Но в тот момент Берестовы были счастливы тем, что проникли в поезд, и потому склонны либерально относиться к неудобствам быта. Зная заранее, что лишь один из диванов принадлежит им, Андрей убрал в багажную сетку мешок с продуктами и поставил чемодан за диван. Лидочка подошла к окну, за которым, отступя от почти не поредевшей толпы, ожидал доктор Вальде, Увидев в окне Лидочку, толстый доктор обрадовался и стал, припрыгивая, писать пальцем в воздухе какие-то непонятные каракули, а Лидочка кивала, соглашаясь с ним, и догадывалась, что таким образом он просит ее не забывать писать письма, а сам обещает также сообщать обо всем из Киева.
За спиной Лидочки взвизгнула, отъезжая, дверь.
В купе один за другим протиснулись два человека.
Первым вошел сухой энергичный усач с пышным чубом из-под солдатской папахи, в солдатской же шинели и скрипучих офицерских сапогах на высоких каблуках, чтобы прибавить роста. Он был офицером бравым и гордым, хоть и старался безнадежно выдать себя за солдатика. Весь багаж поручика, как про себя назвала его Лидочка, состоял из потертого баула.
- До Москвы? - спросил усач, прошел к свободному дивану и поднялся на цыпочки, чтобы положить баул на багажную сетку.
Следом за ним появился среднего роста, красивый, весьма пожилой человек с аккуратно подстриженной волнистой седой бородой, крупным, с горбинкой, носом и живыми карими глазами. Этот господин втащил немалого размера тяжелый чемодан рыжей кожи, обтянутый ремнями, - и странно было, как же он может путешествовать среди грабителей и воров, не опасаясь демонстрировать свое благополучие. А благополучие старика не ограничивалось чемоданом. Его черная шуба была подбита мехом, а шапка была бобровой. По мнению Лидочки, старик должен был заговорить вальяжно, картинно, адвокатски, наверное, он - присяжный поверенный.
Андрей вскочил, чтобы помочь старику устроить свой чемодан, а старик заговорил со смешным украинско-еврейским акцентом, стараясь объяснить будущим попутчикам, что у него есть билет в мягкий вагон и за все заплачено, и он не будет им обузой или помехой. Усач сначала сделал вид, что весь диван принадлежит ему, но за старика вступилась Лидочка. Усач сдался и освободил для старика половину желтого дивана.
Затем они все вместе втолкнули стариковский чемодан на багажную полку, и усач спросил:
- Вы там возите кирпичи или только сало?
- Там все есть, - сдержанно ответил старик. Усач ему не нравился, но старик был с ним подчеркнуто любезен, как христианин в клетке со львом.
Лидочка подошла к окну и выглянула наружу. Перрон был все так же заполнен подвижной толпой - над головами, покачиваясь, как в шторм, плыли чемоданы, тюки и корзины, словно выдавленные наверх тестом толпы. Сквозь толстое стекло гул толпы доносился приглушенно и невнятно.
Одноглазый мужчина в съехавшей на ухо шляпе встретил взгляд Лидочки и поднял вверх руку в митенке, показывая, что Лидочка должна опустить стекло и впустить человека в купе. Лидочке стало страшно от настойчивости взгляда и ярости человека, она отступила в глубь купе и закрыла занавеску. В дверь постучали, усач сказал:
- Не открывайте, у нас билеты!
Стучали и в окно - Лидочке показалось, что это одноглазый достал до стекла и молотит по нему, надеясь разбить.
- Скорее бы уж поехали, - сказала Лидочка.
- Что у нас с оружием? - спросил усач.
Ему никто не ответил. Оружия не было.
- Я вам так скажу, хлопчик, - заявил старик, - в наши дни лучше не иметь оружия, особенно если ты еврей. Так, может, и не убьют, а если с револьвером, то я вам обещаю, что загинете обязательно.
- Я не еврей, - сердито сообщил ему усач.
Дверь сотрясалась от ударов. Усач решительно подошел к ней и откинул задвижку.
Дверь сразу отлетела в сторону, и в проеме образовалась пьяная рожа - Лидочка успела лишь заметить, что в коридоре копошится влившаяся туда с улицы толпа, которая, как и положено жидкости, норовит затопить все еще свободные от человеческих тел и чемоданов места.
Андрей, увидев, как толпа рванулась в купе, постарался закрыть собой Лидочку, старик - почему-то Лидочка успела это заметить - сидел на диване, уронив руки на колени и закрыв глаза. Усач один сражался в дверях, кричал что-то угрожающее, Тыкал в рожи кулаком, и почему-то ему удалось вытолкнуть нападающих. Лидочка не сразу сообразила, что же произошло, - поезд наконец-то решился, дернулся, растянулся и сжался громадной гармошкой, свалил тех людей, что неустойчиво покачивались в коридоре, и перед дверью образовалась секундная пустота - ровно настолько, чтобы усач успел задвинуть дверь, забросить на место крюк и, обернувшись к остальным, произнести, перекрывая все растущий шум колес:
- Больше дверь не открывать. Пока все не успокоятся.
- Извиняйте, хлопчик, - тут же кинулся в спор старик, - а если человеку надо до ветру, то он должен терпеть?
- Вот именно! - радостно ответил усач. - И если сомневаетесь, то можете пойти погулять по коридору. Ха-ха-ха-ха-а-ха! - Он ухнул раскатистым смехом, как ухали, насытившись человеческой кровью, уэллсовские марсиане в "Войне миров".
А колеса поезда все чаще стучали о стыки рельсов, как будто это был самый обыкновенный поезд, и сейчас им принесут горячий душистый чай с печеньем или бубликами - и сахар будет в стеклянной глубокой сахарнице, колотый, словно мрамор.
Откуда-то снизу потянуло холодом - холод отгонял в сторону нагретый дыханием воздух, и с каждым содроганием вагона в нем раскрывались щели, и снаружи, из светлого морозного дня, в давно не топленый вагон забегал сердитый мороз.
Этот враг оказался куда более зловещим, чем коридорные люди, - впрочем, им там, в коридоре, было чуть теплее, так как они сидели, тесно прижавшись друг к другу.
Если они не дураки, подумала Лида, то они больше не будут рваться в купе, так как здесь хуже, чем в коридоре.
- Кильки ж нам, простите, ехать? - спросил старик. - Я, конечно, не возражаю, но паненка очень скоро отдадут богу душу.
Андрей раскрыл чемодан и достал оттуда толстые шерстяные носки для Лидочки, потом заставил ее натянуть его фуфайку. Лидочка отказывалась, но Андрей призвал на помощь остальных мужчин, объяснив им, что Лидочка попала в поезд прямо из больницы, где лежала с пневмонией.
Старик начал покачивать головой, как китайский болванчик, а потом попросил, чтобы усач подсадил его, раскрыл чемодан и достал оттуда шерстяную шаль - оказывается, старик вез эту шаль в подарок невестке, которая ожидала его в Петербурге. Старика звали Давид Леонтьевич, он был состоятельным арендатором в Херсонской губернии - на землях у него сидели евреи-землепашцы, потому он жил в достатке и дал образование детям. Недавно его жена померла, остался он один - дети разлетелись. Чуя, какие грозные времена наступают на юге, Давид Леонтьевич отправился через всю Украину и Россию в Петербург к старшему сыну, который служил по важному департаменту. Старик давно не видел внуков - вот решил, что переедет на север, будет заботиться о внуках, а сын подыщет ему хорошее место.
Старик рассказывал неторопливо, порой повторяя фразу, если ему казалось, что молодые люди или поручик его не поняли.
Поручик оказался сотником. Он так представился попутчикам:
- Сабанеев. Бывшего Уссурийского войска сотник.
Поезд тем временем пошел медленнее, он перебирался через длинный мост, который вел на левый берег Днепра - Днепр был покрыт льдом, на льду сидели редкие рыболовы, стерегли свои лунки, с островов ветром сдуло снег, и обнажился охристый песок. Закутанная Лидочка все равно мерзла. Она старалась удержать кашель, но ее более беспокоило то, что нос ее покраснел и даже распух из-за жгучего слезливого насморка.
Лидочке хотелось забиться в уголок, накрыться чем-нибудь и надышать под одеяло, как она делала в детстве, Но в купе не было одеял, и накрыться было нечем.
- Предлагаю немного обогреться, - сообщил сотник Сабанеев, - Вхожу в долю.
Он снял с багажной сетки свой баул, поставил на столик возле свечи, щелкнул замком и вытащил оттуда длинношеюю бутылку с мутной жидкостью - самогоном.
Поставил на столик.
- Золотая валюта, - сообщил он. - По степени влияния наравне с пулеметом системы "Максим. Согласны?
Никто с ним не спорил.
Сабанеев обратил свой взор к чемодану старика, но Давид Леонтьевич, угадав, конечно, смысл взгляда, поспешил с ответом:
- У меня в чемодане все упаковано, вы даже не представляете. А для того, чтобы в дороге поснидать, у меня торбочка.
Торбочка лежала в углу за диваном. Она была невелика и обвисла, словно пустая, но это было ложным впечатлением - на самом деле в торбочке было полбуханки хлеба и шмат розового сала с бурыми прожилками копченого мяса.
- Вот это правильно, - поощрил старика сотник. - Потому что нашей даме Лидочке нужна не только выпивка, но и пища - сытый организм не мерзнет и не страдает. Я вам как фронтовик это говорю.
- Мы сейчас, - сказал Андрей и, положив на диван чемодан, хотел его открыть, но спутники не велели, уверяя, что молодым людям их запасы пригодятся в Москве.
Берестовым надо устраиваться. И неизвестно, где и как, - об этом соседи по купе уже знали.
Все же Лидочка достала крымский лиловый лук и свежий хлеб - конечно же, Давид Леонтьевич и Сабанеев о хлебе забыли.
Сабанеев уговаривал Лидочку выпить сразу стакан самогона - у него был с собой специальный стакан, дорожный, серебряный, поменьше стеклянного, "Ох из него попито, ох и попито!" - почему-то сокрушался сотник. Давид Леонтьевич как человек непьющий не возражал, что Лидочке надо маленько выпить, стакан пить целиком не велел - та ты что ж, дитятко!
Лидочка так закоченела, что надеялась на самогон как на горькое лекарство - словно не замерзала, а мучилась головной болью.
Пили из одного стакана по очереди. Лидочка изумилась тому, какое жгучее, невкусное, вонючее лекарство ей досталось. Потом выпили по второму разу - Сабанеев настаивал, даже Давид Леонтьевич оскоромился, второй стаканчик выпил покорно.
Час простояли на каком-то пустынном разъезде. И тогда внизу за окном, мимо голых деревьев и проплешин серого снега проходили вооруженные винтовками солдаты в папахах с красными лентами наискосок. Некоторые люди из коридора, которым нечего было терять, вылезали из вагонов. Лидочка, выглядывая из-за занавески, видела, как согнутый мужичок с волосами, как у дьячка, собранными в косицу, держа в руке алюминиевый чайник, спрашивал у солдат о кипятке, а те гнали его обратно в вагон.
Сабанеев разлил еще по половинке стакана. Лидочка пить не смогла, только пригубила. Внутри нее уже было тепло и уютно - путешествие казалось совсем не таким страшным, как описывали его сестры милосердия в больнице. Завтра утром они уже будут в Москве.
Давид Леонтьевич стал рассказывать про свою семью. Он выбрал в слушатели Андрюшу.
Вытащил из пришитого изнутри к поле пальто кармана кожаный бумажник - в нем было несколько фотографий. Старик показывал их Андрею одну за другой и поименно перечислял родственников. После пятой фотографии Андрей уже знал в лицо всех трех детей Давида Леонтьевича, покойную его супругу, внучат и племянников.
- За освобождение нашей великой России от большевистской заразы! - поднял стакан Сабанеев. Как маленький человек, не имевший большого веса, в котором мог бы раствориться алкоголь, он быстро опьянел. - Всех на столбы, па-прашу!
Он залез в свой баул и достал оттуда револьвер. Стал делиться из него в окно.
Лидочке он стал неприятен, а старик сразу замолчал, стал собирать и спрятал семейные фотографии.
- Вот сейчас, - сказал Сабанеев. - Сейчас я им покажу!
Стало слышно, как на станцию въезжает состав. Состав был смешанный - Лидочка насчитала в центре три классных вагона, а остальные были теплушки и платформы.
На платформах стояли автомобили, и возле них, сжавшись в тулупах, замерзали часовые, Поезд замедлил движение, почти остановился.
Лидочка осталась у окна, забыв, что видна снаружи.
Солдаты с винтовками шли между составами, поглядывая на окна.
Начало мести, и снег струился между составами, там тянуло, как в трубе.
Напротив Лидочкиного окна оказалось окно мягкого вагона. У окна стояла женщина средних лет, худая, гладко причесанная, усталая и жестокая лицом. Как учительница чистописания, которая не любила детей и била их, если ты написал неправильную букву.
Женщина тоже увидела Лидочку и посмотрела на нее внимательно, как бы запоминая, чтобы потом наказать. Лидочка поняла, что знает эту женщину, видела ее недавно.
И через секунду вспомнила - это была начальница всех большевиков Евгения Богдановна Бош. Она совсем недавно проезжала в открытом моторе по Киеву, под окнами лечебницы, в которой томилась Лидочка. Мотор ехал медленно, за ним двигался броневик, и скакали кавалеристы. А теперь товарищ Бош тоже бежала из Киева.
Товарищ Бош оглянулась к кому-то, невидимому Лидочке, и ее губы зашевелились.
Холодный воздух ринулся у лица Лидочки - это сотник Сабанеев появился рядом.
- Ага! - воскликнул он радостно. - Кого я вижу! Госпожу большевичку номер один.
Ать-два - и не будет госпожи большевички.
Лидочка догадалась, что он хочет сделать.
- Нет! - закричала она, повернувшись к Сабанееву. Револьвер тяжело и тускло поблескивал в его руке. - Не смей!
Не думая о том, что это опасно, Лидочка ударила его по руке.
Андрей с опозданием в секунду кинулся на Сабанеева сзади, схватил за шею и потащил назад.
Громко звякнул, ударившись о пол, револьвер.
- Ай, какая беда, какая беда! - закричал старик.
Лидочка снова обратила взгляд к окну.
Товарищ Бош прижала лицо к стеклу, всматриваясь в глубину купе, будто стараясь увидеть в его темноте и глубине угрозу, - успела ли она увидеть Сабанеева?
А рядом с ней почему-то стояла Маргошка, старая подруга, Маргарита Потапова, веселая бесшабашная Маргошка.
Лидочка так обрадовалась неожиданной встрече с подругой, след которой давно уже потеряла, что замахала рукой, вовсе забыв о том, что происходит сзади.
В этот момент поезд, увозивший на восток товарища Евгению Бош и ее правительство, дернулся и начал набирать скорость. Поезд спешил к Харькову, большевики надеялись удержаться в Слободской Украине, опираясь на Донбасс, чтобы иметь базу, когда немцы уйдут. Тогда надо будет опередить очередную Украинскую Раду.
Сабанеев сидел на диване, тяжело дыша. Давид Леонтьевич нависал над ним, размахивая подобранным с пола револьвером.
- Хлопчик, - говорил он. - Вы, конечно, вольная птаха и имеете право на смерть, Но здесь Лидочка с Андрюшей. Вы о них думали? Вы желаете их молодую жизнь погасить, как свечу?
Правительственный поезд разогнался, и мимо пролетали окна вагонов - потом пошли теплушки… Они смотрели на поезд зачарованно, вдруг забыв о скандале. Вот и конечные платформы. Одна с мешками с песком, вторая с корабельной пушкой длинной, задранной дулом почти к небу.
- Если они успели увидеть, - сказал Андрей, - то сообщат на ближайшую станцию.
Или даже на эту. Надо выкинуть ваш револьвер.
- И не надейтесь, студент! - вскинулся Сабанеев и рванулся, желая вырвать револьвер у Давида Леонтьевича. Но тот отступил на шаги поднял руку с револьвером. Так что Сабанеев, будучи пьян, промахнулся и не удержался на ногах.
Андрей подхватил его и снова посадил на диван.
- Я думаю, что они видели оружие - сказала Лидочка.
- Вы как хотите, - сказал Давид Леонтьевич. - Но считайте это купе как чумной барак. Я отсюда ухожу, чтобы остаться живой, потому что когда придут искать покусителя, то сразу арестуют старого еврея.
- У тебя сын большевик, - сказал Сабанеев.
- Конечно - согласился Давид Леонтьевич. - Он приедет ко мне на похороны и даже закажет венок из живых роз - вы не представляете, как они будут пахнуть!
- Дурак! - сказал Сабанеев. - Им оттуда ничего не увидеть - я же к окну не подходил.
- Подходили - возразила Лидочка. - И даже делились.
- И жалею, что не выстрелил, упрямо сказал сотник.
- Вы как желаете, - сказал Давид Леонтьевич, - а я ухожу.
Он двинулся к двери.
- А чемодан? - ехидно спросил протрезвевший сотник.
- Чемодан? Чемодан останется здесь, а я буду без чемодана, но живой, - ответил старик.
- Не надо! сказал сотник. - Я виноват, виноват! Я уйду. Я уйду и посижу в тамбуре. А вы меня не видели. Отдайте оружие, Давид Леонтьевич!
Старик посмотрел на Сабанеева, склонив голову, а затем, соглашаясь, произнес:
- Если все обойдется, то возвращайтесь часа через два. А револьвер я советую вам, хлопчик, выкинуть.
- Это я решу.
Лидочка подумала, что правила хорошего тона велят ей отговаривать Сабанеева, оставить его в купе. Но она промолчала.
Сабанеев открыл свой баул, вытащил оттуда какие-то бумаги, сунул их под шинель, затем засунул револьвер в карман шинели - если у тебя револьвер, то нужно его носить так, чтобы можно при нужде его достать.
- Не поминайте лихом, - сказал он, подходя к двери.
- Может, обойдется? - неуверенно сказала Лидочка.
- Риск не нужен ни вам, ни мне, - многозначительно произнес Сабанеев, становясь выше ростом.
Поезд уже тронулся и медленно, толчками, наращивал скорость. Сабанеев открыл дверь в коридор, и Лидочка внутренне сжалась, ожидая, что оттуда внутрь хлынет толпа.
Но ведь прошло уже несколько часов с тех пор, как они покинули Киев, и люди кое-как притерлись, отыскали себе места в коридоре не хуже тех, кто таился в купе, - в коридоре было даже теплее, потому что люди там жили вплотную друг к другу.
Сабанеев постоял с минуту, глядя в обе стороны вдоль коридора, рассуждая внутренне, куда и как идти, потом сказал, не оборачиваясь:
- Заприте дверь. - И добавил шепотом: - Стукну три раза.
Дверь снова закрыли, Андрей и Лидочка устроились на своем диване и накрылись всем, что у них было. Напротив на диване сидел Давид Леонтьевич, накрывшись шалью, как талесом, он покачивался, клевал носом в такт тряске вагона и как будто дремал.
- Что же делать, деточки, - сказал он вдруг. - Я же через Херсонщину шел. Ну ладно, меня с рук на руки верные люди передавали, но я же видел, что такое паи Нестор Махно с чоловиками вытворяет. Какой душегуб и изверг…
Лидочка сидела, прижавшись к Андрею, закутавшись в его тепло, и старалась не слушать старика, который рассказывал о каком-то атамане батьке Махно, видно, особом садисте, грабившем еврейских арендаторов и немецких колонистов. Этот батько имел приближенных анархистов, черное знамя и собственные деньги…
Батько Махно был далеко, а Лидочка прислушивалась - нет ли шума в коридоре, не идут ли к ним солдаты с ружьями, которые будут искать сотника, что делился в саму Евгению Бош и Маргариту Потапову, почему-то оказавшуюся рядом с ней в правительственном поезде большевиков.
- Вы бывали в Яновке? - спросил Давид Леонтьевич. - То ж гарно место, колония Громоклей. И какие там соловьи поют, вы не представляете. Моя покойная супруга Анна, - продолжал Давид Леонтьевич, - всегда мне говорила, Давид…
В голове шумело и Лидочка задремала - она была пьяна. Заснуть глубоко она не смогла - все время одному боку было холодно, она крутилась, мешала Андрею, тот ее терпеливо баюкал.