- Именно, нецензурно. Ученого секретаря выб… м обозначил. А Семиглазого - главным говнопроходцем! На что намек, понимаете?
- Еще бы, дорогуша. А вы знаете, что сам Федунькин поведал? Нет? Так вот, грит, - я ровно в тумане оказался, уши как ватой, стол экзаменационный как шоссе, и издалека по нему, грит, какой-то черт лохматый приближается. Ну, грит, хиппи - не хиппи, а натурально в джинсах, и, грит, ты, Федунькин мне сейчас же поведай, на чем основан принцип сублимации химических элементов. Ну я, то бишь Федунькин, грит, рот раззявил и понял - не знаю. И что такое элемент химический ума не приложу. Больше, ясно вижу - чушь всё это, все эти элементы, вся эта химия, да и вообще вся наука. А он, грит, подсказывает - а ты, грит, гри о чем хочешь, о чем накипело. Ну я, грит, и начал - помню, что так красиво докладывал, так связно, грит, непротиворечиво, красиво, елы-палы, грит, а о чем - хоть удави, грит, не помню. На том и стоит. Вот так-то, Алексей Пафнутьич.
- Мило…
- … это что, Федор, я тебе точно говорю - замок у меня ночью кто-то поменял. И ведь не замок, а черт знает что. Я утром мацаю-мацаю, как дурак битый час мацал. А Петя пришел, поколдовал, - не, говорит, это молекулярный замочек, он про такой в одном фантастическом рассказе вычитал. Так что, говорит, зови Фрузиллу - ему что молекулярный, что электронный - один хрен. Слышь, Федор, пол-литра тебе ставлю, как полагается, ну ты понимаешь. Путевку в Ессентуки выбью… Понимаешь, дверь ведь не высадишь - гермодверь у меня, сам знаешь, бронированная, на три пальца. Сам знаешь - сталь военная, ее военные и устанавливали.
- У вас, мудаков? Знаю, - с ленцой откликнулся опохмеленный уже Федор Зилыч Иванов, в просторечии - Фрузилла, местный бог файн-механики и электронно-токарных дел мастер.
Хороший был мужик, этот Фрузилла, могучий. Богата русская земля запойными гениями. А почему Фрузилла? Зилом нарекли батюшку его, в честь одноименного завода, флагмана пятилеток, который возводил дед. А когда, пребывая в известном настроении, механик гордо называл себя: "Я кто таков есть? - я Ф'Зилыч - ч", то "'" отдаленно напоминало раскатистое "р-р-р".
- … так вот, Игореша, я тебе точно говорю - сидят и чухаются.
- Врешь поди, Петрович, у них же там заперто. Уже третий день.
- То-то и оно. Не получается у них нашу зарплату налево пустить.
- Ясное дело, это у них "закупкой труб для ремонта теплотрассы и прочих сезонных работ" называется.
- Во-во. Так вот я и говорю - чухаются.
- Да, дело тонкое…
- Да нет, ну. Натурально чухаются. Чесотка!
- Врешь, Петрович.
- Гы-гы, это я-то? Уже и документы у главного бухгалтера, уже можно и к директору, да вот напасть - чухаются.
- Так что, и ночью, что ли?
- Круглосуточно! Домой уйти не могут - как выйдешь-то…
- А от кого ты это?
- От Людочки-буфетчицы. Она им через окно пирожки переправляет.
- Вот оно что. Как думаешь - долго они там еще продержатся?
- Кто их знает…
В третьем ряду на правом фланге расположились сотрудники лаборатории Тыщенко. Сам же Виктор Павлович Тыщенко, рассекреченный историческим указом (тем самым, по которому рассекретили добрую половину института) доктор наук, негромко беседует с Андриевским. Предосторожность излишняя: в зале очень шумно.
- Так, говоришь, Вова, "медицина бессильна"? А я в тебя верил, хотел было к кандидатской представить. Теперь придется повременить.
- Хоть застрелите, Виктор Павлович. Дьявольская штучка. Этот Горкин, никчемный инженеришко, кто ж мог подумать, что до такого допер. Вы бы, Виктор Павлович этот его дерьмопроцессор видели - полная жопа. Стекло сплошное.
- Каковы будут твои личные предложения, Вова?
- Компьютер вернуть, этой же ночью, чтоб без шума. Есть слушок…
Тыщенко поднял бровь, сипло вздохнул, поплясал пальцами по колену:
- Ну?
- Я слышал, - это верняк - что за компьютером Первый отдел присматривает, мол, есть такое секретное техническое задание, и притом вне тематики. Так что…
- Вот как? Хм… Ну?
- Вернуть надо. Вот если б у вас свой канал "наверху" имелся, вот тогда б…
- Ладно, что-то ты темнишь, Вова.
- Первый отдел, говорю.
- Верю я тебе, Вова. Слишком уж верю. Смотри, не обмани. А то, сам знаешь. Да ладно…
Тыщенко оборвал себя. Разозлился.
- Ладно, возвращай. И чтоб ни одна душа. Первый отдел, говоришь? Может, этот Горкин им покудова и не сообщил, мандраж - дело известное. Так что не мешкай. Сегодня же.
- Будет исполнено.
- Ну вот. Ну, Вова… Ну да ладно, - Тыщенко сдерживался, ибо берег силы для неминуемой уже схватки с секретниками.
На трибуну же поднимался сам Архипелой Вангелыч, из ареопага секретников, из их Закрытого Ученого Совета, руководитель отдела сверхтонких субмолекулярных структур.
Новые времена в институте начались давно, с того самого исторического указа. Согласно указу институт как был, так и остался номерным и даже секретным почтовым ящиком. Однако засекреченной, а следовательно, получающей твердое, обильное финансирование, оставалась лишь часть его. Прочим пришлось идти на вольные хлеба, выкручиваться. Понятно, что эти прочие не блистали научным интеллектом. "Наверху" знали, кто чего стоит - факт, безусловно, загадочный.
Итак, были так называемые секретники. Основной тематикой для них стал недавно открытый Западом "холодный термояд". Официальной, несекретной наукой он был тут же объявлен газетной "уткой" и заклеймен как антинаучный бред. И сразу же был засекречен на Западе. Здесь же, на Востоке, все работы по нему были свернуты, по дури, а в околонаучных кругах прочно утвердился термин "алхимическое мракобесие". И только - опять загадка - в стенах ХОСИ (кто таков был его куратор?) он получил зеленый свет.
И были "доктора" - те самые обделенные, рассекреченные начальники. Эти, в силу прирожденной ухватистости, не растерялись и, воспользовавшись потеплением внутриполитического климата в государстве, начали бойко работать на коммерцию, распродавая всё, что подворачивалось под руку - материалы, оборудование, помещения под аренду. Доктора быстро спелись с АХЧ и контролируемыми ею бухгалтерией, опытным производством и стеклодувкой. Победа докторов была бы скорой и неизбежной, не будь директор Института одним из главных секретников; он же сопредседательствовал на всё решающем Закрытом Ученом Совете по оборонным тематикам.
Такова была историческая расстановка сил. Расстановка была, не было равновесия. Даже денег хватало, и на всех, но докторам постоянно хотелось большего и лучшего. И конечно же, им хотелось власти - окончательной и несомненной. Без этого никак, это уж как водится. Поэтому пути исторического процесса пошли по ускоренному, изобилующему бурными конфликтами, революционному сценарию.
Доктора нашли выходы на городскую администрацию, которая, как известно, имела статус, неофициально приравненный к столичному, на самый высокий уровень ея. Задача ставилась пещерно простая - свалить "ихнего" директора и поставить на освобожденную позицию "своего". И через него добиться раздела института с логическим исходом секретников и перезасекречивания собственных научных тем. Городская администрация должна была сыграть роль Главного Заказчика и Главного Громоотвода. Заказывать же собирались через предприятия и организации города много чего и сплошь у "наших", у докторов. Естественно, под такие задачи администрация должна была провести соответствующую работу в Академии Наук, это само собой. Ну а дальше але-оп! общее собрание сотрудников Института - сотрудники докторов (а их-то как раз по штатному расписанию больше!) проголосуют "за", в Академии утвердят, городская администрация выйдет "наверх" с предложением реорганизации - всё, дело сделано.
Но что-то никак не складывалось. Во-первых, требовалось решение Ученого Совета - а там большинство было "ихних". Но это полбеды - через Президиум Академии можно было обойти формальности, устроить экзотический вариант голосования. Но было во-вторых. И это во-вторых докторам воистину было непостижимо - Президиум несомненно был за докторов, но фактически принимал решения в пользу секретников. Что за шут такой? Что там за "рука" такая? Провентилировали "наверху" через администрацию города - ничего, всё чисто, всюду наши сидят и ручками машут, мол, давай, поехали. Ткнулись в Минобороны - мрак, кивают "наверх", но там-то наши! Круг замкнулся.
Тогда и было принято стратегическое решение - идти ва-банк, на публичный скандал, чтоб всё через центральную прессу и телевидение, чтоб страна загудела (ну, не вся страна, положим, но ее научная совесть - тут и "алхимическое мракобесие" сгодится, чего уж). Уже была закинута наживка - якобы готовящееся решение городских властей об изъятии правого лабораторного корпуса под геронтологическую клинику.
Вокруг этой самой клиники в городе второй год уж велась ожесточенная перестрелка-дискуссия: оказывается, клиника сия была жизненно необходима поголовному большинству жителей многомиллионного мегаполиса. Но никакие гады не хотели отдавать свои помещения: ни учреждения, ни организации, ни школы и детсады не желали без жестоких оборонительных боев сдавать занимаемые площади. И вот теперь дело нужно было повернуть так, чтобы главным гадом в этой неприглядной истории оказался директор родного ХОСИ, академик Кшиштоф Вацлович Корницкий, который, кстати для докторов, как раз отбыл в длительную загранкомандировку в Бундесреспублику.
Ситуация была тщательно размечена, бойцы "нашей" армии заняли позиции согласно боевому расчету. Уже произошли авангардные стычки. Уже секретники встали в вызывающую позу, обнажив тем самым свои тылы и, само собою, всё свое гнилое нутро. И вот теперь первый аккорд гигантской битвы должен был разразиться под сводами конференц-зала. Рядовая отчетная конференция подразделений как нельзя лучше и как нельзя вовремя подходила для того, чтобы стать первым и сокрушительным залпом.
Итак, момент Ч настал. К трибуне двинулся Виктор Павлович Тыщенко. Он взобрался на подиум: правое крыло разразилось овациями. С задних рядов левого крыла раздался свист - негодовали молодые ученые-секретники. Маститые пока воздерживались - угрюмо, бесстрастно, отстраненно.
Тыщенко откашлялся. Напшикал себе из сифона "Боржому", но пить не стал, а значительно раскрыл массивную зеленую папку и, внушительно уставясь в аудиторию, начал:
- Из доклада сотрудника возглавляемого мною отдела инженера Андриевского, полагаю, почтенное собрание уже смогло составить себе мнение о важности решаемых нашим отделом задач и значительности достигнутых нами научных достижений. Полагаю, что это прозвучало четко. Но есть одна существенная проблема - кадры. Лучшие молодые умы возглавляемого мною отдела, да и не совру, сказав, что и прочих отделов, не имеющих отношения к оборонной тематике, утекают необратимым образом в недра закрытых отделов. И, как следствие, безвозвратно гибнут для науки. Но это еще полбеды. Это, так сказать, наша внутренняя, местная проблематика, - Тыщенко многозначительно приумолк. Вытащил большой носовой платок и отер лысину. Выглядело это комично, поскольку над высокой трибуной виднелось лишь "от переносицы и далее". Тыщенко, как известно, ростом не вышел. Тыщенко тщательно сложил платок и выразительно посмотрел на сидевших в первом ряду журналистов городских периодических изданий: - Да, есть проблема и покрупнее, даже не побоюсь, политического масштаба. Все прекрасно осведомлены о критической ситуации, сложившейся вокруг геронтологической клиники.
Тут из зала донесся отчаянный, ликующий возглас:
- Наше население безнадежно, поголовно вымирает от геронтологических заболеваний!
- Ирония здесь неуместна, - огрызнулся Тыщенко. - Если угодно, да, наша нация вымирает. Мы, русские!.. Впрочем, сузим рамки. Покамест сосредоточимся на городских проблемах, а то всё нас, русских, тянет в глобальность. Если в космос углубляемся, спутник запускаем, то тут же кричим, что и все как один вскоре по всему космосу расселимся. Впрочем, всё же сузим рамки. Я о клинике. Мышиная возня нашей доблестной дирекции, надо полагать, возникла не на пустом месте. Дыму без огня, как известно, не бывает. Понимай так - есть "наверху" решение. И правый лабораторный корпус, значит, приговорен к отторжению от института. Не знаю, на слухи полагаться не буду, иностранным ли корпорациям достанется или еще кому - не важно. Важно, что с корыстью для себя и во вред Отечеству нашему. И это при том, что проблема геронтологической клиники уже не первый год стоит на повестке дня. Дирекция, директор должен был бы по своему рангу ведать, владеть ситуацией. Но, как видим, этого нет. Действия директора позорят честь нашего научного учреждения, порочат в глазах общественности. Представляете, коллеги, как на нас будут смотреть наши сограждане, наши дети? Что мы оставим нашим внукам? Итак, я буду сокращать свое выступление, а то ученый секретарь мне уже знаки подает. Да вижу я, вижу. Итак, мое предложение - провести перевыборы общеинститутского Ученого Совета до конца текущего месяца. Ситуация, сами понимаете, подталкивает нас к такому решению. Вот теперь я закончил.
Поворот речи Тыщенко в сторону Ученого Совета был понятен всякому научному сотруднику и инженеру, но не журналистам, не механикам и не стеклодувам. Поэтому из рядов поднялся субъект с абстрактным выражением лица:
- Директора на мыло! Ученый Совет - в жопу! - и рухнул обратно.
Ученый секретарь внезапно отреагировал:
- Поступило предложение - переизбрать руководство Института.
Воцарилась пауза. Но дальше ничего не воспоследовало. Сценарий был резко и грубо уничтожен: ареопаг секретников в полном составе во главе с и. о. директора, председателем Закрытого Ученого Совета Алферием Харроном поднялся и покинул зал заседания; вслед за ними потянулось всё левое крыло. Конференция закончилась.
Данила Голубцов как обычно на конференцию не пошел. Не любил официальных событий, а приказать ему никто не мог.
Это был молодой человек лет тридцати пяти, с открытым ясным взглядом, казалось даже - простодушным. Но речи и поступки его простодушными назвать было трудно. Он жил так, будто утверждал: "Я знаю, что мир ужасен, но есть во мне силушка задвинуть всё это подальше и оставаться самим собой". И точно, в общении с Данилой любой ощущал эту силу: стоило ему заговорить в компании, и уже через пару минут одним казалось, что они знают Голубцова давным-давно, другие же испытывали неуютность и желание удалиться. Начальники старались общаться с ним пореже.
Дожив до своих лет и пройдя через соблазны молодости и заблуждения века, он сохранил в себе и честность, и порядочность. Но главное, он оставался всё тем же одиноким рыцарем, чью прекрасную даму зовут Истина.
Обитал он в небольшой отдельной лаборатории, которая состояла из очень редкой в природе научной установки, самого Данилы да сколько-то там квадратных метров свободной площади. Ростом он был высок, телосложением крепок, в юности хронически страдал спортом - хотел стать могучим как Шварценеггер и немало преуспел в этом. Во всяком случае, даже сейчас пройти метров двадцать на руках не составило бы для него проблемы. Было бы перед кем. И кабы не досадная травма позвоночника - быть ему олимпийским чемпионом. А так… Полутонов Данила не любил - или всё или ничего. С тем и пришел в науку. И быстро завоевал себе место под солнцем. В ХОСИ он получил в безраздельное владение уникальную установку ядерного гамма-резонанса и так умудрился ее усовершенствовать, что стал практически незаменим. Номинально числясь в "докторском" отделе, постоянно проходил по одной из секретных тем, а потому отчета не давал ни тем, ни другим. И работал, руководствуясь, по-видимому, исключительно материальным интересом.
Этим утром "доктора" заряжали подчиненных боевым духом. Данила же вкушал утренний чай со свежеиспеченными гренками. На телефонный звонок отозвался коротко:
- Да, я в курсе.
Дал отбой и в свою очередь набрал номер:
- Штаб-квартира гражданина Зонова Н.?
- Ну и что? - отозвался гражданин Зонов.
- Итак, институт цветет и пахнет директивно?
- У нас сейчас жарко. Ты на конференции будешь?
- И ты, Брут, собираешься на это сборище? Задницу-то загодя намылил?
- Это зачем? - удивился Никита Зонов.
- Вали уж лучше ко мне. Твои начальники, в сущности, раздолбаи, отряд не заметит потери бойца. А мы потреплемся.
- Убежище предлагаешь? А конференция?
- Насрать. Будь мужиком, Зоныч, у тебя же дети, пора уж. В любом случае, если так нацелен, то есть еще полчаса - успеешь.
- Ну…
- То-то же, - дал отбой Данила и вернулся к чаю.
Итак, в отдельную лабораторию к Даниле пришел пить чай Никита Зонов. К чаю потребовал сливок - знал, что они наверняка имеются в холодильнике, - и пару пирожных-корзиночек.
- Сегодня в меню корзиночек нет. По дороге съел.
- Непорядок. Ты, наверное, хандришь. Я это еще по телефону установил.
- Есть немного. А что, так заметно?
- Я тебя умею сканировать по голосу.
- Ну-ну.
Чай пили молча, глубокомысленно разглядывая синеющий за окном лес. В конце концов, Голубцов не выдержал и предложил ударить по пивку. Никита Зонов с пониманием отнесся к поступившему предложению.
Данила распахнул гостеприимную дверцу криогенового холодильника. Из недр оного вынырнул могучий клуб инея, в глубине обозначились стройные ряды пивных бутылок да импортных банок.
Никита принял запотелую банку баварского и поинтересовался:
- Откуда у тебя доходы на импортное пиво?
- Хозтематика, - ухмыльнулся Данила, как будто это что-то поясняло.
Холодное пиво прочистило мозги. Пользуясь случаем, Никита не преминул изложить свою новую идею, причем ударился в японщину. По-никитиному выходило, что жены самураев не случайно подносили мужьям что-либо, опустив глаза. Этим они передавали искренность момента. Мы, люди, слишком жестко реагируем на внешние условности, вот в виде того же взгляда, что там он выражает, к примеру. А убери взгляд - и этим сразу все нюансы и домыслы в свой адрес уничтожишь. Впрочем, у этих японцев всё равно ничего не понять.
Данила Никитиной мысли не понял, ухватил лишь последнюю фразу. И спросил:
- А у русских разве понять? Вот тебе русские сказки…
- Погоди, Голубец, я же на конференцию опоздал! - вскочил Никита.
- Судьба, Ник, судьба, - дружески похлопал того по плечу Данила.
Никита опустился в кресло. Обычное дело: нужно и положено, но жуть как не хочется. Манкировать же боязно. И где-то на уровне потемок сознания вертится заезженное: "Ибо чревато… чревато… чревато… ибо…" Но ведь не хочется же. Потому, собственно, и ждешь, что возникнет некто из сказки, могучий, почти былинный, возьмет за руку, скажет непреднамеренно: "Не ходи, Зоныч, всё равно не пущу". Посопротивляешься ему чуток - глядишь, и на душе прояснело: долг исполнен. Можно смело дать себя как девицу-красавицу умыкнуть, увести в лес дремучий, за горы высокие, за тридевять земель в тридесятое царство, в хоромы к дракону-горынычу ухватистому, страшноликому молодцу-ухарю, что ни начальства не страшится, ни устав ему не писан - и ничего уж не боязно девице-красавице.