Оказалось, всё просто. Один ремень поясной, второй для ношения меча. Мы быстро нацепили на себя пояса тем же манером и поспешили к сцене. Разойдясь в разные кулисы, мы ждали сигнала к началу прогона. Сцены текли одна за другой. Я вышел на сцену, воскликнув знаменитое: "Подайте длинный меч мой!", Мидзуру хватала меня за рукав, но я вырывался, и мы с Ютаро схватывались в жестоком поединке. Мы рубились бутафорскими мечами, обмениваясь широкими от плеча ударами, самыми, пожалуй, эффектными, если глядеть со стороны. Отбить такой легче лёгкого, потому что идёт он довольно медленно и весьма очевидно. При таких ударах надо основательно превосходить противника силой, чтобы он не смог отбить его. Тогда и меч можно из руки выбить, наверное, хотя я невеликий спец в фехтовании. Бой наш заканчивался, как и положено, появлением герцога Эскала Веронского в великолепной красной мантии и с громадным мечом в руках. Она произносила монолог, и сцена поворачивалась, скрывая нас. Следующее моё появление было на балу, где я не давал Тибальту напасть на Ромео. По сцене мне приходилось прижимать Готон к стене, что вызывало определённую неловкость. Вот и приходилось пересиливать себя под суровым взглядом режиссёра Акамицу, которая в роскошном костюме герцога Эскала казалась нам ещё грознее. Готон же только смеялась надо мной, строя при этом страшные рожицы. Она, вообще, достаточно весёлая женщина. После этого мне надо было спешить за кулисы, настраивать гитару для песни во время дуэли Ромео и Тибальта. Но а уж за этим я появлялся только в финальной сцене, произнося горестные слова над телами наших детей.
- Молодцы! - обернулась к нам режиссёр Акамицу, трижды хлопнув в ладоши. - Все молодцы! Завтра чтобы сыграли ещё лучше. А теперь - все к гримёрам. Группа уже ждёт вас, чтобы расписать как следует. - Она явно пребывала в приподнятом настроении. - Первыми Ютаро-кун и Руднев-сан, с ними больше всего работы. Ступайте.
Мы отправились к наёмным гримёрам - своих в Европейском театре не водилось, только у Асахико был персональный гримёр, но на то она и прима. Команда из шестерых суетливых молодых человек усадила нас в кресла, и накрыла большими белыми простынями, больше похожими даже не на те, что в парикмахерских, а скорее напоминавших саваны. И началась работа. Нам разминали лица, рисовали морщины, наносили пудру, чтобы выбелить лицо, добавляли к этому пигментные пятна, клеили усы и бороды. Если со мной всё обошлось достаточно быстро - был найден приемлемый образ пожилого человека с седой гривой, обильно посыпанной пудрой и бородой с проседью. А вот с Ютаро пришлось изрядно повозиться. Он был намного моложе меня, и превратить двадцатилетнего юнца в старика очень и очень тяжело. Тем более, что профессиональным актёром он не был, как, собственно, и я, и играть лицом не умел. Итогом трёхчасовых усилий команды гримёров стало превращение его в живого такого сорокалетнего (никак больше не дашь) мужчину, хотя при условии, что дочери его всего четырнадцать лет, это вполне оправдано.
С остальными работали куда меньше. Гримёры подустали - над Ютаро после меня работала уже вся группа - да и легче с девушками было. Готон была весьма крупной барышней и легко превратилась в Тибальта. За Марину большую часть работы сделал костюм и собранный в конский хвост парик. Сатоми добавили только улыбочку с лёгкой безуменкой да закапали что-то в глаза, и они начали влажно блестеть, длинные волосы её также собрали в хвост. С Мидзуру и Дороши проблем, вообще, не возникло. Их даже старить особенно не стали, так только прибавили пару морщин.
Режиссёр Акамицу одобрила наш грим и распустила отдыхать. Ведь на дворе-то - смехом-смехом - стоял вечер. И работали мы на этот раз безо всяких перерывов на обед. Не знаю, как другие, а я вымотался, будто мешки таскал с самого утра. Однако я ждал ещё и визита таксомотора от Юримару, ведь у нас намечался ещё и допрос мёртвого Хатиямы.
Бог ты мой! До чего я докатился! Ведь ещё несколько месяцев назад я бы в лицо плюнул тому, кто сказал бы мне, что могу поверить в колдунов и волшебников, разговаривающих с трупами и сажающих их боевые машины. А вот теперь это для меня едва ли не обыденность, даже и такси от демонического Юримару, водителем же этого авто будет управлять полубезумный мальчишка, ездящий на безмолвном гиганте.
Я отбросил эти мысли и отправился вместе со всеми в столовую. Сразу после ужина, я услышал сигнал с улицы. Выглянув в окно, увидел там такси и, кивнув всем, направился на выход
- Снова, да? - поинтересовался Ютаро.
- Настойчивые, - усмехнулся я. - Весьма и весьма.
Я поспешил вниз, даже не озаботившись пистолет из комнаты забрать, и быстро нырнул в такси. Водитель - тот же, что и первый раз, или уже третий, не знаю - тут же нажал на газ и автомобиль покатил по улицам темнеющего города. На сей раз привезли меня прямо к разрушенному храму, когда же я вышел из авто, оно никуда не уехало, оставшись ждать меня. Водитель даже мотор заглушил. Я спустился в недра разрушенного храма, где меня ждала одна только Кагэро. Она сладко улыбнулась мне и, подхватив кимоно, поманила за собой тонким пальчиком с острым ноготком.
- Идёмте, Руднев-сан, - сказала она, - Юримару-доно ждёт нас внизу.
- А где Миура-кун? - поинтересовался я, следуя за Кагэро.
- Они с Дзиян'то отправились на охоту, - в своей обычной певучей манере ответила та. - Будут ловить агента "Щита", покуда мы станем допрашивать этого несносного Хатияму-кун.
Мы спускались, казалось, целую вечность, миновав все уровни и сойдя ещё ниже. Мне почудилось, что мы миновали ещё один из кругов ада, где моим Вергилием была очаровательно порочная женщина. На более высоких уровнях прибавилось тел на койках, кажется, в немецкой форме, а, может быть, это был и кто иной, в серой форме. Допотопных "Биг папасов" почти полностью сменили более новые, хотя и весьма устаревшие на сегодняшний день, модели с тем же названием, о них говорил мне Юримару. Над ними по-прежнему возвышался "Коммунист". А ещё двумя уровнями ниже весь пол был расписан странными символами. В центре сложной фигуры со множеством углов и ломаных линий лежало обнажённое тело Хатиямы, также украшенное символами и иероглифами. Рядом с ним сидел на пятках Юримару, держащий руки на рукоятках мечей. Он кивнул мне и поднялся на ноги.
- Не подходите к фигуре, - предупредила меня Кагэро, - это смертельно опасно.
Я и не собирался делать этого - все чувства внутри меня просто вопили о том, что задень я любую из линий хотя бы краем стопы, и мне конец. А меж тем Юримару принялся читать своё распевное заклинание: "Он сова хамба шуда сараба, тараман ва хамба сёдокан". Линии засветились чёрно-багровым, тело Хатиямы задёргалось и село. Юримару подошёл к нему и начал допрос:
- Почему ты предал нас, Хатияма-кун?
- Вы - продали нашу империю западным варварам из Германии и России, - ледяным тоном, как положено мертвецу, ответил Хатияма. - Вы желаете пробудить зло Синсэнгуми, чтобы уничтожить Токио.
- Кто рассказал тебе об этом? - быстро спросил у него Юримару. Было видно, что последняя фраза ему совсем не понравилась.
- Татэ-сан, - коротко ответил Хатияма.
- Кто он такой? - тут же бросил Юримару. - Только не говори, что он - агент "Щита", это мы знаем и без тебя. Говори всё, что знаешь о нём. Как он вышел на тебя? Что он тебе говорил? Что хотел от тебя?
Хатияма молча пялился на него. Похоже, мёртвый мозг его просто не мог справиться с таким потоком вопросов. Юримару сделал несколько быстрых пассов - символы на полу загорелись ярче, по стенам заплясали разноцветные всполохи. Потолка же я так и не увидел, пандус, по которому мы спустились сюда, просто уходил куда-то в темноту.
- Я не знаю, кто он такой, - ответил Хатияма, - кроме того, что он агент "Щита". Он встретил меня на улице, представился и предъявил удостоверение. Предложил переговорить и рассказал мне, что Мадзаки-тайсё в сговоре с Тухачевским-гэнсуй и Беком-тайсё желает предотвратить грядущую мировую войну, в которой наша империя обретёт величайшую славу и невероятную мощь, подчинив себе весь восток. А вы творите чёрное колдовство, разрушая тонкую материю столицы, чтобы пробудить великое зло Синсэнгуми.
- Заканчивай с этим, Хатияма-кун! - отрезал Юримару. - Говори, что он от тебя хотел?
- Он хотел, чтобы я передал ему все, что знаю о "нашем деле", - ответил Хатияма, - а после передал всю значимую информацию.
- Обычное дело, - пожал плечами я, надоело молчать в этом мрачной атмосфере, от мертвенного голоса Хатиямы меня передёргивало на каждой фразе. - Банальная вербовка.
- Не мешайте Юримару-доно, - одёрнула меня Кагэро. - Мертвец должен слышать только его голос. Это очень важная часть ритуала.
А сама-то как распространяется. Или на Кагэро это правило магии не работало. Такое тоже вполне возможно.
- Как и где вы должны были встречаться? - задал вопрос Юримару, хотя, по-моему, толку от него было немного. Не станет же этот Татэ приходить на место встречи, назначенное Хатияме, после событий-то прошлой ночи.
- Он сказал, что будет время от времени выходить на меня, - сказал Хатияма, - но не реже чем раз в неделю.
Юримару прочёл своё заклинание, кажется, наоборот, и тело Хатиямы осело на пол, знаки стали медленно гаснуть. Кагэро потянула меня за рукав к пандусу.
- А как же?.. - недоумевающе обернулся я на Юримару, севшего обратно в центре фигуры. У меня к нему накопилось очень много вопросов, а, выходит, задать их возможности нет.
- Нет-нет-нет, - решительно произнесла Кагэро. - Сейчас Юримару-доно трогать решительно нельзя. Возвращайтесь к себе в театр, у вас же, кажется, завтра премьера. Мы с Юримару-доно там обязательно будем. Не можем же мы пропустить ваш дебют, - рассмеялась она, ловко уходя от темы.
Продавец магических амулетов и оберегов катил свою передвижную лавку. Вечерние улицы были пусты и никакого навара ему, похоже, сегодня не светило. Но молодой человек, не терял бодрого расположения духа. Он катил свою лавку на колёсах в сторону Европейского театра, слегка прихрамывая при ходьбе. Лица его не было видно из-под большой соломенной шляпы, деревянные тапки нестройно выбивали ритм по булыжной мостовой. На улицах передового, почти европейского Синдзюку продавец амулетов и оберегов со своей лавкой на колёсах смотрелся несколько архаично, однако и такой уж редкостью не был. Не он один мерил шагами эти улицы, распространяя аромат благовоний, окружённый перезвоном десятков колокольчиков, приносящих удачу и монеток с дырочками, сулящих богатство. Многие из них останавливались перед Европейским театром в дни премьер и просто удачных спектаклей, когда там скапливалось много народу и тогда лавки их быстро пустели. Однако в вечернее время, почти что ночью, да ещё и до премьеры, это появление можно было счесть весьма странным.
Продавец амулетов и оберегов остановил свою лавку у дверей театра и опёрся локтями на стойку. Минут через пять из театра вышел антрепренёр Накадзо, нырнул головой под тент лотка.
- Что новенького можете мне предложить? - спросил он.
- Сейчас не до игр, - отмахнулся продавец, не поднимая головы, - ситуация обостряется. Я вышел на вражеского агента в нашей контрразведке, но на первой же встрече с ним на нас напали. Меня ранил в ногу какой-то стрелок, по виду гайдзин, насколько я успел заметить. Стреляет из пистолета просто великолепно, я был на крыше в полудесятке дзё от него, но он как-то умудрился попасть мне в ногу.
- Довольно о нём, - бросил Накадзо. - Кто были остальные?
- Это был гигант почти в дзё ростом, - ответил продавец, - но движется отменно быстро и ловко. Я едва успел уйти от него, спасся на крыше, где меня и подстрелил гайдзин.
- Это все, зачем ты хотел видеть меня? - поинтересовался Накадзо. - Весьма негусто и я не понимаю, для чего понадобилась такая срочность.
- На первой нашей встрече, - понизив голос, сообщил продавец магических амулетов и оберегов, - контрразведчик произнёс одно имя. Я хотел передать вам его слова после более детальной проверки, однако раз пошло такое дело, решил поторопиться.
- Тебе что-то угрожает? - тут же насторожился Накадзо.
- Да, - без обиняков ответил продавец, - похоже, на меня открыли охоту. Чувствую, недолго мне осталось гулять по улицам.
- Тебя прикроют, - отрезал Накадзо. - Говори имя.
Продавец подался вперёд и одними губами произнёс только одного слово. Но от него Накадзо побледнел, как полотно.
1 ноября 9 года эпохи Сёва (1935 г.) Токио
Меня трясло. Прямо, как перед боем. Ноги отказывались держать меня, ладони тряслись, так что я не был уверен, что смогу нормально фехтовать против Ютаро, а ведь наша сцена открывает весь спектакль. Сорвём её - и впечатление от премьеры будет скверным, и после этого я, скорее всего, распрощаюсь с Европейским театром, как и молодой Ютаро. Тем более, что на должность билетёра уже наняли - по крайней мере, на время, пока будет идти "Ромео и Джульетта", в которой занят весь коллектив, исключая только антрепренёра - расторопную девушку по имени Кавори. Она ведь вполне может стать и постоянным билетёром, вместо Ютаро.
- Третий звонок, - напомнила нам особенно грозная в своём алом плаще режиссёр Акамицу. - Готовьтесь, Капулетти-сан!
Перед спектаклем она всех называла только по ролям. Заиграла музыка и записанный на плёнку хор провел:
Две знатные фамилии, равно
Почтенные, в Вероне обитали,
Но ненависть терзала их давно, -
Всегда они друг с другом враждовали.
Когда же он закончил, я вышел на сцену (правда, не в шлафроке, как было у Шекспира), навстречу Ютаро и выкрикнул, протянув руку в кулису: "Подайте длинный меч мой!".
Спектакль начался.
Глава 10
Ноябрь 9 года эпохи Сёва (1935 г.) Токио
Вечеринка по случаю оглушительной премьеры "Ромео и Джульетты" была столь же оглушительной. Я никогда не бывал на подобных, ни в детстве, до Революции, ни, конечно же, в советское время. В закрытом садике, накрытом крышей, были расставлены столики с лёгкой закуской и напитками, приглашённые на праздник - большая часть из них, действительно, были кадзоку - фланировали меж ними, обмениваясь репликами по поводу прошедшего спектакля или заводя непонятные разговоры. Часто звенели бокалы, отовсюду слышалась приглушённая речь. Вокруг Асахико собралась большая группа поклонников и журналисток, щёлкали фотоаппараты на треногах, в воздухе над ними висело уже небольшое облачко магниевого дыма. Марина пользовалась чуть меньшим успехом, правда, вились вокруг неё, в основном, девушки, причём одетые показно по-мужски, кто в кимоно - иные и при мечах - другие в строгих костюмах, третьи, вообще, в военной форме без знаков различия. Меня весьма посмешило это обстоятельство. Даже у Сатоми и Готон были свои поклонники, хоть их было довольно мало. А вот нас с Ютаро, похоже, никто не запомнил и не узнавал без сценических костюмов, тем более, что обычные наши были весьма посредственными. Надо сказать, в сравнении с остальным блестящим обществом, мы с ним смотрелись весьма убого.
- Руднев-сан, если не ошибаюсь, - подошёл ко мне немолодой круглолицый человек в генеральском мундире с погонами тайсё, - вы отлично сыграли Капулетти. Позвольте мне выразить своё восхищение.
Он кивнул мне, изобразив поклон, и разгладил длинные, Семён Михалычу впору, усищи.
- Араки Садао-тайсё, - легко узнал я военного министра Японии, которым весьма заинтересовался после разговора с покойным Хатиямой. С таким врагом советской власти, как Садао, надо держать ухо востро, - благодарю вас. Хотя весьма странно, что вы обратили на меня внимание. Моя роль не слишком значительна.
- Руднев-тайи, - покачал головой Садао, зачем-то назвав меня капитаном, хотя моя служебная категория в РККА была только помкомбат, что ближе к старлею, польстил так, что ли, - именно роли второго плана часто делают или портят весь спектакль. Это понимают далеко не все, но истинные ценители европейского театра… - Он сделал неопределённый жест левой рукой. - Именно поэтому я хочу выразить вам своё восхищение. Ваш партнер Ютаро-кун, конечно, также весьма неплох, однако в силу почти детского возраста несколько теряется на фоне остальных.
- Боюсь, вы обидели бы его этими словами, Садао-тайсё, - усмехнулся я. - Он очень старался на репетициях, особенно усердно упражнялся в фехтовании.
- Он вряд ли станет профессиональным актёром, - отмахнулся Садао, - и ему ни к чему мои комплименты.
- Я тоже им очень вряд ли стану, - заметил я.
- Но вы же понимаете, что слова мои относились не только к вашей несостоявшейся актёрской карьере, - Садао подкрутил лихой седеющий ус и прищурил левый глаз.
- Прошу меня простить, Садао-тайсё, - развёл я руками, - я всего лишь скромный эмигрант из СССР, которого по счастью взяли декоратором в такой театр.
- Вы не боитесь агентов НКВД? - спросил Садао. - Ведь вы офицер почти секретных войск, наверное, подписывали какие-то бумаги о неразглашении, вас ведь могут за эти секреты убить.
- Никаких секретов я не знаю, - отмахнулся я, - и в НКВД это, думаю, отлично знают. Я давно уже был на плохом счету в армии, потому и воевал самое большее на "Большевиках".
- А как вы попали на этот плохой счёт? - удивился Садао, почти непритворно.
- Оставьте, Садао-тайсё, - рассмеялся я, - вы же настолько хороший специалист по Советам, задаёте мне такой вопрос. Или хотите сказать, что ключевое значение слова "происхождение" вам ничуть не знакомо?
- Конечно же, знакомо, - мгновенно сбросил с себя всё притворство Садао, - и весьма прискорбно, что столь блестящее происхождение, как ваше, на у вас на родине ставиться многим в вину. Вам ещё удалось вовремя покинуть страну, а многие остались и сгинули в НКВД.
- Я покинул родину именно из-за этого, - сказал я, - бороться с подобным положением просто невозможно.
- Но ведь есть же патриоты России, именно России, а не того ублюдочного СССР, - Садао схватил бокал со столика и залпом осушил его, - кто борется с советами из-за границы!
- Это вам не ко мне, - усмехнулся я, указывая на окружённую девушками Марину, - Киришима-сан, ещё в бытность свою Мариной Киришкиной, служила под началом Шкуро.
- Она почти пятнадцать лет назад покинула Россию, - возразил Садао, - и совершенно не представляет современных реалий, в отличие от вас, Руднев-сан.
- Я не гожусь в борцы с режимом из-за границы, - решительно заверил я его, чтобы пресечь эту тему. - я хочу просто жить и нормально работать здесь, раз уж мне удалось так хорошо устроиться.
- Вы можете устроиться куда лучше, Руднев-тайи, - продолжал давить Садао, - вам нужно только принять моё предложение.
- Во-первых: вы его ещё не озвучили, - заметил я, - а во-вторых: я в любом случае откажусь. Меня всё устраивает, и менять что-либо я не желаю. И это моё последнее слово, Садао-тайсё.
- Весьма грубо, Руднев-тайи, - усмехнулся Садао, так что шикарные, особенно для японца, усы его встали торчком.
- Мы с вами люди военные, - ответил я, - хоть я и в прошлом, и привыкли выражать свои мысли прямо и точно, как на плацу или в бою, где политесам места нет. Вы сделали мне неясное предложение, я от него отказался в таких фразах, что повторять его смысла нет.