- Честно говоря, я был весьма удивлен. Почему ваш батальон… - Зимников сделал короткую паузу, очевидно размышляя, следует ли использовать слово "перебежчиков" или "дезертиров". – Не был раскассирован, как это обычно делается. И в особенности - почему его придали моей бригаде, с учетом уже имеющейся части из европейских добровольцев, которые очень не любят вашего брата.
Зимников помолчал, словно приглашая англичанина к диалогу, но тот счел за лучшее воздержаться от комментариев. Неподалёку снова начали стрелять, донеслись отрывистые выкрики команд – пехота снова училась окапываться.
- Хотя не нам толковать решения высшего командования, - решил Зимников, так и не дождавшись ответа, и неожиданно сменил тему. – Джеймс, почему вы решили перейти к нам, присягнуть Империи и Его Величеству Константину?
- Я бы не хотел повторять эту историю, тем более, что уже не раз подробно описывал происшедшее.
- И все же? – настоял полковник, доброжелательно, но твердо. – Английских перебежчиков у нас немало, но никто не переходил целым батальоном.
- После того, как мой брат попытался поднять мятеж, меня убрали из действующей армии и перевели в охрану утилизационного пункта. Далее – в охрану медицинской лаборатории. Там я решил, что мне не по пути с Евгеникой, и нашёл единомышленников. Нация поступала разумно, убирая ненадёжных с фронта, но ошиблась, собрав их в одном месте. Мы смогли захватить арсенал, освободили часть заключённых и пробились к вам по реке.
Ванситтарт помолчал и закончил:
- Не понимаю, зачем это говорить ещё раз.
- Я все ещё пытаюсь понять, что подвигло лично вас на дезертирство, - без недомолвок ответил Зимников. – Мы – не тыловики и даже не линейная пехота. Мы – гвардия, и в моей бригаде есть люди, в которых я совершенно не уверен. А должен быть уверен.
- Лично я принял окончательное решение после того, как при мне младенцу воткнули в палец иголку, на всю длину, чтобы ребенок не мог согнуть его, - ответил англичанин, ровно, спокойно, без единой эмоции на холеном лице. Только прежде едва уловимый акцент в его речи теперь стал четче, жёстче. – Для наиболее корректного проведения медицинских экспериментов.
- Весомая причина, - очень серьезно согласился полковник. – Что же, вот в это я готов поверить. Далее – чего вы хотите?
- Я вас не понял.
- Чего вы хотите от службы в моей бригаде? Спасения? Искупления? Просто пережидаете время?
Впервые за время всего разговора Ванситтарт ощутимо замялся. Словно неожиданные повороты беседы пробили крошечную брешь в тщательно выстроенной броне выдержки и видимого безразличия.
- Вы не поймете, - с усилием проговорил он, наконец.
- Я очень постараюсь, - пообещал полковник.
Ванситтарт задумчиво пригладил ладонями мундир, смахнул с рукава пылинку.
- Я ведь могу и обмануть, - предположил он.
- Это вряд ли, - сказал Зимников. – Конечно, трудно тягаться с английской школой аристократического лицемерия…
Джеймс чуть шевельнул бровью, очень уж не вязалась правильная и четкая речь полковника с его "дубовым" видом солдафона, прямого как ствол и жёсткого как солдатская подошва.
- … Но мне пятьдесят два года, - продолжал Петр Захарович. - Тридцать четыре из них я провел в войнах по всему миру. Я умею разбираться в людях и не думаю, что вам по силам меня надуть.
Неподалёку на землю легла широкая тень – в небо поднимался дирижабль. Определить назначение на таком расстоянии было невозможно, но всяко не гражданский. Зимников некстати вспомнил, как много лет назад совершил перелет через Тихий океан на туристическом дирижабле фешенебельного класса. Хорошее получилось путешествие, хотя насладиться им как следует не получилось – тогда Петр Захарович не отдыхал, а работал в несвойственной для себя роли телохранителя и едва не погиб. Стараниями англичан, кстати.
- Вы верите в бога? – спросил Джеймс Ванситтарт.
- Да, - немедленно ответил Зимников. – Но при этом я верю в то, что он предоставляет людям делать собственный выбор и расхлебывать все последствия.
- Понятно. Я тоже. Однажды мой брат процитировал Исайю – "В тот день поразит Господь мечом своим тяжелым, и большим и крепким, левиафана, змея прямобегущего, и левиафана, змея изгибающегося, и убьет чудовище из моря". И с некоторых пор я думаю, что Нация, Евгеника – это Левиафан. А нашествие – это испытание для всех нас. Великое искушение для всего народа моей Британии… Которое мы не смогли отвергнуть. Не все, но многие – не смогли.
Джеймс склонил голову, легонько толкнул носком начищенного сапога маленький цветок, неведомым образом сохранившийся на изрытом поле. Зимников молча ждал, не глядя на англичанина, сцепив за спиной железные руки.
- Когда‑нибудь это закончится, - тихо продолжил Ванситтарт. – Господь посылает испытания, но всегда даёт силу для их преодоления. Чудовище из моря падет. И мой несчастный народ не избежит возмездия. Оно будет заслуженным, но наверняка чрезмерно жестоким. И когда это случится, я хочу, чтобы торжествующие победители помнили о нас. О тех, кто сражался против евгенической нежити и своих же заблудших собратьев. Может быть, память о нас сможет выкупить хотя бы малую часть грехов, которые вы припомните моей родине.
- Любопытно, - протянул Зимников. – Любопытно… Многое объясняет. Что ж… Джеймс… идите. Вам нужно ещё много тренироваться, чтобы достойно вписать себя в историю этой войны… и моей бригады.
Глава 12
Несмотря на разгар календарной весны, температура стояла по–настоящему зимняя, под двадцать градусов мороза. Томас был тому весьма рад, потому что если бы не холод, то комары, гнус и прочая зловредная фауна уже пировали бы вовсю. А это сейчас было бы крайне не своевременно, потому что какая же это Мистерия, если участники ежесекундно отбиваются от кровососов, нарушая строгую простоту церемонии?
Тьма за окном расцвела отблесками жёлтого и красного – на плацу зажигали костры, подкладывая в огонь цельные стволы деревьев. Этой ночью в лагере не загорится ни одна лампочка, только живой огонь. Пламя, несущее смерть и дарующее жизнь, очищающее от скверны и благословляющее избранных.
Нобиль натянул перчатки, гладкая белая ткань облегала пальцы, как вторая кожа. Когда‑то он прочитал, что у японцев белый цвет символизировал смерть. Идея понравилась Фрикке, и на мистериях ягеров он появлялся только в белоснежной форме – ни единого пятнышка, только крошечные триксели окаймляют воротник и обшлаги рукавов. И тем ярко выделялся на фоне темно–серых мундиров.
В дверь негромко постучали.
- Войдите, - пригласил Томас, одергивая китель.
Это оказался юноша адъютант. С того вечера в казино между лейтенантиком и нобилем установилась специфическая духовная связь. Томас видел в мальчике свое отражение в далёкой юности - юную, наивную душу, преданную правильным идеалам, но ещё не закалённую тяжкими испытаниями. А лейтенантик в свою очередь тянулся к суровому вождю безумной и буйной вольницы "волков", стараясь понять, разгадать секрет его почти мистической силы духа.
Фрикке сделал лёгкое движение рукой, опережая и прерывая уставное приветствие.
- Вольно. Есть вопрос?
- Так точно, - выдавил юноша. Торжественные мероприятия были ему ещё в новинку, и хотя парадная форма сидела безупречно, но для опытного взгляда все же самую малость неправильно. – Я хотел бы задать вопрос…
Томас не стал утруждать себя чем‑нибудь наподобие "я слушаю" или "говори", он лишь приподнял бровь, подвешивая портупею.
- Зачем тогда… вы сделали… зачем… эта безобразная драка… - молодой человек краснел и запинался, видимо, от волнения забыв подготовленную речь и подобранные формулировки.
Но Томас понял, он сдержанно улыбнулся, вспоминая упомянутый вечер в казино. Да, это было весело… и красиво.
***
Панцерпионеры входили по одному, сразу же строясь "клином". Два человека, три, пятеро, вот уже десятеро. Всего их оказалось пятнадцать человек, полное отделение. Вероятно, самые лучшие. Не сказать, чтобы совсем одинаковые, но похожие как оловянные солдатики из одного набора, раскрашенного вручную – высокие, не менее метра семидесяти пяти, широкоплечие, в угольно–черной форме с серебряными погонами, пуговицами и знаками различия. Все с одинаковой короткой стрижкой очень светлых, почти белых волос. Неверный свет не позволял рассмотреть цвет глаз, но Фрикке и так знал, что они либо установленного оттенка синего и голубого, либо серые. Зеленоглазые считались представителями высшего, наиболее рафинированного расового типа и в армии не встречались – драгоценный расовый капитал нельзя было растрачивать впустую, подвергая опасностям военной жизни.
Пришельцы дышали жизнью и мощью, их движения были точны и плавны, обладая той законченностью, какую дают только безупречное происхождение, врождённое здоровье и годы тщательно просчитанных тренировок. Щит и карающий меч Нации, новое поколение Фабрик жизни. У предводителя "черных" в чине оберфельдфебеля на левом плече разместилась нашивка в виде стилизованного щита.
На мгновение Томас буквально выпал из реальности, переживая момент катарсиса. Подумать только, прошло почти сорок лет с того дня, как он впервые открыл манифест Астера, вчитываясь в расплывающиеся строки скверного шрифта. Будущее, новое, сияющее будущее открылось на страницах жёлтой оберточной бумаги. То грядущее, которое сам Фрикке не надеялся увидеть. Он твердо решил принести самое себя в жертву, положить собственную жизнь в фундамент евгенического совершенства, на котором воздвигнется волшебное здание совершенной расы. И все же увидел этот новый мир воочию.
Впрочем, экстатическое переживание длилось от силы несколько мгновений, а после уступило место деловитой решительности. "Черные" были великолепны, но они угрожали упорядоченному ходу вещей в дивизии, и это следовало так или иначе прекратить. Томас с видом праздной небрежности облокотился на стол, сделав незаметный жест.
Черный клин мерно топоча высокими ботинками с подковками на подошвах двинулся к центру зала, устремившись вершиной прямо к столу нобиля. Бррррум, бррррумммм - грохотали подковки по деревянному полу. Ягеры - и "римляне", и "вавилоняне$1 - оставляли выпивку с прочими развлечениями, понемногу стягиваясь вокруг "братьев". Не доходя трех шагов до стола, черный клин остановился, без видимой команды, как единый человек в пятнадцати лицах.
Оберфельдфебель сумрачно обозрел зал, демонстративно, неспешно, брезгливо кривя губы.
- Моё почтение, - низким, басовитым голосом произнес он, обращаясь вроде бы к Томасу, но старательно смотря поверх головы нобиля. – Прошу прощения за то, что не приветствовал по форме, но как я слышал, здесь все очень… - тонкие губы скривились ещё больше. – Очень неформально и просто? Все обращаются друг к другу на "ты" и даже панибратски хлопают офицеров по плечам?
Среди ягеров прошел лёгкий шумок и зловещее перешептывание. Полукруг вокруг клина "черных" стянулся, охватывая, как стая гиен. На бесстрастных лицах панцерпионеров не отражалось ни единой эмоции.
- Да, здесь такое в порядке вещей, - медленно проговорил Томас, постукивая по столу фалангой согнутого пальца, словно оттеняя каждое слово. – Но такую привилегию предстоит сначала заслужить.
Нобиль склонился вперёд, испытующе глядя на собеседника. Тот возвышался над худощавым седовласым Фрикке, как осадная башня.
- Вы пока – не заслужили, - веско закончил Томас.
"Черный" усмехнулся, неприятно, с видом собственного превосходства, глядя на нобиля сверху вниз.
- А мы должны что‑то "заслужить" у этого сброда? – с плохо скрытой, точнее совсем не скрытой издёвкой спросил оберфельдфебель. Подумал пару секунд и добавил. – Или у того, кто добровольно опустился до их уровня?
Слово было сказано, вызов брошен. Без паузы и промедления Томас резко щелкнул пальцами, и ягеры бросились на черных, как стая волков – все сразу, молча, в едином порыве, едва ли не клацая зубами от ярости.
Панцерпионеры были вполне готовы к такому повороту, собственно, ради него они и явились. Но молниеносная и слаженная атака все же оказалась слишком быстрой и неожиданной. Хотя клин и свернулся почти сразу в плотный круг, однако, трое или четверо людей в черной форме с ходу оказались сбиты с ног, задавлены числом и натиском. Но "черные" не дрогнули, приняв бой и отбиваясь с большим искусством. Они дрались с той же молчаливой решимостью, с какой пришли, без слов, понимая друг друга с полувзгляда. И ягеры один за другим разлетались в стороны под ударами тяжелых кулаков. Пытавшихся пройти по нижнему уровню встречали коваными ботинками, ломая ребра и челюсти. Но и ягеры не отступали, добирая нехватку веса и техники численным перевесом. Снова и снова они бросались на противников по трое–четверо за раз, пытаясь разбить вражеский строй или хотя бы выдернуть из него отдельного бойца. Иногда удавалось, чаще нет, но атаки шли одна за другой.
Все с той же ленивой небрежностью Томас наблюдал за побоищем. За окном послышался нарастающий топот множества ног, перемежаемый воплями "бей черную сволоту!". В отдалении гнусаво завыл тревожный "галльский" рожок, которым пользовались панцерпионеры. Битва грозила одним скачком выйти на новый уровень.
Томас вновь щелкнул пальцами и негромко произнес:
- Достаточно.
И ягеры все, как один, уподобились марионеткам, у которых одним движением ножниц разом обрезали все ниточки.
Крепко побитые, в разорванных тогах, покрытые синяками и кровоподтёками они рассыпались в стороны, открывая взору сильно прореженных, но непобеждённых "черных". Противники тяжело дышали, сжимали окровавленные кулаки и мерили друг друга злобными взглядами. На полу стонали и пытались ползти те, кто уже не мог встать. "Волки" споро растаскивали своих раненых, "черные" затащили собственных пострадавших в середину строя.
За окном что‑то коротко пролаяли, неразборчивую команду, прогремела длинная очередь из пулемета. В дверях не появился ни один человек. Полуживой адъютант сжался на стуле, руки он положил на стол, как бы подчеркивая спокойствие, но белые от напряжения костяшки пальцев выдавали крайнее смятение.
Томас встал, легко подпрыгнул на месте, в боксёрской манере, качнулся из стороны в сторону. Сделал несколько быстрых, летящих шагов и оказался лицом к лицу с оберфельдфебелем.
- А чего стоишь ты? – легко и почти весело спросил он.
Пионер смерил взглядом противника, хотел было что‑то сказать, но Томас молча указал пальцем на его нашивку в виде щита, а затем хлопнул себя по затылку. "Черный" нахмурился, на его лице отразилась сложная смесь эмоций, от недоверия до какого‑то братского признания. Нашивка была признаком особой отметки – золотой пластины, вживлённой в основание черепа, высшей награды, выдаваемой за особые заслуги перед Нацией или феноменальное мужество в бою. Сам Томас получил такую, когда организовал похищение профессора Айнштайна, сумев договориться с некоторыми глупцами из американского истеблишмента, считавшими себя особо дальновидными и расчетливыми.
Решившись и признав в нобиле равного, пионер без лишних слов и промедления принял боевую стойку и двинулся по кругу, словно обходя противника. Он был хорош, очень хорош – высокий, подтянутый, массивный, но притом быстрый. Хорошая, грамотная стойка выдавала опытного бойца. Томас вдохнул полной грудью, наклонил голову, прижав подбородок к груди, и так же сделал шаг.
Сколько Фрикке себя помнил, он никогда не боялся рисковать. Томас был безжалостен ко всем, и в первую очередь к себе, но в то же время абсолютно верил в свою силу и исключительность. Там, где другие начинали колебаться и подсчитывать шансы, теряя время, он шел напролом, не оглядываясь и не сожалея. Прочие отступали или погибали. Он – побеждал, потому что иначе просто не могло быть.
Поэтому нобиль без тени сомнений вышел против панцерпионера, небрежно отметя все мысли о своем возрасте и иных недостатках.
Оберфельдфебель сделал только одну ошибку, он решил не очень больно бить собрата по золотому знаку. Первый удар пионер нанёс вполсилы, полураскрытым кулаком, чтобы просто сбить с ног и завершить схватку. Здоровенная рука полетела в лицо невысокому, щуплому по сравнении с "черным" противнику, но каким‑то образом лишь мазнула по скуле. Затем руки бойцов на мгновение сплелись в странный узор, Томас сделал сложное и слитное движение, одновременно шагая вперёд, чуть приседая и разворачиваясь на левой ноге. Его ладонь с выпрямленными и сжатыми пальцами мелькнула быстрее мысли, впечатываясь в правое подреберье противника. Как ужалившая змея, нобиль мгновенно качнулся назад, разрывая дистанцию и уходя от возможного ответа, но в этом уже не было нужды. Гигант остался стоять на месте, сложившись почти пополам, его руки безвольно упали, из горла вырвался надрывный хрип. Затем оберфельдфебель повалился на колени и, скрючившись, рухнул, как подрубленное дерево, свернувшись гусеницей и жадно хватая воздух ртом. На подбородке выступила кровь. Ягеры завопили от восторга, скандируя "Но–биль! Но–биль!", из уст панцерпионеров вырвался слитный вздох немыслимого удивления.
- Неплох, очень неплох. Но, как все мальчишки, самоуверен и предсказуем, - резюмировал Томас. - А я умел убивать ещё тогда, когда его папа не вполне представлял, что за штука болтается у него между ног.
Он с грустью обозрел ягеров, и под взглядом, полным печали, утихали самые буйные скандалисты.
- Я разочарован, - веско, тяжело произнес Фрикке. – Почти пять десятков против пятнадцати человек. И они устояли…
Ягеры молча потупили головы, крыть было нечем.