Вал приблизился, и гул превратился в частые сильные толчки - под ногами вздрагивала мостовая. И в ответ напряженно и мощно толкнуло изнутри, словно воздух в груди, настоящий и живой воздух истинного мира встретил напор серого наваждения; и Мастер Ри ощутил волю к сопротивлению.
Воля Мастера Ри призвала на помощь "стихию движения" - сидзеноугоки.
В сидзеноугоки словно медленно, неторопливо плывешь по реке, точнее, тебя просто несет вода. Каждое движение законченно и безукоризненно. Нет никого, кто сделал бы движение точнее и правильнее, чем само движение. Ты как бы смотришь на свои движения со стороны. Не на себя смотришь, а на само живое движение, вполне к тебе равнодушное. А стихия движения делает свое дело, то, для чего она была призвана.
Словно человек отделил от себя свое тело и отдал его в руки стихии движения.
И сидзеноугоки встретила удар серого войска. Всё вокруг закипело и забурлило, словно гейзер ударил.
Меч катанабуси мелькал сверкающими зигзагами; а со всех сторон неслись всадники, наседали, торопили друг друга механическими голосами. И, едва успев взмахнуть алебардой, разлетались рваными фрагментами. Перекресток заваливало металлическим хламом.
Отовсюду, с улиц и из переулков вылетали всё новые и новые отряды, но удивительная сила сидзеноугоки превращала их всё в те же разъятые куски металла.
Топот, грохот, скрежет раздираемого металла, механические выкрики всадников и трубный вой лошадей.
Когда под мечом Мастера Ри рухнул последний механоид, оказалось, что рыцарь стоит на вершине небольшого холма. Холм поблескивает, переливается металлическими поверхностями в лучах неожиданно пробившегося солнца.
С вершины холма хорошо была видна стена белого города и белые ворота в ней.
И эти ворота с готовностью распахнулись, когда Мастер Ри приблизился к ним. Взору Мастера Ри открылся внутренний город.
- Ну, здравствуй, здравствуй, странствующий рыцарь Мастер Ри, - посреди короткой улицы, полого ведущей на площадь, стоял невысокий, щупленький, странно одетый человек в очках. - Давненько я тебя ожидаю. Да ты проходи, проходи.
- Ты - Железный Грон? - спросил Мастер Ри.
- Да, - сокрушенно развел тот руками и отступил в сторону, как бы приглашая войти. - Так уж меня называют.
Мастер Ри вошел в ворота.
Окончание
- А-а-а! - Кирилл Белозёров закричал во сне так, что супруга едва не перевернула тумбочку, потянувшись к выключателю лампы.
- Кирюша, что случилось?! Сон нехороший? Или опять плохо? - Алла говорила со сна несколько раздраженно. - Ну, успокойся.
Кирилл не слышал.
- Это он, я его вспомнил, - прошептал он.
- Кого вспомнил?
- Это он, точно он, я вспомнил.
- Кто - он? - успокоилась жена, увидев слезы.
- Это Григорий, - прошептал Кирилл. - Точно - он, я его узнал.
- Ну и что в этом плохого? - удивилась Алла.
- Я должен его убить…
Конец первой части
Часть вторая
Вместо завязки
Вор собирался на работу. Собирался не спеша, тщательно. На душе у вора было тоскливо. Хмуро бормоча под нос, ковырялся в кладовке, то извлекая что-то, то засовывая обратно. У ног постепенно скапливалась кучка технических принадлежностей, быть может, совершенно необходимых в предстоящем деле, а быть может, и напротив - совершенно бесполезных.
Наконец, утомившись разгребать бездонные недра кладовой, вор взял большой полиэтиленовый пакет и поместил в него отобранное: карманный фонарик, набор крестовых отверток и гаечных ключей, пассатижи, электродрель, хирургический зажим и скальпель. Поколебавшись, сунул и цифровой прибор. Хмуро уставился на пакет. Раздутый, увесистый, тот словно излучал странную пластиковую уверенность, передавая вору чувство собственной пластиковой значительности. Большой полиэтиленовый пакет несомненно был уверен в благоприятном исходе предстоящей операции.
Вор заскучал. Глянул на часы - рано. Взял тряпку и принялся вытирать пыль с мебели - полок и электронных блоков. Расправившись с пылью, снова глянул на часы и пошел на кухню, к посудомойке.
Когда и с грязной посудой было покончено, вор решил, что больше ждать не имеет смысла. Извлек из шкафчика в ванной пару сверкающих кольчужных перчаток. Натянув одну, вытянул руку вперед, пошевелил пальцами. Вообразилось что-то чуждое - неземное, даже инопланетное. Ощущение миновало, вор досадливо хмыкнул и зашвырнул перчатки в мусорную корзину.
В коридоре взял приготовленный пакет. Тот своей приятной тяжестью таки вселил в вора чувство пластиковой уверенности и веской значительности происходящего. "Ни хрена, мужики, прорвемся", - пробурчал вор и вышел.
Вышел эдак, пошел. Сбивчивое гудение лифта, скрип двери подъезда, писк киберсторожа, хлопок дверцы "запорожца", надрывный скрип стартера, газ, перемещение рычага передач и тут же скрежет - забытое сцепление напомнило о себе. Плавное отжатие педали сцепления - ну, поехали!
Зверь-машина скаканула, не разбирая дороги. Однако опытные руки водителя сдержали порыв норовистого жеребца.
К институту "запорожец" подкрался со стороны черного хода, осторожно, шурша шинами, словно истинный шевролетт. Коротко поперхнулся и замолк двигатель, тихо, сдавленно хлопнула дверца. Звякнула связка служебных ключей.
Был поздний вечер, вернее - ночь. Прохладный ветер с Балтики вкрадчиво теребил листья кленов, равномерно высаженных вдоль дороги, охватывающей кольцом немалую территорию института. Две-три неяркие звездочки мерцали на темно-сером небе, а далеко на западе, едва заметная, алела полоска заката.
Среди вечерней молчаливой природы, окруженное тихим, закатно темнеющим лесом, мирно и спокойно возвышалось серое здание института. Сторонний человек, застигнутый этим бесконечным июльским закатом, решил бы, что оказался в ином, чудном мире, где нет глупой суеты и серых забот, где всё гармонично: природа и люди. И люди здесь заняты чем-то величественным, настоящим - общением с удивительными тайнами природы, строя мост в еще незримое, но, конечно, прекрасное будущее, лучезарное и спокойное, как только что уплывшее за горизонт солнце.
Вору было не по себе. Окинул взглядом окна здания - не светятся ли? Не светятся. Хотя зачем, ведь нужное окно выходит на дорогу. Что ж, дурак, не глянул, когда проезжал мимо?
Вор приблизился к двери. Скрежет ключа, громкий щелчок замка, быстро растаявший в тишине двора. Шаги внутрь помещения, приглушенные, тающие.
Внутри темень. "Как у негра в желудке. Или у мулата: всё кофейно-молочное, тошнотворное. Не люблю какао с молоком…" Вор прошел коротким коридором в холл и остановился. Всё это предприятие было ему неприятно. Пока ехал, думал об уголовном уложении, что изъятие материальной ценности из какой-либо комнаты в государственном учреждении - это именно кража; а ведь наверняка придется сейф вскрывать - значит, кража со взломом.
Сейчас же, переводя дух, он засмотрелся на большие окна, пропускающие в холл вечерний полумрак; его заворожила самодостаточность сумеречного пространства холла, которое жило само по себе, без краж и взломов, не ведая никаких напрягов, вообще ничего не ведая. Вор ощутил себя лишней деталью интерьера, слишком суетной в этом спокойствии стен.
Вор стал подниматься на четвертый этаж.
Вот и коридор. Только где же тут этот переход гребаный? "Так у меня ж фонарик в сумке!"
Вор поводил тонким пучком света взад-вперед. Луч не рассеял мрака, напротив, словно бы сгустил. "Где это я?"
Наверное, он еще не дошел до лабораторий левого крыла, а был где-то посреди лабиринта административного корпуса. Здесь и днем заблукать немудрено. Новички так и блукают. А переход на втором, этажом ниже. Вообще-то идиотизм, как во сне.
И вор понял, что это сон. А во сне всё само собою выходит: тут же обнаружился искомый этаж. Вот этот туннель и есть переход в левое лабораторное крыло, вор понял это по отчетливому специфическому запаху химических растворов.
Как и должно быть в снах, лестница тоже возникла сама собою: вот только была гладкая, без окон, испещéренная лишь глубокими нишами дверных проемов стена, и вдруг - мутный сумрак лестничного окна, едва заметная линия перил и совершенно неразличимые ступеньки под ногами. Главное, нащупать в темноте первую, твердо ступить на нее, а дальше дело техники.
Напротив лестницы на цельном гранитном камне помещался хромированный бюст академика Веткина Б. Б., основоположника института и зачинателя теории миграции органического коллоида. Разглядеть сейчас его было невозможно, но вор этот памятник знал хорошо. Бюст, не без требовательного блеска в бронзовых очках с настоящими стеклами, указывал своей недокуренной медной сигаретой на лестничный пролет, как бы понуждая подняться вверх. Второй руки у бюста не было, вероятно, в соответствии с авторским замыслом. Однако бытовало мнение, что рука изначально всё же была, но ее попросту отпилили и тщательно зашлифовали место усекновения. Ею, якобы, академик еще более настойчиво призывал спуститься в подвал, ближе к бассейну, сауне, бару: академик, как известно, при жизни был эпикурейцем. Но в подвал не стоило - там теперь базировались термоядерщики.
Ну вот, вот она, дверь заветная. Хм. Странно. А вот это уже ни к чему: в щели под дверью узкая полоска электричества. "Свет, паршивцы, не гасят. Раздолбаи. Запомнить и доложить". Но тут же вора охватил страх. Проникнуть внутрь надо было во что бы то ни стало - кровь из носу - иначе шеф с таким дерьмом смешает… Вор принялся мысленно крыть шефа длинными, едкими, всё более злыми выражениями. В конце концов злость задавила страх, и вор решился попытать судьбу.
На служебной связке ключа от этой лаборатории отродясь не было. Хозяин отличался вызывающе антиадминистративным нравом. На этот случай у вора был припасен универсальный ключ-отмычка.
Универсальный ключ-отмычка мягко вошел в замочную скважину и мягко же провернулся, масляно эдак провернулся, раз, другой. Вор плавно-плавно потянул дверь. Сон продолжался.
В лаборатории было сильно задымлено. "Он не курит вроде? Вытяжку включать надо, инженер хренов". Глаза защипало. Густые пласты сизого угара колыхались могучими сонными волнами, обволакивали мозг тяжелым ватным одеялом. Вор вздрогнул - за столиком, у включенного компьютера смутно виднелся некто. Некто длинноволосый, лохматый, в синем потрепанном свитере грубой домашней вязки и потертых джинсах.
- Кто? Откуда? - севшим голосом осведомился вор. Голос прозвучал неестественно ватно, словно во сне.
- Компьютер украсть надумали, товарищ Андриевский? - донеслось сквозь угар ответное. - Нехорошо. Неэтично. Уголовно наказуемо.
- А-а-а… Да кто ты тут таков-то?! - нашелся с ответом Андриевский.
Страх во сне был ненастоящий, а потому вор всё еще намеревался совершить задуманное.
- Не советую, - сказал лохматый. - Зачем вам этот компьютер, вы же с ним не справитесь. Как возьмете, так и вернете.
Сизый угар ел глаза, вор часто заморгал, и вдруг лохматый исчез, и дым рассеялся. Обнаружилось, что никакого работающего компьютера, никакого нештатно включенного электричества, наоборот - темно, и лишь слабый свет фонарика. Луч пометался по комнате и сфокусировался на замке сейфа. "В сейфе ты, дорогуша, в сейфе". Звякнула очередная отмычка. Сон заканчивался…
Начало
Он брел по снегу. В несуразно коротком драповом пальто с выцветшим цигейковым воротником, широких байковых штанах, жмущих теплых ботинках пробирался сугробами через пустырь, большой, очень большой, безнадежно большой пустырь. Размахивал руками, поглядывал в серое, заплывшее снежной влагой небо.
Была глубокая зима, безвозвратно затерянная среди тысячелетий. Никогда больше не будет ее, такой как эта. Никогда, нигде.
Бесстрастный затаившийся мир. Мир зимы и незримого присутствия. Мир деревьев и кустов, мир оставленных ими на милость ветряных ратей просторов, мир безлюдных пространств и человеческих судеб, коротких, безответных, ускользающих в прошлое.
Но что-то все-таки прошло через эти тысячелетия, что-то понятное и простое, но слишком, слишком нездешнее. Что-то запечатлело мгновение этого мира, запечатлело с любовью и навсегда. Запечатлело так верно, что если бы этот человек, борющийся с занесенным снегом пустырем, шагнул не в очередной сугроб, а в запечатленное мгновение, обнаружил бы себя в щемящем мире детства, среди сияющих снегов и небес, где свет - мягкая баюкающая сердце плоть любви и гармонии; и, глядя на этот удивительный кроткий мир, видел бы, что вокруг всё тот же пустырь, что сзади лег неровный пунктир следов, что до дороги еще далеко шагать, но всё это так прекрасно и неповторимо, что хочется раствориться в этой чистой тишине. Лишь мгновение… Может, такое мгновение и посетило человека, но он его так и не заметил.
Он вышел, наконец, на трассу и оглянулся. Следы легли сильно вытянутым полумесяцем. Они вели сюда, к дороге, от места с плохо произносимым названием Щиколетнорастная, названием смерти, происшедшей с ним… с кем? Здесь, на трассе он был, пожалуй, человеком, а там, на том конце полумесяца? - вряд ли. Да и здесь он был не вполне человеком, потому что человеческого вокруг было крайне мало, почти и не было, тем более не было самих людей.
Он знал, кем был там. Но там с ним случилась смерть, произошла смерть, оставив ему только десять дней надежды и этот не самый мрачный мир. Что можно успеть за десять дней, когда ты помнишь всё, но ничего уже не можешь, тем более здесь, в чуждом мире: ключи от тайников твоих возможностей остались у него - у места с плохо произносимым названием… И перспектива страшного, через десять дней настигнувшего и этот мир, вырисовывается шажок за шажком в твоем сознании. Вырисовывается не плавно, как это всегда бывало у тебя, а как у человека - картина за картиной. Как будто черная кисть стирает век за веком, будущее за будущим, смешивает миры в одно грязное пятно.
Трасса безлюдна, пуста. По другую ее сторону - стылый лес. Куда идти дальше? Человек постоял посреди трассы и зашагал в одну из ее далей. Что-то он ощутил оттуда. Какое-то присутствие, тепло. Единственное в этом стылом мире. Ощутил как запах или как отблеск костра.
Он шел. Слева всё тянулся лес, а справа - снежный пустырь. Вдали показался темный силуэт здания. Всё, больше ничего странный человек увидеть в этом мире не смог. Да и то, что он видел, мало походило на привычное людям, для них мир выглядел совсем иначе…
Глава первая
Вадим Ефимович Андриевский по прозвищу Гипоталамус, инженер третьей категории, был правой рукой и верным осведомителем профессора Тыщенко, заведующего лабораторией проблемных исследований галогенных комплексов Института Химии Органического Синтеза, номерного секретного института. Был Андриевский молод, недурен собой, востребован эпохой и питал самые радужные надежды относительно своего научного будущего. Ради этого будущего, выполняя задание шефа, он и похитил из сейфа Данилы Голубцова экспериментальный компьютер Тимофея Горкина.
Была теплая летняя ночь. Андриевский, раздетый до трусов, сидел на корточках на табуретке перед похищенным компьютером. Крышка компьютера была снята и валялась на полу. Вадик сосредоточенно изучал содержимое железного гада. Всё было как в обычной "двойке" - древняя материнская плата с соответствующим же процессором на ней, математический сопроцессор, куча разных, давно устаревших контроллеров, вот только память нарощена не по росту: гигабайты при тихоходной-то шестнадцатиразрядной шине - нонсенс; и был тот самый блок. Он живописно выделялся среди аккуратных азиатских штучек мощью грубо склеенного стеклопластика, сквозь который угадывались контуры стеклистых емкостей, оплетенных тонкими золотистыми проводками. "Вот ты какой, органопроцессор эдакий".
Компьютер вел себя странно. Динамик кромсал тишину комнаты монотонным воем, а по дисплею бежали роковые слова: "Я признаю руку одного лишь Тимофея Горкина, непревзойденного мастера. Не трожь меня, мерзавец!"
Андриевский страдал. Хакер он был многоопытный, но тут… "Поиздевался, значит. Пещерная "двойка", отягощенная нелепым органонедоноском: гибрид гадюки и ежа. Падла", - последнее адресовалось то ли компьютеру, то ли его владельцу. То ли обоим сразу.
Вадюша пребывал в злом предвкушении неминуемого утреннего звонка шефа. Вадюше хотелось выть. Пары канифоли и вонь перегретого припоя лишь усугубляли безжалостность ситуации. Ко всему следует добавить, что компьютер вот уже минут десять как стоял выключенный из сети, но продолжал действовать, сигнализировать, оповещать. Работал через сеть лишь дисплей, а вот сам обесточенный компьютер… Андриевский еще раз потыкал щупиками осциллографа в контакты на материнской плате - так и есть, процессор натурально обесточен; естественно, ведь питание не поступает. Откуда же идет на дисплей сигнал? Вот с этого так называемого органопроцессора, горкинского органоублюдка? При том что и он от питания отключен. А кстати, как он запитывается? Никак? Да нет, вот идет соединение с материнкой. Паскудство какое-то. Андриевский тупо уставился на это соединение - жилку телефонного провода, заскучал…
Поднялся, выключил стенд и поковылял на кухню за пивом. Холодное пиво, холодная вода из крана на голову - всё тщетно. Голова - вата, в сон тянет - не продохнуть, муторно - хуже некуда. За окнами светает. "Щас шеф звонком нагрянет, у этой паскуды заведено - в пять утра поднимать. Когда ж он спит, гад?"
Ровно в пять утра у Андриевского задрожали губы - грянул звонок. "Надо было телефон отключить", - запоздало огрызнулся Вадюша.
- Вова?
- Я.
- Уже проснулся?
- Уже.
- Ну как?
- У меня.
- И как?
- Плохо.
- Что ты говоришь, Вова? Что-то мне твой голос не нравится. Не выспался?
- Эта штуковина горкинская - в нем. Но это мрак. Не пойму, что за сопряжение, BIOS вроде вполне, допотопный, да только что-то не того…
- Ты мне это брось. Ты что, не понял, во что влез? Человек ждет. Серьезный человек, понял, Вова?
- Я это уже слышал.
- Слышал, да не понял. А я тебе еще раз: серьезный - это значит серьезный. Понял?
- Да понял, - Андриевский скривился.
- Ладно. На конференции договорим. Не забыл? Сегодня секретников разделываем. А то совсем они… Кстати, к докладу готов? Годен?
- Угу. Завсегда годен.
- Тогда отбой.
Из трубки поплыло: "ту-ту-ту-ту…" "Ну, вот и поговорили". Андриевский встал, потянулся, плюнул на паркет и уныло поплелся в спальню одеваться. Куда уж тут спать.
В конференц-зале было не продохнуть, не протолкнуться и яблоку не упасть. Согнали всех, даже похмельных механиков и вечнопьяных стеклодувов. Конференция была посвящена отчетам по лабораториям и отделам на предмет выявления той самой поганой овцы, с которой шерсти клок и голову с плеч вон. Хотя на самом деле всё было не совсем так, но об этом не сразу.
А пока что на трибуне присутствовал очередной докладчик из разогревающих аудиторию. Его никто не слушал - среди начальства и приравненных к оному лиц шел обмен соображениями, пристрелка мнений на местах; среди же прочих смертных ползли странные слухи.
- А вы слыхали, Геннадий Афанасьевич, что приключилось с Федунькиным на кандидатском экзамене? Вообразите, такую ахинею нес, ругался нецензурно.
- Неужто?