"Котенок
У одной маленькой девочки, Маши, был серый, полосатый пушистый котенок. Очень хорошенький. Девочка очень любила котенка и никогда с ним не расставалась. Она брала его с собой даже когда ее отвозили на лето в деревню. А как раз было лето, солнечное и яркое. И вот девочка жила у бабушки, в домике на опушке леса.
Однажды они с котенком пошли на ее любимую сказочную поляну. Девочка нарвала большую охапку разноцветных лесных цветов и села на поваленное дерево плести венок.
- Смотри, - сказала она расшалившемуся котенку, - не убегай далеко. А то заблудишься. Ты ведь еще маленький.
Котенок услышал, сел напротив и заговорил:
- Ну что ты, маленькая девочка. Не бойся за меня. Я не могу пропасть. И я буду всю твою жизнь тебя охранять.
- Ты? - удивилась девочка. - Ты ведь всего лишь маленький глупый котенок.
Прошло много лет. Девочка выросла, полюбила одного юношу. И уже был назначен день венчания. А с утра вдруг пришли тревожные вести - что суженый не приедет, стряслась беда. И вот она, бедняжка, не может найти себе места, не знает что делать. А потом присела у окна, - а на нём были красивые морозные узоры, - да вдруг и задремала. И видится ей та же давно уж забытая волшебная полянка и котенок. Он забавно умывается. Но вдруг поднимает ушастую головку и говорит:
- Ну что ты плачешь, маленькая девочка? Приедет твой жених.
- Откуда тебе знать, - отвечает она. - Ты ведь всего лишь маленький глупый котенок.
- Но я ведь говорил тебе, что всю твою жизнь буду охранять тебя.
И она проснулась от звона бубенцов на дворе. Это приехал ее жених. Видно, беда прошла стороной. И они поехали в церковь, венчаться.
Прошло совсем много лет. Девочка стала маленькой старушкой. И совсем уж забыла своего маленького полосатого друга из детства. В один осенний вечер, когда уже затушили свечи, она легла спать. И увидела чудесный сон. На удивительном лугу, покрытом бархатистыми изумрудными травами и нездешними цветами, колышущимися в голубом прозрачном воздухе, - они так удивительно пахли, - её встретил котенок.
- Здравствуй, маленькая девочка. Вот ты и пришла в мой мир.
- Разве у тебя может быть такой мир? Ведь ты всего лишь маленький глупый котенок. И я давно уже вовсе не маленькая девочка.
- А ты посмотри на себя хорошенько!
И девочка увидела, что она снова маленькая, веселая девочка.
- Я ведь говорил тебе, что буду охранять тебя всю жизнь. Давай лучше поиграем.
И они побежали наперегонки вдоль звенящего ручья".
И он просто начал читать вслух. Это чтение незаметно увлекло, заворожило всех троих. А когда дюк закончил, они еще долго сидели и молчали.
Глава одиннадцатая
Утро и снег. Улицы, улицы, улицы…
Так и воображается, как мог бы идти по этим заснеженным улицам царь Петр Великий, потому что воображается главным образом походка - широкая и решительная, быстрая. Марк Самохвалов шел иначе. Он мрачно вышагивал, то и дело оскальзываясь на затаившемся под снегом льду. Рядом уныло брел Кирилл Белозёров. Марк пытался идти быстро, но получалось не очень.
Ударно налетал ветер, вышибая слезу. Снег обильно навалил ночью, а утром вторгся северный ветер. Обычное для этих краев стечение событий.
Утро выдалось драматическое. Прибыл на работу Кирилл, возбужденный пережитыми автобусными трудностями завьюженных трасс, громкозвучно ворвался в лабораторию и застал Марка спящим на узеньком топчанчике.
- Так ты и домой не уходил? Считай, тебе крупно повезло, потому что на дорогах творится то самое, - приветствовал он Марка.
Да спал я, спал… то есть не спал, Григория караулил, а он всё равно исчез; как какого Григория? да ты что, не в себе? нашего.
И выяснилось, что Кирилл начисто позабыл о существовании товарища. Самохвалов даже накричал - как же ты можешь? Но тут же пал духом и умолк. А потом принялся тихо, не спеша рассказывать отдельные фрагменты из их общего прошлого. Бесполезно.
Марк понял, что сочувствия ему ждать в этом мире не от кого. Оставалось одно - начать собственное расследование. Пойти по следам Григория в этом мире - ведь должно же что-то остаться, не может не остаться, не должно… В конце концов это, наверное, у одного Мастера память отшибло. Гнетущей тенью всплыла картинка из ночных событий - как он отбрасывает перекрученный синий лабораторный халат, а на топчане - никого. Даже одежды не осталось. В общем, было страшно, жутко было Марку, и был он с этой жутью совершенно один на один. А кому скажешь? Господину оперуполномоченному? - у меня товарищ пропал, я его вот здесь на топчанчике оставил, так он прямо на нем же и пропал, эдакий конфуз, понимаете ли; так вы не подскажете - где мне теперь можно его найти? в психушечке на розовой подушечке? - да вот, представьте, и сам ужо подумывал… Да стоп, может, это и правда, только у Мастера память о Цареграде отшибло…
От Кирилла многого ожидать не приходилось. Но такого озабоченного Марка Кирилл еще никогда не видал, даже во время истории с Дубовичком. Значит - дело серьезное.
"Пойдем, Мастер, пока о нем не все еще забыли".
Зимний город встретил их ослепительным снегом. Мороз бодрящими, живительными ручьями затекал под одежду и там обращался в свою противоположность. Снегу легло много. Редкие прохожие отчаянно боролись с его нагромождениями, протаптывая первопроходческие тропы в девственном автографе метели. На ветру мерзли деревья, клубился пар - дыхание людей и машин. Это живое тепло, вырвавшись на свободу, безвозвратно уходило в застуженное пространство, растворялось в зимней повседневности.
- Может, объяснишь, куда ломимся? - минут двадцать спустя спросил Кирилл.
Но ответа не дождался, - что ж, надо, значит, потерпеть; плох ты, Марк, но одного тебя я не оставлю; потерплю, ничего.
На мосту ветер оказался особенно свиреп. Он тщился подхватить и сбросить вниз, на зеркальный лед реки, и укатить по нему всякого дерзнувшего. Самохвалов сквозь зубы ругнулся, хотел сказать что-то мужественное насчет ветра, но лишь раздраженно хмыкнул: казалось, ветер нимало не беспокоил Кирилла. Тот улыбался - ветер трепал полы зимнего пальто.
- Тьфу! - прокомментировал свои чувства сразу ко всему Марк и потуже затянул солдатский ремень на своем солдатском бушлате-ватнике, который он тягал из самому ему непонятного форса.
Григорий обитал, как было доподлинно известно Марку, в Заречном районе, на Малой Зареченке, в одном из старых двухэтажных домов, нелепо затесавшихся в полчища новых крупнопанелек. "И жил он на первом этаже, вот в этом подъезде", - пояснял Марк Кириллу, который, по идее, знал это лучше его: Марк был в гостях у Григория всего один раз, и то случайно. Вот в этой квартире.
Звонить? М-да, заколочено. Оперативно это они. Прямо бери и дуй отсюда в ментовку. Только не будем мы этого делать. А зайдем к соседям. Что?
А если в ментовке такие же, как ты? Хотя нет, там хуже. Там тебя поприветствуют: а вы-то кто таковы, почему интересуетесь? а ну, до выяснения личности. И будут трое суток выяснять нас вместо Гриши.
Да нет, пытать не будут - дело заведут. А может, попытают. В общем, время потеряем. Что же? И у соседей заколочено? А наверху? Ясно, нежилое строение. А ну, навались! Давай, на счет три - высаживаем ее к таким-то, всё равно на соплях держится. Да… Сумрак запустения.
Пусто, ни следа мебели. Заиндевевшие стены; слой пыли на пол-пальца.
- Вот, собственно, Мастер, тут он и проживал. Не находишь?
- Да тут, по-моему, лет двадцать никто не жил.
- Вот и я о том же. Забавная деталь… эта самая квартира. Что делать будем?
- Ну, по-моему, пыль подметать бессмысленно.
- Ну-ка, а что у нас в санузле, та же мерзость запустения?
Марк, скрипя половицами, проследовал в санузел. С мороза хотелось по малой нужде.
А Кирилл Белозёров смотрел из окна во двор. И ему казалось, что всё это он уже видел. Во сне. Как-то это было смутно знакомо, что-то узнавалось, но опять же смутно и вскользь. И было отчего-то грустно, словно, проснувшись утром, прощаешься с хорошим сновидением, не в силах удержать его в памяти.
- Ну что, Мастер, нам здесь ловить уже нечего, - зябко поежился Самохвалов. - Пойдем.
Что было дальше? В Жилищной Конторе поведали, что дом номер такой-то на Малой Зареченке вот уж три года как пустует, вполне готовый к сносу. Квартиросъемщик Цареград, из такой-то квартиры? Нет, впервые слышим, никогда не проживал. Что? Да вы зачем так? Уже с утра набрались. Ну хорошо, поднимем вам документы. Что, не надо? Да чего ж вы хотите?
Опрос обитателей крупнопанельного дома чуть было не обернулся еще более плачевным результатом, как то: "не знаю", "а по морде", "нет, и не рассчитывай, паря", "заходи, гостем будешь", "нет, никакого Цареграда". Зачем Самохвалов попер в эту многоэтажку? С дури или от отчаяния. Отчаянье то рождало трезвые, серьезные мысли, то гнало совершать нелепые, ненужные поступки. И всё смущала его, не давала покоя, да попросту злила мысль, что там, в девятнадцатом, с исчезновением всё было не так. Там, в девятнадцатом, о нем не только все помнили, но и вполне активно разыскивали.
Обратно ехали на автобусе. Ехали долго, впереди медленно полз мощный снегоочиститель. Кирилл молчал. Марк пытался думать. Пытался решиться на серьезный шаг, но ни к чему определенному так и не пришел: "В отдел кадров? Не пойду. В канцелярию? В загс?.. Таковой никогда не работал, не обучался, не рождался, не случался".
Потом, в институте, молча пили чай. Вяло текла сторонняя беседа. Впрочем, Марк то и дело съезжал на тему исчезновения товарища.
- А помнишь, нам Григорий как-то про память материи толковал? - вдруг спросил он.
- Про память я помню. Разве это твой Григорий?
- Что ж, хоть так помнишь. Вот рассуди, как такое может быть, - скажем, исчез наш Григорий, а материя о нем забыла? И забыла даже прошлое, чего, по идее, с ней не бывает, а?
- Хм…
- Так что ж? А может, всё гораздо хуже? "Когда некто исчезнет из всех N миров…"
- "Лес зачарованный", - задумчиво пробормотал Кирилл.
- Помнишь! Хоть это помнишь! - воодушевился было Марк. - Перчик - Григорий, а потом "она сдвинулась"… Эх, Григорий, нет тебя, нигде нет…
Кирилл думал, что Марк ведет речь о романе и помалкивал, потому что не читал. Но в голову ему сама собой пришла мысль:
- Э-э, о памяти материи. Если тот, кого ты ищешь, отсутствует и в прошлом, то, чтобы не противоречить принципу памяти материи, нужно, чтобы материя просто изменила настоящее так, чтоб казалось, что прошлое было иным. Прочие жильцы и в самом деле три года назад съехали. А он продолжал жить в этом доме. И вот в один миг всё исчезает - и мебель, и бумаги, и память. Превращается в толстый слой физической пыли. Может, и вправду, у меня просто память смыло? Но ведь что-то все-таки помню, а почему?
- В самом деле. Получается, что кроме нас с тобой никто и не помнит в этом мире. - Марк нервно зашарил по карманам в поисках пачки сигарет. - Да и то, ты помнишь так себе, иллюзорно.
- Стало быть, помнят только те, кто связаны через сны. Так?
Между тем Самохвалов оживился, глаза его заблестели: произошла очередная трансверсия отчаяния. Он со вкусом раскурил сигарету и впервые за этот день расслабился, вытянулся на диване.
- Так что, говоришь, творится с твоим Мастером Ри в твоем непечатном средневековье? Победил он этого, как его?..
- Грона? Нет еще. Идет пока.
- А Константина Верова на своем пути еще не встречал?
- Да нет вроде… - запнулся Кирилл. - Стоп, кажись, нашел… Манускрипт ему подсунули. "Манускрипт Верных" называется. "Верных" - "Веров". Толком он его не читал - язык очень древний.
Марк Самохвалов с шумом выдохнул дым и понял, что вот теперь ему остается только одно - ждать ночи, связи с дюком. Впрочем, стоп! Как же он забыл! Записка. Вот же она, на столе. "Зареченка, Нина". Женщина, стало быть, была у скрытного Цареграда.
Интуиция говорила Марку, что женщины в таком деле как раз могут помочь. Он уже было собрался как следует обдумать эту мысль, но тут дверь комнаты отворилась и на пороге предстал унылый и скучный Дубовичок Радиоактивне йший.
- Сидите, негодяи, - затянул он свое обычное, как песню безвестного Ахтагыра Ойгона Батыр-оглы, - а меня, слышь, шеф припахать вздумал. Так я ему и припашусь, я-то - сон!
- Какой шеф? - удивился Кирилл.
Дубовичок сделал внушительную паузу, ожидая от собеседников немедленной и адекватной реакции, то есть восхищения его персоной. Однако таковая не последовала.
- Андрюша, ты Григория Цареграда знаешь? - спросил Марк - чем чёрт не шутит, Радиоактивнейший-то со сдвигами, ходячий сдвиг, может, у него не всё смыло? Может, помнит?
- Ты, Самохвалов, въезжай, - заложил новый вираж Радиоактивнейший, - сон я, говорю. Ну а шеф говорит - дай свою квартиру на вечер, гостей столичных принять…
- Ты Григория знаешь? - не сдавался Самохвалов.
- Знаю. Григория Распутина. Цареграда не знаю. Да, так вот шеф…
- Иди, Дубовичок. Иди и спи, и немедля. Вот, Мастер, теперь остается только к этой Нине.
- Какой Нине?
- Григорьевской…
Дубовичок помялся, затем решил обидеться:
- Так вот вы как? Я к вам со всей душой, а вы мне в эту душу, значит…
- Ты же сон. А на сны - кто ж внимание обращает?
- Интересно, каково это - наплевать в душу сна? - пошутил Кирилл.
Радиоактивнейший в сердцах хмыкнул и вышел вон. А Марк продолжил прерванную мысль:
- В общем, перед исчезновением оставил он мне адресочек. Так и сказал, мол, на всякий пожарный. По-моему, это тот самый случай. Ну, в общем, есть у него тетка какая-то. В смысле - женщина. В смысле - была. Вот к ней бы нам и сходить, а?
- Да как-то неудобно…
- А и хрен с тобой. Сам схожу, - Марк снова пал духом: опять случилась трансверсия. Он хмуро продекламировал:
Приказ - в разведку нам идти.
Но ты, товарищ, стой.
С таким как ты - не по пути,
Итак: я не пойду с тобой!
- Неплохо. Что ж теперь?
- Теперь и пойду. Адресок имеется… Пойду.
Марк засобирался. Засобирался и Кирилл, но, поразмыслив, уселся на диван.
- Я пока побуду здесь, повспоминаю. Может, Разбой зайдет…
- Ну давай, вспоминай. А я пошел.
По дороге Марк увлекся идиотской игрой - стал в уме отрабатывать тактические варианты поведения на случай, если женщина: первое - не помнит ничего, второе - помнит, но смутно, ну и третье - помнит отчетливо. Во всех трех случаях выходила ерунда. Марк незаметно для себя стал просто забавляться всё новыми возникающими в голове сценками. Такое бывает, когда стоишь на краю обрыва и идиотски развлекаешься плевками на глубину. "Товарищ туда улетел, провалился, а ты, скотина…" - вяло попытался урезонить себя Марк.
В таком вот мрачно-игривом настроении он оказался перед дверью квартиры. "Ну и позвоню". Сделал вдох-выдох. Вдавил кнопку.
За дверью послышалось шуршание и тут же звуки открываемого замка.
- Здрась… - хотел было сказать Самохвалов, но ничего не вышло. Дыхание пресеклось.
На пороге стояла маленькая женщина с косичками: два хвостика цвета свалявшейся соломы, перехваченные яркими детскими резинками. Ситцевый халатик, веник в руке, штопаные шлепанцы.
Марк аналитически рассматривал женщину, а она с кротким недоумением смотрела на него снизу вверх странным внимательным взглядом.
- Э-э, мнэ-э…
- Вы в гости пришли? Так проходите, - извиняющимся тоном произнесла она. - Извините, я прибираюсь.
Марк прошел в квартиру. Убогая была квартирка, однокомнатная, почти без следов мебели, из ковров - небольшой половичок в комнате; из техники наличествовали: черно-белый телевизор, стереомагнитола преклонного двадцатилетнего возраста и могучий древний пылесос. "Однако".
Когда женщина следом за ним зашла в комнату, Марк попытался представиться. Оказалось, что на имя "Марк" она вполне реагирует. А вот на "сотоварища Григория", "то есть сослуживца Григория" - уже не очень, если вообще никак. "Тогда что ж?" - подумал Марк. В принципе, можно было бы и уходить. Душевного контакта не намечалось, женщина Нина была еще та женщина, совершенно невразумительное созданье. Она всё так же мягко и бестолково рассматривала гостя. На вопросы отвечала охотно, но совершенно косноязычно и опять же невразумительно, словно думала о своем. Таких Марк недолюбливал, более того - инстинктивно презирал. Он любил интеллектуальных женщин, любил и уважал.
В общем, решил уходить. Но женщина Нина предложила:
- Может, вы хотите кофе?
"Ого!"
- Может, и хочу, - немедленно отреагировал Марк.
Иронию эта Нина никак не восприняла. Она тут же пошла на кухню и завозилась там.
Так вот они и познакомились. После кофе женщина с косичками, смущаясь, предложила послушать "хорошую музыку".
"М-да".
- Отчего ж, послушать так послушать.
После музыки она включила телевизор - начиналась очередная серия "Мулатки из Занзибара".
Смотреть "Мулатку" было Марку уже невыносимо. И он поспешил откланяться. Тем более что наступил вечер, а устал за эти сумасшедшие сутки Марк как уличный пес.
Но на следующий день заглянул к этой Нине вновь. Что-то все-таки привлекло его в этой самой женщине с косичками.
И стал наведываться еще и еще. Поиски Григория на время замерли - никто ничего не помнил, и в мире Глебуардуса тоже ничего не прояснялось с пропавшим приват-доцентом. Но обнаружилась иная область поисков, область неожиданная - повесть, которую дала ему эта самая Нина.
Маленькая женщина с косичками, как оказалось, писала длинную-длинную повесть, озаглавленную "Роман". Повесть о девочке. О девочке с изумрудными глазами (у самой - серые, почти бесцветные). Что интересного там может быть? О чем здесь можно писать? В юной головке девочки легкие невесомые образы - подуй, и они улетят, упорхнут. Девочка любит бродить по городу и рассматривать людей, витрины магазинов… У нее маленькое, но тщательное хозяйство: хозяйство сумочки, хозяйство ее шкафа, хозяйство маленькой, еще детской души.
Девочка из "Романа" не имеет имени, она просто Девочка, и у Девочки есть Мальчик. Она с ним мучается, - но эти ее мучения ей даже приятны: его все дразнят, обижают, а она жалеет его. А во сне к ней приходит настоящий Принц. Но он пока лишь загадочно намекает на скорое счастливое будущее, в котором придет к ней навсегда.
Мальчик, видимо из самоутверждения, помыкает ею. Он имеет на нее решительное, властное влияние. Он любит рассказывать ей свои мысли, а она их безропотно выслушивает, хотя ничегошеньки не понимает. Но всё запоминает в точности, вот они все в "Романе". Девочке его мысли кажутся необычайно важными. Она даже серьезно думает - вот стану взрослой и всё пойму, и буду совсем другой, и совсем не такой как все…
("Она и так не как все - даун? Нет, как-то по-другому называется. Косички эти. А эти речи точно от Григория, она их в точности запоминала…" С какого места он понял, что повесть связана с Григорием, что она о встречах его с этой женщиной? Может, с этого вот пересечения слов Мальчика и припомнившейся фразы из "Дневника Цареграда": "Душа и есть судьба; душа - это череда всех прожитых мгновений; существовать как целое такая череда-нить может только в Вечности; Вечность терпелива - она может ждать очень долго, пока душа-нить не откроет свои глаза в ней и не увидит себя всю".)