Главная героиня мечтает превратить Россию в идеальную страну. Узнав, что ее друг изобрел машину времени, она решает обратиться за помощью к Сталину, который, по ее мнению, заложит в 1937 году основу нерушимой державы. Удастся ли ей убедить Сталина в своей правоте, во что превратится Россия, если сработают компьютерные программы, и что станет с миром… Об этом читайте на страницах романа.
Елена Хотулева
Попытка – не пытка
Я прислонилась к парапету смотровой площадки и с досадой посмотрела на высотку МГУ. Где-то там, в том мире, куда еще совсем недавно я легко заскакивала с помощью машины времени, это здание он посвятил мне. Это и еще семь… Точнее, шесть, потому что в моей реальности восьмой дом в Зарядье так и не был построен.
Низкие облака шарахались от шпиля и убегали в сторону области. Под ногами раздавалось кряхтение воробьев. Вчера я могла изменить ход мировой истории. Сегодня я размышляю, как жить дальше.
Я до одури сжала в руке острый ключ от автомобиля и камнем ухнула в воспоминания…
В тот день, а было это несколько месяцев назад, я зашла перекинуться парой словечек с Натанычем.
– Привет, как скрипишь?
– Как телега, везущая на погост девственницу! – Мой престарелый и вечно диссидентствующий друг был в хмуром настроении.
Усевшись на хроменькую табуретку, я стала чесать языком:
– Знаешь, работодатели исчерпали до дна свою совесть и теперь бродят по столице как есть, бессовестные и злые. За переводы они платят копейки, да и то только после того, как станцуешь перед ними непристойный ритуальный танец. Нет, я не говорю, что все плохо! Когда работа имеет место быть, то жизнь становится просто как нуга в шоколаде – вроде сладко, а зубы сводит. Просто хочется немного, ну граммов примерно сто пятьдесят, спокойствия и мира в душе…
Он прервал меня, грохнув на стол щербатую чашку с утопленным в ней пакетиком чабрецового чая:
– Пей. И молчи. Потому что когда начинают говорить такие, как ты, сводит судорогой даже зубные протезы.
– Скажешь, что я не права?
– Ох, ты знаешь, мне таки за жизнь уже пришлось сказать столько, что кажется, мой говорильный аппарат издох еще в прошлом тысячелетии.
Это он загнул. Уж мне-то было известно, что ругать всех и вся он мог днями напролет. Этой трепалогией он заразился еще в молодости, когда корчился в подобии рок-н-ролла и носил неприлично узкие брюки. Заразился и не нашел панацеи.
Наверное, именно поэтому я с ним дружила. Стоило рассказать ему о хоть сколько-нибудь важной для меня вещи, как он сразу же выворачивал все наизнанку и начинал меня смешить. Теперь я думала о его скрюченных в пароксизме отчаяния протезах и хохотала.
– А что такого веселого я сказал? Ты приходишь к старому больному человеку, начинаешь закатывать свои прекрасные глаза, костеришь всех хоть как-то преуспевших и хочешь, чтобы я соглашался с тобой, как пионер на Красной площади? Кстати, о Красной площади! Не нравится мир за окном – сходи на ретродискотеку.
Я поперхнулась чаем. Этого только не хватало. Со школы не выношу дискотек.
– Натаныч, дорогой! Ты меня не понимаешь. Мир мне нравится. Просто мне противны эти взаимоотношения, когда работать надо не головой, а когтями и зубами. Да и вообще! – Я стала размахивать руками, как голландская ветряная мельница. – Где равенство, где братство, где свобода? Хочу жить при коммунизме, когда каждому – по потребностям, а от каждого – по способностям.
Он уставился на меня печальным барбосом:
– Ты, когда в квартиру заходила, об косяк случаем не ударилась?
– Нет, знаешь, не ударилась. И справедливости ради хочу задать тебе вопрос: ты что, доволен жизнью?
Смахнув на пол крошки от печенья, Натаныч тяжело вздохнул и стал нудно, как ослик из старого мультика, рассказывать о своем бытии:
– Ну, в общем я не жалуюсь… Сдаю квартирку моей покойной кузины, старой девы, получаю льготы как ребенок репрессированных родителей, сижу за новеньким компьютером и ради удовольствия разрабатываю всякое разное уникальное и непременно достойное Нобелевки…
– И что же таки ты разработал? – ехидно спросила я, подражая его интонации.
Он, как водится, решил уйти от ответа и затянул волынку:
– Было время, я подрабатывал патентами… Придумывал неперегорающие лампочки со встроенными диодами. Проектировал компактные гидростанции, которые без плотин могли электрифицировать целые колхозы. Однажды запатентовал двигатель, работающий на подсолнечном масле…
Я решила вернуть его к тематике более актуальных исследований:
– Это все ерунда. Ты лучше скажи, можешь ли ты переделать этот мир.
К моему удивлению, вместо словесной дребедени Натаныч произнес пафосную речь:
– Да, милое и не созревшее мозгами создание! Я придумал нечто такое, что при определенных обстоятельствах произведет такой нейтронный взрыв в мозгу политиков, что они разрыдаются, бросятся мне на шею и начнут вращать нашу миленькую планетку в сторону процветания.
Он с любопытством посмотрел на меня, видимо надеясь на шквал восторженных вскриков, и тихо добавил:
– Только я еще не догадался, кто именно сделал самый значительный ляп в организации мироустройства.
– А это важно?
– Очень! Хочу понять, кого пренепременно надо кокнуть в прошлом, чтобы настоящее уподобилось садам Семирамиды. Вот подумываю о Гитлере. Но знаешь, все больше прихожу к выводу, что на него не повесишь, к примеру, ответственность за мировой терроризм, да и к распространению наркотиков он не причастен. Тут надо рыть глубже и искать, так сказать, ключевую фигуру…
– Ты что ли машину времени изобрел? – безразлично прервала его я, знавшая по опыту, что все изыскания Натаныча, о которых он мне, как правило, подробно рассказывал, хоть и были действительно гениальными, но до сих пор ограничивались только какими-нибудь говорящими кофемолками да танцующими батареями центрального отопления.
Вместо ответа мой друг метнулся к входной двери, ужасающе скрежетнул гигантским ржавым засовом, вернулся ко мне и вполголоса произнес:
– Да, машину времени. И она таки прекрасно работает.
Собственно, с этого все и началось. Потому что дальше для нас обоих наступила жизнь, полная почти что шизофренических событий.
От удивления я покачнулась на табуретке, зацепилась колготками за неровность на деревянной ножке стола и, плеснув на юбку чай, прошептала:
– А как ты проверил, что машина функционирует?
Сама того не ведая, я нажала на спусковой крючок Натанычева красноречия.
– О! Это не так-то просто рассказать! Точнее, нет… Сиди, молчи и слушай. Потому что сейчас, да, да, таки в этот самый распрекрасный момент твоей жизни ты узнаешь… И я приложу к этому максимум усилий… Так вот, ты узнаешь, как великие ученые на собственном опыте проверяют свои бессмертные открытия. Да! Да! Я! Я изобрел машину времени и испробовал на себе. Это было всего один раз. Но как важен этот один раз для мировой науки… Да что там наука! Он важен для истории!
– Ты что, в прошлое летал?
– Летал. Летал и вернулся – вот что главное. Вернулся целым и невредимым! И если тебе интересно, а я ведь знаю, что ты безудержно любопытна и даже нескромна в своей любознательности, то я тебе расскажу, куда именно я решил отправиться.
– К Гитлеру? – решила подколоть его я.
Он передернулся, будто проглотил личинку короеда:
– С ума сошла?
– А куда?
– Маму свою повидать хотел. Она ведь умерла, когда мне было чуть больше года. Вот слетал, познакомился и возвратился обратно.
Почему-то в этот момент меньше всего меня интересовала история его детства, которую за время нашего знакомства он рассказывал мне многократно. Я была настолько недовольна безработицей, ростом цен, инфляцией, межнациональной рознью, наркоманией, коррупцией да и вообще всем происходящим в стране, что решила перейти от слов к делу:
– Очень за тебя рада. И все же! С помощью твоей великой машины можно хоть что-то изменить в плачевном положении нашего отечества?
Он почесал лысеющий затылок и посмотрел на меня поверх очков-половинок:
– Вот не люблю я, когда ты припираешь меня к стенке и задаешь эти дурацкие прямые вопросы.
– Значит, ты врал, когда рассказывал про Гитлера и рыдающих от счастья политиков?
Оказалось, что он не врал. Просто приукрашивал, как это и положено великим деятелям науки. Да и что он такого сказал? Ну пошутил ради красного словца, что хотел укокошить Адольфа. И про проблемы мирового терроризма зря брякнул – не волнуют они его вовсе. А что волнует? Да, собственно, больше ничего. Ведь это все он изобрел только для того, чтобы увидеть живыми своих родителей. Теперь дело сделано, и машина как-то даже и не нужна…
– Так не пойдет! – ультимативно заявила я, возмущенная его мещанскими настроениями. – Если ты ее действительно сконструировал, то теперь от меня не отвертишься. Историю буду вершить я. А ты будешь действовать под моим начальством.
– Ну… Ну… Ну… – мычал он и задумчиво рассматривал пятно на линолеуме. – Ну если ты такая идиотка… То тогда, конечно, можно попробовать что-то изменить. Но ты же знаешь, что последствия могут быть катастрофические.
Я пропустила его комплимент мимо ушей и начала громко рассуждать:
– Да, ты прав! В ранней молодости я действительно читала много научной фантастики. И как дважды два знаю, что просто так, бездумно и безответственно, в прошлом не ковыряются, потому что машина времени запросто, как сливной бочок туалета, может смыть настоящее в полный хаос. Но соблазн сделать из нашей страны конфетку столь велик, что удержаться невозможно. Что отделяет нас от счастливой жизни? Какая-то пара-тройка полетов в прошлое, разборки с кем-то из великих и заметание следов. Все! Дело, как говорится, в шляпе. Неприятности долой, даешь благосостояние и спокойную счастливую жизнь! Натаныч! – Я громко захлопала в ладоши. – Я тебя обожаю! Нам осталось только догадаться, куда лететь и с кем говорить.
– А ты чего, собственно, хочешь добиться? – почему-то свистящим шепотом спросил он.
Покусав губы, я была вынуждена признаться в некоторой некомпетентности:
– В принципе… Я хочу, чтобы моя родина, а под ней я понимаю СССР…
– СССР? – уцепился за слово мой друг. – Если ты хочешь Союза, то тебе к Горбачеву Михал Сергеичу. Вот с ним и веди душеспасительные беседы. Я тебя отправлю в 1985 год, и там ты скажешь нашему последнему генеральному секретарю: не правы вы, дорогой мой товарищ, не надо вам республики отпускать на вольные хлеба да всякую перестройку устраивать.
– Нет, это глупо, – очень серьезно заявила я. – Надо понять, на каком этапе была допущена принципиальная ошибка в управлении государством.
Великий изобретатель воспрянул духом и оживился:
– Принципиальная ошибка? Да я просто спец по принципиальным ошибкам! Я тебе назову имя того лоха, из-за которого мы имеем то, что имеем. Его зовут Николай Второй. Это он до того страну распустил, что большевички твои любимые власть захватили. Вот его и надо первым к стенке ставить.
Я ударила ребром ладони по исцарапанной столешнице:
– Ставить к стенке никого не будем! Это, знаешь ли, не метод. Николай Второй, кстати сказать, святой, и трогать его не надо. Да и вообще, я же ясно сказала, что хочу жить в СССР. И при чем тогда тут твой Николай?
Оказавшись в интеллектуальном тупике, Натаныч зажег газ и поставил на огонь чайник. Я сидела молча и подрыгивала стоптанным шлепанцем. Отсутствие глубоких знаний истории тяготило и навевало мысли о тщетности существования. Иметь такой инструмент в руках и абсолютно не понимать, как его применить на практике! Эта мысль просверлила бы дыру в моем мозгу, если бы горькие раздумья не прервал истошный писк мобильного. Оказалось, что сын забыл ключи и бьется в дверь нашей квартиры, как Финист Ясен-сокол. Устремившись его спасать, я ушла домой и оставила Натаныча допивать в одиночестве свой веникоподобный чай.
* * *
Ночь я провела в кошмарах. Мне снилось, что Николай Второй в алом шелковом халате, сидя на хромом осле, выезжает на площадь и отдает приказ гильотинировать Гитлера. После этого сводный Краснознаменный оркестр играет гимн СССР, и в небо взлетает дирижабль с портретом Столыпина. Проснувшись ни свет ни заря, я потопала на кухню пить кофе.
Тяжелые, как гантели, думы давили на мозг и не позволяли расслабиться. Почему я вообще так сразу ему поверила? Может, Натаныч не изобретал никакой машины и вся эта сказочка была придумана лишь для борьбы со скукой? А вот еще вариант: он действительно смастерил что-то там похожее на временной портал, но использовать его можно только для просмотра прошлого, а никаких серьезных действий нам осуществить не удастся. Но, с другой стороны, я не могла отрицать, что Натаныч – гений, каких свет не видывал. И уж если кому и суждено было в наши дни изобрести машину времени, то, конечно, именно ему – человеку с мозгом робота и внешностью засушенного таракана.
– Надо с кем-то посоветоваться, – пробормотала я себе под нос и, увидев на часах вполне приемлемые для разговора цифры 8.00, стала звонить троюродной сестре-историку, которая днями и ночами писала монографии в каком-то архиве.
Быстро договорившись о встрече, я осой вылетела из дома и уже спустя полчаса сидела на кухне у Галины.
– Я не совсем поняла, о чем ты хочешь со мной побеседовать, – она произносила слова очень аккуратно и в нос, будто бы всю жизнь провела в парижском пансионе. – Ведь я исследую историю первой половины двадцатого века, причем не всех государств, а только СССР и Германии.
– Это подходит! – Мне очень хотелось побыстрее избавиться от нудных вступлений и перейти к делу. – Вот скажи, если бы тебе, как специалисту, дали машину времени, то как бы ты стала исправлять мир?
Галя нервно завязала узелком розовый носовой платочек:
– Ты говоришь о мечте каждого настоящего историка. Велик, ох как велик соблазн поставить эксперимент и узнать, что было бы, если бы… Но это невозможно…
– Возможно или нет – дело десятое. Ты по существу говори! Кто виноват? Что с ним делать?
Я была уверена, что в ответ она снова занудит и будет мурыжить меня часа два, рассказывая о том, что история – наука, существующая вне экспериментов. Однако вопреки моим ожиданиям она вдруг выдала перл:
– Искать надо не слабого и глупого, а сильного и мудрого! – После этого, кажется, впервые в своей благочестивой жизни сестра сверкнула на меня глазами и томно произнесла: – Если бы я могла улететь в прошлое, то отдалась бы на милость Александру Македонскому. Думаю, что со мной он бы сумел превратить землю в Эдем…
Каким образом в ее образованном сознании возник столь парадоксальный образ, я разбираться не стала. А сославшись на срочные дела, постаралась скоренько с ней проститься и вернулась домой. На часах было 10.30 – время, когда Натаныч еще спал сладким сном, отдыхая после традиционных ночных экспериментов. Делать мне было нечего: сын уже ушел в институт, мои переводы ждали согласования у заказчика, приготовленный вчера обед занимал полхолодильника, а что касается пыли, то на нее я предпочла не обращать внимания и погрузилась в трясинообразные думы.
Итак. Искать надо сильного и мудрого. Мудрого и сильного. Сильного и мудрого.
– Поняла! – возопила я в пустоту квартиры и снова ушла в себя.
Здесь, в этом времени, найти ответ на вопрос о том, как создать идеальную страну, невозможно. Невозможно просто потому, что, во-первых, никто из ныне здравствующих политиканов не имеет понятия, как сделать этот мир лучше, а во-вторых, мало кто из власть имущих на самом деле в этом заинтересован. В итоге задача сводится к поиску некогда жившего высокопоставленного патриота, который сможет самостоятельно все продумать, применить на практике и заставить историю развиваться в нужном направлении. И уж конечно, это будет не Николай Второй.
– Натаныч! Просыпайся! – заорала я в трубку, когда сонный голос послал меня рыть траншеи в Гонолулу. – Я сейчас к тебе поднимусь для серьезного разговора. Оркестр можешь отпустить – в почестях я не нуждаюсь.
Он встретил меня на пороге, сонно качаясь, как камыш на ветру:
– Между прочим, я сплю-таки не просто так… Не за ради эфемерного удовольствия, как ты могла бы предположить. Я сплю, чтобы дать своему организму силы для новых великих свершений. А ты нарушаешь нейронные процессы в моем мозгу, тем самым лишая человечество уникальных разработок…
Я потащила его на кухню, где от свиста одуревал чайник, и толкнула в дерматиновое кресло.
– Садись, завтракай, а я буду рассказывать. Тебе предстоит много думать, поэтому постарайся основательно подкрепиться. Готов?
Он кивнул, подтянул к себе котелок с овсянкой и начал слушать мою пламенную речь.
– Итак, мы оба были не правы, когда думали о том, кто сильнее всех напортачил в прошлом нашего несчастного государства. Это был неверный путь! Искать надо лидера, который сможет не только исправить ошибки дней давно минувших, но и изменить ход истории. Короче, находим политического гения, рассказываем ему все как есть, он решает, как быть, принимает необходимые меры – и мы все живем в счастливой и процветающей стране!
– Может, к Троцкому обратиться? – предположил Натаныч, тщательно жуя кашу.
– Нет, он пустобрех. Я его не люблю, – категорически отрезала я, чем вызвала вскрик негодования у своего собеседника.
– Люблю, не люблю – это понятия, подходящие для первой брачной ночи! – назидательно завопил он. – Ты тут не жениха себе выбираешь, а судьбу, можно сказать, целой империи пытаешься решить! Что это за инфантильный подход? Давай серьезно говорить. Вот слух ходил, что Столыпин предлагал гениальные реформы…
– Ой!
– Что еще?
– Мне сегодня его портрет снился, – прошептала я.
Натаныч в негодовании стукнул котелком об стол:
– Знаешь, что я скажу? И ты таки не обижайся. Мне кажется, что тебе просто-напросто нечем заняться. Вся твоя беда в том, что ты неприлично рано родила, ну просто как пигмей какой-то в хижине на экваторе. И что ты теперь имеешь в своей жизни?
– Ну? – Я с вызовом скрестила на груди руки.
– Вот тебе и ну! Работаешь дома, с переводами не перенапрягаешься, на сына своего Глеба времени много не тратишь, так как он весь в учебе и в своей очаровательной пышнотелой подружке, развлекаешься танцами живота…
– Не танцами живота, а фламенко!
– Это дела не меняет! Так вот. Мужа ты бросила миллион лет назад, а последнего любовника свела в могилу.
– Он сам умер! – грозно поправила я и смахнула с ресницы навернувшуюся скупую слезу.
– Неважно! Суть в том, что ты воспринимаешь все как игру. И несмотря на то что цель поставила перед нами именно ты, относишься к ней в высшей степени несерьезно.
– И что вы предлагаете, ваше наисерьезнейшее величество?