Когда Ута счастливо задремала (видимо, ночью ей тоже было не до сна), я осторожно убрал ее руку со своего плеча и принялся одеваться.
Мышки-норушки - сестренки-служанки - успели привести в порядок мою одежду и обувь, сумев очистить ее от грязи и крови. Даже кираса выглядела празднично. Золой они ее начистили, что ли?
Спустившись вниз, я нашел своего адъютанта на кухне, в компании с одной из сестер. Мальчишка был умыт и слегка приодет. Длинные, закатанные до колен штаны и старая, но еще приличная куртка, видимо, когда-то принадлежали покойному хозяину гостиницы.
Эдди уминал за обе щеки фасоль. Свинина, как понимаю, ему была не положена, зато лежали пирожки. Гертруда, с умилением бабушки, наблюдала, как он лопает.
Я так засмотрелся на эту картинку, что чуть было не забыл о том, что собирался примерно наказать врунишку. Вспомнив, взял парня за ухо и спросил:
- Знаешь, за что?
- За ухо… - попытался пошутить Эдди, но взвыл.
- Остряк! - одобрительно сказал я, потянув сильнее.
Гертруда взвилась, словно курица, пытающаяся защитить цыпленка от злой вороны.
- Немедленно отпустите ребенка! - закудахтала она, пытаясь вырвать мальчишку. - Вы ему ухо оторвете!
- Если будете меня дергать, точно - оторву, - предупредил я фрау и повторил вопрос: - Ну так за что я тебя таскаю?
- За то, что без разрешения пришел в дом… - скривился Эдди.
- Неправильно! - продолжил я экзекуцию и пригрозил: - Не ответишь - примусь за второе…
- За хлеб с сыром, что я у хозяйки на ваши деньги взял! - выкрикнул Эдди и был немедленно отпущен.
В глазах парня стояли слезы, но он мужественно и даже гордо стоял, показывая мне - вот, мол, пытайте! Не боюсь!
- Думаешь, мне жалко денег? - спросил я мальчишку. Эдди не ответил, но по его глазам было видно, что именно так он и считает. - Так вот, в следующий раз, когда захочешь кого-то накормить за мой счет, то ставь меня в известность первым. Просто подойди и скажи… И не нужно обманывать фрау Уту, говоря, что я об этом распорядился. Ты понял? Ну а если понял, пошли.
Фрейлейн Гертруда с оханьем и причитанием кинулась мочить полотенце холодной водой и прикладывать к уху парня:
- Бедняжечка мой! Искалечил тебя этот… комендант.
- Данке шон, юнге фрау, - вежливо поблагодарил мальчишка.
"Юная дева", не слыхавшая такого обращения лет двадцать, в первый момент обмерла, а потом суматошно принялась заворачивать в салфетку остатки фасоли и засовывать узелок за пазуху парню:
- Вот, возьми… Когда-то еще покушать удастся!
Эдди, галантно припал к ее ручке, шаркнул босой пяткой. Испугавшись, что Гертруда упадет в обморок, я выпихнул мальчишку во двор.
Чем мне нравился Эдди, так это тем, что не задавал ненужных вопросов. Сказали "пошли", значит, так и нужно.
Выйдя во двор, посмотрел - как там мой гнедой?
На месте корочки у него розовел свежий шрам.
- Зачем ковырял? - упрекнул его. - Не мог потерпеть? Ну словно ребенок, - покачал я головой.
Гневко опустил голову, как нашкодивший школяр, и совсем не по-школярски замахал хвостом - знать ничего не знаю, само все случилось.
- А это что? - обличительно сказал я, ткнув стенку, на которой вместе с волосками зацепились кусочки коросты: - Сама отвалилась? Теперь будешь со шрамами ходить, как я.
- И-и! Го-го! - небрежно ответствовал Гневко, сообщая, что шрамы украшают не только мужчин, но и жеребцов.
- Ладно, тебе видней… Я ухожу, а ты остаешься.
- И-Го-Го? - недоуменно посмотрел мне в глаза гнедой. Поняв, что иду не драться, снизошел: - И-го-го.
Что-то не так. Быстро согласился! Кажется, что-то его беспокоило, но он не хотел говорить об этом. Что бы это могло быть? Зачем понадобилось лягаться?
- А ну-ка покажи копыта, - потребовал я, приступая к осмотру.
Ну так оно и есть - на задней ноге осталась лишь половина подковы, а из копыта торчало что-то железное.
- Ну где же это тебя угораздило? - поинтересовался я, вытаскивая копытный нож, который висит у меня рядом с кошельком: - И почему это ты, маленький засранец, сразу не сказал?
Гневко виновато застриг ушами - мол, у тебя и так дел было…
- Дурак ты… - беззлобно обругал я друга, вытаскивая обломок стрелы и зачищая неровности. - И уши у тебя холодные. Ладно, вроде бы все. Ну-ка постучи…
Гневко слегка пристукнул копытом по каменному полу и внимательно прислушался к себе.
- И-г-о, - доложил он. Кажется, все в порядке.
- Ладно, пока отдыхай. К кузнецу позже сходим.
Эдди, смотревший во все глаза, изумленно спросил:
- Господин Артакс, а вы что, по-лошадиному понимаете?
- Нет. Зато он все понимает, - честно признался я.
- Это как?
- Лошади, дружище, они все на свете понимают.
- А-а, - глубокомысленно изрек Эдди, делая вид, что ему все ясно.
Всю жизнь меня преследует чувство вины перед лошадьми. Особенно - перед гнедыми. А началось это очень давно - в раннем детстве, когда отец учил ездить верхом. И первым конем был именно гнедой…
Гнедой выжидал, пока я добегу до него, а потом отскакивал. Или, дождавшись, начинал крутиться на одном месте, не позволяя закинуть седло на спину. Словом - издевался, как мог.
- Ты его чем-то обидел, - задумчиво обронил отец, наблюдая за моими тщетными попытками оседлать коня.
Я хотел заорать, что конь, мол, дурак, и место ему на бойне, но отец так пристально посмотрел на меня, что я понял - врать бесполезно.
- Я его плетью ударил! - чуть не плача выкрикнул я.
- Незаслуженно, - констатировал отец.
От удивления у меня высохли слезы:
- Как ты догадался?
- Просто, - пожал он плечами. - Конь, он все понимает и все помнит. Если бы ты ударил за что-то, он бы не сердился…
- И что теперь делать?
- Просить прощения, - хмыкнул отец.
- У коня, прощения?! - обомлел я.
- Сумеешь - твое счастье. Не получишь прощения, никогда не сможешь ездить верхом. Ни на этом коне, ни на другом.
Я не помню, как и в каких словах просил прощения. Но стоило разрыдаться, как конь вдруг сам подошел и положил мне голову на плечо…
С тех самых пор и до сей поры у меня нет ни плетки, ни шпор… А с Гневко мы обходимся уздечкой без мундштука.
Когда я стал драбантом "королевы полей и болот" - тяжелой панцирной пехоты его величества короля Рудольфа, первое время переживал, что не стал кавалеристом. Пехтура, она вроде бы "второсортные" войска… Ни тебе красоты атаки, ни азарта рубки и треска ломающихся копий. Таскаешь тяжеленный панцирь, месишь грязь или поднимаешь пыль. Скукота. То ли дело - кавалерист! "Мечи - вон! Пики - склонить! В атаку - марш-марш!" Не рыцарская конница, но - близко! Красиво! И передвигаешься не на своих двоих, а на чужих четырех. Особенно удобно, если приходится удирать. И еще - кавалерист получал не пять талеров в месяц, а восемь.
Повоевав с месяц, радовался, что забочусь только о себе и голова не должна болеть о том, где разыскать сено, если вокруг жгут траву? Как напоить коня, если воды едва хватает самому? И какая сволочь сперла новехонькое седло, за которое я еще не рассчитался?! В бою, когда в брюхо коня недобитый кнехт вонзает кинжал, скакун падает, придавливая меня своей тушей… А болото, из которого мало вылезти самому, но еще и вытаскивать лошадь? А ночью, когда одним глазом дремлешь, а другим посматриваешь, чтобы не увели именно твоего коня? Три талера, что составляли разницу между жалованьем пехотинца и кавалериста, уже не казались большими деньгами…
Еще хуже было другое - солдат, погибших в бою или умерших в дороге, всегда стараются похоронить. Неважно, будет ли это братская могила, фамильный склеп или одинокий холмик на обочине. Погибшие лошади становятся добычей падальщиков, указывая своими костяками пути, по которым шла армия… А раненые кони, которых никто и никогда не будет лечить?
Первым человеком, которого я вздергивал на виселицу, был "чесночник". Один из тех, кто сеял "чеснок" - металлические шипы. "Чесноковинка", брошенная на землю, падала так, что один из шипов торчал вверх. За каждого изувеченного коня полагался целый талер!
Изуверы отчитывались за работу отрубленными ногами! Впопыхах они даже не добивали коней… За месяц можно было накопить целое состояние - два, а то и три десятка серебряных монет. Правда, не все могли воспользоваться деньгами. Если кого-то из этой швали ловили, солдаты не разбирались, кому служит "чесночник".
- Скажи хоть, куда тебе столько еды? - доброжелательно поинтересовался я. - На талер вашу банду можно целую неделю кормить.
- Так я и брал на неделю, с запасом. А еще велел матери Вилли отнести. Отец у него года два как умер, а у него мать и две младших сестренки. Вилли, хоть и маленький совсем, но грамотный, и почерк красивый… Ему секретари из суда и из ратуши пергаменты писать поручали. Бывало, по пять фартингов зарабатывал! Вот как они теперь без него-то будут? - вздохнул Эдди.
- Жалко, - кивнул я, стараясь, чтобы выглядело убедительно.
Всех жалеть - жалости не напасешься. Если матушка Вилли еще хороша собой, сумеет заработать на хлеб телом. Нет - будет подрабатывать стиркой, шитьем, ну чем там еще? Девчонки подрастут, будут помогать матушке. Как-нибудь проживут.
- Ты знаешь одноногого Жака? - спросил я адъютанта.
- К-какого Жака? - испуганно вытаращился парень.
- Того, что стоит у входа на рынок, - терпеливо пояснил я. - У него еще нога деревянная. Ну, знаешь?
Испуганно захлопав ресницами, Эдуард неуверенно кивнул. Странно… Думал, что парень не испугается и тоффеля в ботфортах!
- Передай Жаку, чтобы ждал старого друга. Понял?
- П-понял, - слишком поспешно закивал мальчишка.
- Постой-ка, - остановил я парня, крепко взяв его за плечо: - Ты что, боишься?
Эдди старательно замотал головой, но глаза говорили обратное.
- Вот, значит, как… - удивленно воззрился я на парнишку. - Значит, воевать тебе не страшно, а поговорить с одноногим нищим - страшно?
- Это не нищий. Это… - буркнул Эдди и, немного помявшись, сказал: - Я видел, как он одного мальчишку костылем убил…
- Было за что?
- Было… - неохотно согласился Эдуард. - Крысятничал. Старшина его предупреждал, чтобы долю сполна отстегивал, а он утаил. Решил, что никто ничего не узнает, а у Жака везде глаза и уши. Я маленький был, милостыню собирал. Старшина нас всех собрал и сказал - глядите, мол, что бывает с теми, кто налоги не платит! Мальчишку ударил, костылем нажал, и - дух из того вон. Как вспомню - мороз по коже… Я тогда с рынка сбежал.
- А сейчас чем промышляешь? - поинтересовался я.
- Да так, когда чем… - неопределенно протянул мальчишка. - Только, - поспешно добавил он, - мы не в городе…
- Стало быть, купеческие обозы щиплете?
- Лодки, - уточнил Эдди.
- Обезьянки! - улыбнулся я, вспоминая жалобы купцов, возивших товары по рекам. Во время ночлегов к их судам подплывали маленькие и юркие лодки с такими же маленькими и юркими гребцами. Мальчишки баграми вытаскивали тюки с товаром и молниеносно исчезали. И лодки, и мальчишек прозвали обезьянками. Поймать злоумышленников было трудно, но коли их ловили, то не щадили.
- А что такого? - возмутился Эдди. - Все лучше, чем милостыню просить или у пьяных по карманам шарить. Купцы - они богатые, с них не убудет.
- Ладно, не горячись, - успокоил я парня, положив ему руку на плечо. - Беги к Жаку. Что ты должен ему передать?
- Господину Жаку следует назначить место для встречи со старым другом! - отбарабанил Эдди и, немного успокоившись, убежал.
Человек не бессмертен. Каждому (кому-то лучше, кому-то хуже!) известно, что рано или поздно за нами придут: будет ли это старушка с косой, ангел или большой журавль с перламутровыми крыльями, неизвестно. Но разве наше знание мешает нам жить? Есть, спать, праздновать свадьбы и рожать детей?
Осажденный город - это маленький слепок с нашей большой жизни! Несмотря на войско, стоявшее за стенами, Ульбург продолжал жить. Из домов, узких и высоких, как клинок, раздавались голоса. Вот тут, кажется, семейная ссора - муж упрекает жену в тратах, а та огрызается, призывая на его голову кары небесные. Тут - нестройный хор детских голосов учит вслух катехизис. А в этом доме плачет маленький ребенок, а нежный женский голос поет ему колыбельную песню. А здесь слышны пьяные женские голоса и довольное оханье мужчин, словно бы занятых нелегкой, но важной работой…
Я шел не спеша, стараясь растянуть время. Давно собирался пройтись вот так, не торопясь, но все не получалось. Возможно, когда в следующий раз буду так же идти, то из домов будет слышен лишь женский плач, стоны и голос кюре, читающего заупокойную молитву.
Начинало темнеть, но улицы были полны народа. То тут, то там проходили ремесленники, тащившие на собственных плечах и катившие на тачках нужные вещи - мешки с песком, камни и бревна, что будут сбрасываться со стен на головы нападавших. Проехала повозка, груженная черпаками на длинных рукоятках. Лить кухонными поварешками горячую смолу - несподручно… Женщины, попадавшиеся на пути, тоже что-нибудь да несли - корзины с продуктами, кувшины с молоком и просто какие-то узлы. Стало быть, городской рынок работает, поэтому жители спешат закупаться впрок. Скорее всего, продавцы избавляются от скоропортящихся продуктов. Обычно торговцы бывают самыми чуткими к изменениям. То, что может понадобиться во время долгой осады, очень скоро будет не купить даже за очень большие деньги.
Трое пожилых мужчин, набранные из цехов вместо латников, занятых на стенах, старательно, но неумело отсалютовали мне алебардами и нестройно прошагали дальше.
- Господин Артакс, постойте! - услышал я голос и топот ног.
Обернувшись, увидел, что меня настигает коротконогий мужчина - герр Кауфман. Очень забавный человечек, однако на его животе колыхалась серебряная цепь с городским гербом, что означало - он из руководства Городского Совета. А если точнее - третий бургомистр, отвечавший за благоустройство улиц, работу золотарей, качество продуктов и еще много за что.
Коротышка отчаянно замахал руками и, отдуваясь, спросил:
- Господин Артакс, что делать с покойниками?
- С покойниками? - удивленно переспросил я. - С какими?
- С погибшими от руки предателя, с отравленными… - начал перечислять Кауфман. - Ну а также… - замялся толстячок, - с зятем господина Лабстермана.
- А что вы с ними раньше делали?
- Как и положено, хоронили на третий день, после отпевания.
- А я уж думал, что вы их сжигали или съедали, - саркастически отметил я.
- Да что же вы такое говорите, - всплеснул руками Кауфман.
- Господин бургомистр… - начал я злиться, не понимая, что же он от меня хочет. - Кажется, мы с вами уже обсудили этот вопрос.
Вопрос мы действительно обсуждали. Коль скоро будет война, будут и трупы. Но кладбище Ульбурга находится за городской стеной, а во время осады выход будет закрыт. Стало быть, нужен участок для погребений. А это не так просто, учитывая тесноту города. Городской Совет с трудом нашел подходящее место.
- Господин Артакс, проблема вот в чем, - заторопился третий бургомистр. - Когда могильщики вырыли яму, то обнаружили, что в ней вода. - Предупреждая мою реплику о том, что на многих кладбищах вода, и ничего, Кауфман сообщил: - Ниже участка находится запасной колодец. Если закапывать трупы, то…
- Я понял, - перебил я третьего бургомистра. Ситуация… А ведь я должен был это предусмотреть!
- Так что же делать? - не отставал Кауфман. - Может быть, вы разрешите открыть ворота? Не сегодня, разумеется, а послезавтра. Когда похороны закончатся - закроем их обратно. А? - просительно уставился он. - Это же совсем быстро. А потом мы что-нибудь придумаем.
- Нет, господин Кауфман! - покачал я головой. - Ворота открывать нельзя. Единственное, что могу посоветовать, - на время осады складывать трупы в какой-нибудь глубокий прохладный подвал. Осада не может длиться вечно.
- Но где нам взять свободный участок? Или свободный подвал? - недоумевал Кауфман. - У города не так много собственности…
- Доннер веттер! - выругался я. - Вы - как младенец. Возьмите любой пустующий подвал, погреб с ледником. Ну не может быть, чтобы их не было. Мясники, рыбники. Кто там еще?
- Но как же хозяева? - поинтересовался Кауфман, по глазам было заметно, что коротышка уже продумывает варианты.
- А никак! - беспечно отозвался я. - Объясните им, что город находится на военном положении, а когда идет война, то помимо городского права действуют еще и законы военного времени. А по этим законам Городской Совет может реквизировать любое помещение, если оно необходимо для важной цели! Поняли?
- Понял! - радостно ответил окрыленный толстяк и убежал.
Тьфу ты, от суконного языка, которым приходится говорить с бюргерами, - скулы сводит!
Я заметил - народ в Ульбурге толковый. Только вот какой-то… непуганый, неинициативный. Пока носом не ткнешь да в морду не дашь - будут стоять и думать, думать и стоять, размышляя - как это вяжется с духом и буквой закона?! А вообще, за последнее время тысяча талеров перестала казаться такой уж большой суммой. Знай я, что мне придется решать вопросы, которые должны решаться без меня, то трижды бы подумал, прежде чем взяться за оборону города. Нет уж, в следующий раз лучше наймусь к герцогу Фалькенштайну и помогу ему захватить этот город. Пожалуй, соглашусь за пятьсот талеров. А еще лучше - за пять талеров в месяц пойду простым наемником…
Но это так, эмоции. Коли уж взялся сохранить этот город, куда я денусь?
Когда я подошел к рынку, ко мне подскочил Эдди. Мальчишка, зыркнув глазами по сторонам, заговорщически прошептал: "На том же месте, но с парадной стороны".
"Жак, хренов заговорщик…" - усмехнулся я.
Кому надо, те уже давно знают, что комендант города знаком с нищим по имени Жак. Первый бургомистр был бы дураком, если бы не имел на городском дне осведомителей, а Лабстерман таковым не выглядел.
В таверне я сразу же попал в растопыренные руки хозяина, который торжественно провел меня через зал, набитый горожанами. При моем появлении народ притих, уважительно перешептываясь.
Всегда был неравнодушен к почестям. Для полного счастья не хватает лишь аплодисментов, лаврового венка и раба, который будет монотонно бубнить: "Помни о смерти!"
Боюсь, недели через две ко мне будут относиться не так радушно. Трактир к тому времени будет заполняться едва ли на треть, и, скорее всего, именно я буду виновен в гибели родных и близких, в недостатке еды, а также в том, что герцог Фалькенштайн вообще стоит около ворот города…
Трактирщик сиял, словно меняла, увидевший мешок цехинов, на которые ему предстояло обменять медь. Извиваясь, как уж, перегревшийся на солнце, жестами изобразил, что такой важный гость, как я, просто обязан принимать пищу в отдельном кабинете. Изгибаясь, словно одногорбый верблюд, открыл передо мной дверь и проворковал:
- Пожалуйста, господин комендант, проходите! Присаживайтесь. Сейчас подадут ужин и лучшее вино. Все угощение - за счет заведения! Вот, - горделиво обвел он рукой комнату, - такого вы не увидите ни в одном трактире нашего города…