Ванда. - Какой кошмар!..
Ф. промолчал.
- Ф.! Ты там? - крикнул Мендельсон, застегивая брюки. - Не прячься за бабу! Выходи! Спрятался за бабу и думает, что спрятался навсегда. Ты не спрятался навсегда! Врешь! Ты спрятался не навсегда!..
- Он не выйдет! - сказал Ш. - От человека до подонка один шаг. И он уже сделал этот шаг! Он сделал свой шаг! - крикнул Ш. И невозможно было прекословить его убежденности. Он всегда в жизни искал и жаждал бича божьего, он судьбу искушал, он отличался дерзостью и своенравием. И вот теперь было ли все нынешнее бичом божьим, или это было божьей случайностью в рамках прихотливого и нежданного выражения? Ответа он не знал, а может, его и не существовало, никакого ответа. Ответа заслуживает лишь тот, кто ставит вопросы, равноценные самой жизни. Впрочем, это не значит, что он получает какие-то там ответы. И от кого, собственно, он может их получать? Небеса пусты, земля пуста, пещеры подземные ненаселенны, и лишь человечишки ничтожные оживленно кишат по-над скудной почвой, и только дела их убогие составляют все наличное достояние мира…
Ш. капот отпустил, пополам согнулся, и его тут же вырвало. Со стоном и с мычанием бесплодным Ш. блевал пред собою.
- Он обидел моего друга! - крикнул Мендельсон с пьяною солидарностью. - Ф.! Ты обидел моего друга! Кто обидел моего друга, тот обидел меня самого! Слышишь? Ты там?
Ш. разогнулся с трудом.
- Он там! - сказал Ш., рукавом утирая рот.
- Ты зачем обидел моего друга? - закричал Мендельсон. - Ты видишь, до какого ты его довел состояния?
- Он всегда будет подонком! - крикнул и Ш., раздумывавший: прямо теперь ему блевать еще или чуть позже. - Подонок! Ванда, истинно говорю тебе, ты связалась с подонком!
- Если это сейчас не прекратится, - сказала Ванда, - я позвоню, и их куда-нибудь заберут.
- Сделай это, если можешь, - согласился Ф.
- И, если их заберут, они, может, оттуда вообще не выйдут.
- Это еще лучше.
- Это его деньги? - спросила женщина.
- Это мои деньги. И это твои деньги, - отвечал тот.
- Подонок! - крикнул Ш. - Давай вместе, - говорил он Феликсу.
- Подонок! Подонок! Подонок! Подонок!.. - заорали они на два голоса. Бранный дуэт их перебудил уже и переполошил, должно быть, всех жильцов полутемного театрального двора.
- Ты всегда будешь подонком, до самой смерти твоей ты будешь подонком! - крикнул еще Ш. отдельно, довеском. - Запомни, подонок! До смерти своей запомни, подонок!..
- Да, - подтвердил Феликс. - Я тоже так думаю. До гробовой тоски своей он будет подонком!..
- До гробовой тоски! - крикнул и Ш.
В горле его булькало и клокотало негодование, оно искало себе выхода, оно искало себе разрешения, но все никак не могло удовлетвориться достигнутым.
- Ты, сволочь, ждал апофеоза! - закричал еще Ш. - Он ждал апофеоза, - объяснил Ш. Мендельсону. - Вот тебе твой апофеоз! - Ш. яростно харкнул перед собою, и в глазах его было бешенство.
Ванда взялась за телефон. Но звонить никуда и не потребовалось, внизу происходило что-то; крики затихли, слышалась какая-то приглушенная брань или ворчанье, Ванда не выдержала и снова к окну осторожно приблизилась. Кроме Мендельсона и Ш. там был еще кто-то, кажется, двое еще были там; пьяные, вроде, упирались, должно быть, характер выдерживали. И вдруг проворно в машину заскочили, увидела Ванда, двери хлопнули, мотор завелся, и автомобиль Ш. тяжело попятился в сторону арки. И был скрежет металла, должно быть, немного не вписался Ш. и крыло себе ободрал об кирпич, но Ванде это было уже все равно.
- Я представляю себе, как ты должен меня теперь презирать, - говорила она, обернувшись к неподвижному Ф.
- А ты - меня, - только и отозвался он.
Порывисто она шагнула к нему, схватила руками его голову и стала целовать в волосы.
- Ф.! Ф.! - говорила она. - Зачем я тебе? Зачем я тебе такая? Зачем тебе глупая, взбалмошная, непостоянная женщина? Ведь я могу только мучить тебя! И ты прекрасно это знаешь. Ты умный, ты все прекрасно знаешь, ты все прекрасно видишь, - бормотала Ванда.
- Подожди, подожди, Ванда, - говорил он, стараясь высвободиться. Все было не так, он не так себе это представлял, он не так этого хотел, думал было, надеялся было Ф. объяснить Ванде. Ему было и неудобно так сидеть, обнимаемому Вандой; неужели она не понимает, что ему так неудобно, подумал он.
И тут в дверь позвонили. Женщина вздрогнула и отстранилась.
- Они вернулись! - воскликнула Ванда с досадой.
Ф. покачал головой.
- Они уехали, - возразил он.
- Черт! - отчаянно прошептала женщина. - Я совсем забыла!.. Это же!.. Скорее!.. прошу тебя, скорее!..
Ванда торопливо накинула на денежный веер какое-то покрывало, а убирать деньги не стала; схватив Ф. за руку, она потянула его за собой. Втолкнула в комнатку маленькую и зашептала, зашептала горячо:
- Ф.! Я тебя умоляю! Сиди здесь! И ни звука! Что бы ты ни услышал - ни звука! Это очень опасно! Это страшный человек! Вообще исчезни! И, если он тебя увидит!.. Мы все погибли!.. Обещаешь мне? Обещаешь? Это скоро все закончится!.. И я выпущу тебя!.. Ф.! Как мне это все… если бы ты знал!..
Звонок был еще, требовательный, уверенный, безжалостный. Ф. усмехнулся. В этом мире мы должны быть блистательно одиноки, как и Бог блистательно одинок, сказал себе он. Сказал себе Ф. Ванда беззвучно прикрыла дверь в комнату, где оставила Ф., пригладила волосы, взглянула на себя в зеркало в прихожей (о, женщины! как имя вам? Вероломство? Благородство? Низость? Ничтожество? Впрочем, кто ж осудит вас? Кто бросит в вас камень?) и пошла открывать.
- Кто? - сказала она.
- Вандочка! Вандочка! - слышала она из-за двери голос приторный, размягченный, ее передернуло, и она открыла.
В полумраке площадки лестничной льстиво улыбающийся и надушенный стоял генерал Ганзлий.
24
- Я не понимаю! - закричал Неглин. - Не понимаю, зачем было нужно его убивать!..
Кот с рассеянной хищной улыбкой смотрел на стажера.
- Он был убит при попытке к бегству, - раздраженно говорил Кузьма. - Ясно тебе? При попытке к бегству! Мне вот только собаку жаль!.. Там собака была, - объяснил он комиссару. - Пришлось прикончить!.. А то на нас бросалась.
Кот, нахмурившись немного, взгляд перевел на Задаева.
- Какая попытка к бегству?! Он уже не мог никуда бежать! Ты же сам сбросил его с лестницы!
- А до этого он чуть не сбросил тебя!..
Кот замшело смотрел то на длинноволосого, то на Неглина, переменяя лишь избранный ракурс своего ядовитого созерцания.
- Ты специально меня поставил именно туда? Ты же знал, что я ранен!.. Зачем тебе это было нужно?
- Комиссар, - говорил Кузьма. - Вы видите, его надо в госпиталь. По-моему, он уже бредит!
- А когда вы уже появились…
- И спасли тебя, - вставил Кузьма.
- Зачем ты его сбросил с лестницы?
- Я не сбрасывал. Он сам прыгнул.
- Ты его толкнул!..
- Это он меня толкнул!..
- Но бойцы тоже все видели!..
- Они подтверждают мои слова.
- Не может быть! - залепетал Неглин. - Как они могут подтверждать то, чего не было?! Ты его толкнул! Он упал. Мы спустились. Он полз. Ты в него выстрелил. В спину.
- Я выстрелил в бегущего!.. И у него был пистолет.
- В ползущего!.. И у него тогда уже не было никакого пистолета.
- А раньше был?
- Раньше был! Но, когда он полз, уже не было!..
- Идиот! - закричал длинноволосый. - Как ты собираешься дальше здесь работать после сегодняшнего?!
- Не знаю, - сказал Неглин.
- Так! - решительно сказал Кот. - Вы оба все сказали? А теперь вы сядете и изложите все это на бумаге. А мы будем разбираться.
Неглин, пунцовый и злой, сел за стол и пред собою бумаги лист положил. Сел писать и раздраженный Кузьма. Человек он был практический, и попусту писать не любил ничего.
- Вас одних-то оставить можно? - осведомился комиссар. - Или вы друг друга перестреляете?
- Можно, - буркнул Неглин. Задаев не отвечал ничего, он только лоб морщил в размышлении над первою фразой.
Но комиссар не поверил; он выглянул в коридор и позвал какого-то случайно проходящего там офицера.
- Вот, посиди здесь, - сказал он. - И смотри, чтобы эти между собой не очень-то разговаривали. А то они уж слишком любят друг друга!..
Сказал комиссар Кот и вышел вон.
25
Здесь был парк, окраина парка; он одичал немного, ибо не благоустраивался давно. Серые сосны одни выглядели строго и нарядно, прочие же деревья ссутулились, поникли, пообтрепались, они стали будто бродяги и попрошайки. Между деревьев стояли несколько больничных корпусов в три и в четыре этажа, была своя котельная, столовая, банное помещение, прачечная.
В нескольких сотнях метров парк вдруг делался щеголем; здесь, за высокой помпезной оградой размещался овальной формы особняк, с террасами вокруг него. Он был, как замечали многие, похож на брошенную мексиканскую шляпу - сомбреро. Он был совсем другим, он был не то же самое, что и больница.
Правее больничного приемного покоя, в конце дорожки асфальтовой, во флигеле старого темного кирпича притулился гараж небольшой на четыре единицы спецтранспорта. Дощатые ворота гаража были раскрыты, горела переноска на стене, в глубине помещения стояли Лиза и Никитишна за спиною у той, и еще были двое - один помоложе, чернявый, жилистый и небритый, другой - более рыхлый и летами постарше, должно быть, помощник чернявого.
Фургон остановился метрах в тридцати, из него вылезли Иванов с Гальпериным, коротко осмотрелись психологи и пошли в сторону раскрытых ворот. Чернявый шагнул им навстречу, и вот он уж вышел на асфальт, за границу света. Иванов приблизился к чернявому, бережно обнял того и поцеловал в скулу его костлявую и небритую.
- Брат, - сказал он.
Чернявый обнял Иванова, осторожно, деликатно, и тоже поцеловал в скулу.
- Брат, - сказал чернявый.
Гальперин тоже обнял чернявого небритого человека, несколько раз легонько похлопал того по спине между лопаток, и поцеловал его в скулу, чуть-чуть даже ту обслюнявив.
- Брат, - сказал Гальперин.
Чернявый обнял Гальперина и тоже по спине похлопал, и даже ущипнул слегка, впрочем, вовсе не больно и не обидно, но скорее дружественно, шутливо и поощрительно. И поцеловал тоже.
- Брат, - сказал чернявый.
- Как редко мы видимся, - сказал Иванов со вздохом.
- Да, - говорил чернявый, - и это меня огорчает.
- И меня тоже, - подтвердил Гальперин.
- Надо бы чаще, - сказал Иванов.
- Да, - согласился чернявый.
- А я еще сегодня ему говорил, - сказал Гальперин, кивнув в сторону ученого коллеги своего, - что каждый день вспоминаю о нашем брате и друге Икраме.
- Точно, он говорил, - подтвердил Иванов.
- Я верю, - сказал Икрам.
- Мы все время вспоминаем нашего брата и нашего друга, - сказал Иванов.
- Я тоже каждый день вспоминаю о вас, - говорил Икрам.
- Завтра праздник, - вспомнил вдруг Иванов.
- Да, завтра праздник, - говорил и Икрам.
- Точно, - подтвердил Гальперин. Всегда легче соглашаться, чем прекословить, а Гальперин предпочел бы скорее впасть в уклончивость, двусмысленность и суесловие, чем стал бы возражать и настаивать на своем.
- Как редко теперь бывают праздники, - сказал Иванов.
- Так редко, что даже забываешь о них, - подтвердил Икрам.
- Это ужасно!.. - развел руками Гальперин.
- Хорошо бы встретиться завтра, посидеть, поговорить… - предложил Иванов. - Я вот все думаю об этом…
- Хорошо бы, - согласился чернявый. - Если только не будет много работы.
- Ох, работа, работа! - с тучным бакалейным вздохом говорил Гальперин.
- Нет, работа это очень важно. Нет ничего важнее работы, - сказал Иванов.
- Работа превыше всего, - кивнул головою Икрам.
- Да, - говорил Гальперин.
- А у нас для тебя есть подарок, брат, - сказал Иванов.
Икрам выразил лицом любопытство и заинтересованность.
Иванов залез к себе за пазуху пальто его черного, вытащил оттуда что-то и протянул это что-то Икраму. Чернявый сделал ртом какое-то туманное восклицание, возможно, восторженное.
- Вот, - сказал Иванов. - Настоящий черкесский кинжал.
- Старинной работы, - поддакнул Гальперин.
Икрам восхищенно рассматривал дорогой подарок. Он вынул кинжал до середины из его ножен, полюбовался лезвием, вложил обратно и, трепетно поцеловав оружие, засунул к себе в карман.
- У меня тоже есть для вас подарок, братья, - сказал он.
Психологи были неподдельно удивлены. Икрам сделал знак своему помощнику, тот вывел откуда-то невысокого бородатого человека, всего в синяках и ссадинах, запуганного и забитого, и подвел того к Икраму.
- Вот, - сказал Икрам. - Я слышал, что вы потеряли Казимира. Может, этот вам на что-то сгодится.
- О-о! Что он умеет? - спрашивал Иванов, рассматривая бородача.
- Болтать, - Икрам говорил. - Гнилой народ - философы, а этот тоже из них. Мне его отдали, а я отдаю его вам.
- Нет, - возразил Иванов. - Это нам как раз очень даже нужно.
- Да, - серьезно сказал Гальперин. - Очень ценный подарок.
Он снова обнял Икрама, и Иванов тоже обнял.
- Благодарю тебя, брат, - сказал Иванов.
- И я благодарю вас, братья, - сказал Икрам.
- Мы будем беречь твой подарок, - сказал Иванов.
- А я ваш, - отвечал Икрам.
Вчетвером они неторопливо отвели философа к фургону, Гальперин открыл дверь двустворчатую и коротко скомандовал:
- Вперед!
Философ Нидгу тоскливо осмотрелся по сторонам и полез в фургон, опасливо озираясь.
- Смотрите только, чтобы не убежал, - говорил Икрам.
- От нас не убежит, - решительно возразил Гальперин и захлопнул дверь за философом.
- Извините меня, братья мои, - сказал еще Икрам. - Сейчас мне нужно ехать. У меня еще срочная работа.
Иванов понимающе руку к груди приложил, прямо к самому сердцу, Гальперин приложил тоже, и оба они благодарно поклонились Икраму. Икрам поклонился психологам, и вот уж он и помощник его по дорожке к гаражу полуосвещенному шагают, оба со спинами прямыми, горделивыми, будто на высоком приеме…
Из гаража выехала машина Икрама и возле психологов притормозила на минуту.
- Вы бы еще к брату моему Ильдару заехали, - говорил чернявый. - Дело у него к вам имеется.
- Заедем обязательно, - говорил Гальперин.
- Можно сказать, прямо сейчас и поедем, - сказал Иванов.
Икрам рукою кратко махнул, и машина его с места рванула по узкой дорожке асфальтовой.
- Ну вот, - сказала Лиза Никитишне, - кажется, все довольны.
Старуха только сплюнула под ноги себе с отвращением. Была она неумна, невоспитанна, нетерпелива и бестактна к тому же.