- Да, она меня просила. Но есть и иная причина, какая - не скажу. А еще мне надо всё видеть. Всё самое главное, что происходит в этом мире. Такая моя судьба - видеть великое и свидетельствовать об увиденном. Знаешь, сколь много брехни родится в головах тех ничтожных, что неспособны подать грош несчастному бедняку, а рядят себя в тоги героев? Знаешь, сколько мерзких дел выдается за великие и созидательные деяния? Поживи с мое - узнаешь. Да, я прихожу только к носителям великих судеб, рыцарь. Твоя судьба тем и привлекла меня. Судьба и Хозяюшка, вот так.
- Ты умеешь читать судьбы, странник? Может, ты волшебник, предвидишь будущее?
- Э-э, пустое. Не волшебник я вовсе. Волшебники и колдуны и близко к землям Железного Грона не ходят. И будущее не могу я предсказать. Меня иное интересует. Слыхал о книге судеб?
- Слышал. У нас, иканийцев, есть три книги судеб.
- Нет, эта книга иного рода. Не у людей она, нет. Там, где она пишется, наша жизнь, будь она длиною в один день, будь в тысячу лет - лишь одно слово.
- Может, ты говоришь о знаках судеб? Мы, иканийцы, знаем, что у каждой судьбы есть свой знак - об этом и говорят наши книги.
- О знаках… Пусть будут знаки, видно уж, иначе с тобой, иканийцем, не поговоришь, - махнул рукой странник. И веско изрек: - Знай, о рыцарь, меня не интересуют судьбы, у которых всегда один и тот же знак…
- Но других судеб не бывает, - удивился Мастер Ри.
- Ну да! Есть судьбы, у которых по два, а то и по три знака. Странные они, когда повстречаешь их здесь, среди людей…
- Человек с судьбой разных знаков - разве возможно такое?
- Что ты смыслишь в этом, юный рыцарь? Человек и есть судьба. А судьба - не то, что будет, а что уже есть сам человек, если смотреть оттуда, - странник показал пальцем в ночное небо, - на нас.
- И ты смотрел оттуда?
- Э-э… куда мне.
- Откуда тогда всё это знаешь?
Странник вместо ответа затеял есть зайца. Крякал от удовольствия да нахваливал Мастера Ри за поварское искусство. Только перед сном, когда стали укладываться, зарываясь поудобней в листву, произнес:
- А бывают судьбы вовсе без знака. И такие я тоже ищу, рыцарь.
- Пусть будет с тобой удача, - повторил почти дословно прощальные слова Хозяюшки Мастер Ри и удивился себе.
Да, удивительные люди повстречались на его пути, пришли к нему. Кто их позвал? Или призвал? Чей то был голос ему на холме под дубом? Великие судьбы и судьбы без знака - судя по словам странника, всё это о нем, о Мастере Ри. Но странник, кажется, не собирается больше ничего объяснять.
Но какие бы таинственные силы не угрожали или же благоволили Мастеру Ри на его пути - не могли они лишить его присутствия духа. Пускай до поры до времени всё идет своим чередом, он не станет вмешиваться в ход событий. А когда придет время, тот, чей голос позвал его в путь, укажет ему на это. И тогда вмешательство катанабуси будет как удар молнии: внезапное и окончательное.
Они заснули под негромкое потрескивание догорающего костра.
Глава седьмая
Вот уже вторую неделю Иван Разбой чувствовал себя не в своей тарелке. Работать не мог. Приходил в кинопавильон ровно в десять утра, просто, чтобы чем-то занять себя: привычка быть среди тех, кто зависит от тебя. Помощник подносил свежую кипу газет. Иван усаживался в режиссерское кресло, раскрывал газету, брал в руки ножницы… И так читал и резал, резал и читал до самого обеда. На обед заказывал обычно щи и что-либо из области студня или жареной куропатки. Заедал когда крем-брюлле, когда ванильным мороженым. Запивал исключительно крепким чаем вприкуску.
После обеда он и вовсе распускал труппу и отправлялся восвояси, гулять, куда глаза глядят.
Актеры и персонал пребывали в полной растерянности, о причинах столь странного поведения главного режиссера оставалось лишь гадать. Даже появление на съемках главного мецената, графа Мамайханыча, не вывело Разбоя из состояния мрачной задумчивости.
Между тем всё объяснялось просто и одновременно загадочно: к мучившим в последнее время режиссера снам про двадцатый век и научный институт прибавились куда более неприятные сны про "последний поход".
Сон этот повторялся каждую ночь с завидным постоянством. Каждый раз с неизменной стратегией сценария: он призывался к своему непосредственному начальнику, командиру, монарху, учителю, отцу-настоятелю и отправлялся за Эликсиром Жизни. И вот он уже шел, ехал на осле, коне, бронетранспортере, а то и летел на дирижабле, вертолете, "боинге", птице-фениксе, брел, плыл. И слышался один и тот же звук - бой далеких барабанов, и голос: "Это его последний поход. Это его последний поход…" Голос не был человеческим. Конец же пути венчала встреча с неприятелем. Неприятелем был один и тот же человек - то в пышном жреческом одеянии, то в скромной военно-полевой форме, то в сплошном рванье, то в начищенной кольчужке, а то просто в виде отдельно взятой головы. Человек смотрел на Ивана в упор устало-равнодушным взглядом, словно доводя до сведения - "видишь, как оно - я-то здесь по принуждению, а вот ты по своей воле пожаловал".
И невоспроизводимой скороговоркой что-то произносил. Разбой ничего не мог разобрать, он рассыпáлся на множество мыслей-воспоминаний о прошлых "последних походах" и погибал.
К слову сказать, особенно неприятной штукой в этом весьма похожем на явь сне было то, что в очередной раз, получив задание добыть эликсир, Иван вполне отчетливо помнил, чем заканчивались предыдущие последние походы. И еще, в этом сне он был не собой, а кем-то другим, казалось, персонажем бездарно снятого фильма или плохо написанного романа.
После "гибели" Иван безо всякого перехода попадал в двадцатый век, в лабораторию научного института и становился научным сотрудником, человеком совершенно иной природы. Но и там он не знал покоя: не мог освободиться от мысли, что на самом деле спит.
Сегодня Разбой решил после обеда направиться к Пиму Пимскому, благо не заходил к тому уже чуть ли не месяц. Но того дома не оказалось. Заспанная Пелагея недовольно пробурчала что-то про остывшие блины и скукожившуюся запеканку. На вопрос Разбоя, давно ли ушел Пимский, ответила, что "как ушел с утра на "лексию", так дононе не являлси". И вообще, оказывается, вот уже который день кряду барин уходит с утра, а возвращается затемно, причём "тверёзый и сердитый".
Это было странно. Разбой хорошо усвоил жизненную методу Пимского, знал, сколь большой тот любитель сидеть дома именно что после обеда. Выгнать его на улицу в это время могло разве что нечто совершенно неожиданное.
В задумчивости побрел режиссер домой. Войдя к себе во двор, направился к сараю, который арендовал под механическую мастерскую. Там и пришлось скоротать время до вечера, вытачивая очередную шестеренку к очередным хитрым часам и с тоскою думая о предстоящей ночи с очередным "последним походом"…
Иван Разбой - инженер Иван Разбой - был известен в институте своей добросовестностью. Был он родом из крестьянской семьи, из тех, кого принято называть "куркулями". Когда младший сын (в семье детей было семеро) изъявил желание учиться в городе, родители не стали чинить препятствий, а прикупили ему небольшой домик в городском частном секторе. После смены эпох, домик помогал Ивану пережить трудные времена: Разбой выращивал на приусадебном участке картофель, который бойкая соседка продавала потом на рынке.
Видимо, эта крестьянская жилка сказалась и в его научной добросовестности. Как-то раз начальник Разбоя задумал поставить грандиозный эксперимент. В эксперименте было заложено тридцать серий по двадцать образцов в каждой. Всего, сами понимаете, шестьсот образцов сверхпроводящей керамики. И вот наш Иван два месяца кряду растирал, "давил" на прессе "таблетки" и запекал в лабораторной печи, запекал и растирал…
Но сейчас душевный покой инженера был нарушен. Причиной были странные сомнамбулические состояния, в которые он в последнее время стал впадать в самых неподходящих местах, очень часто прямо на работе. Его и так угнетало, что он переставал быть самим собой, но, кажется, за спиной сотрудники уже обменивались на его счет странными взглядами. И ни к кому не обратишься с бедой, разве что к доктору. Но докторов Иван остерегался, сказывалась крестьянская натура.
Но именно Ивану с его "глюками" суждено было стать началом цепочки удивительных событий, объединивших одним общим делом людей из совершенно разных миров.
Шел он однажды к Марку Самохвалову, поболтать. В темном и низком институтском коридоре повстречал унылого Андрея Дубовика, по кличке Дубовичок Радиоактивнейший. На самом деле, того уже давно отправили в длительный отпуск за свой счет, и зачем он временами наведывался в храм науки, оставалось загадкой.
- Привет, ты как? - спросил Разбой просто чтобы поздороваться.
Выглядел Дубовичок излишне энергично, глаза блестели, одет неважно.
- Дела серьезные. Знаешь, с какими людьми я завязался? Про сеть магазинов "Копенгаген" слышал? Я им всё делаю. Перешиваю чипы в кассовых аппаратах, чтобы сами обнулялись, когда надо, чтобы никакие проверки…
- Да? - Иван понял, что с Дубовичком ему говорить не о чем. - И много платят?
Вопрос Дубовичку не понравился.
- Я ведь только сон, - как-то буднично, ни с того ни с сего сообщил Дубовичок Радиоактивнейший.
- Как это?
Разбою подумалось: "А вдруг и Дубовичок себе снится? А то ведь временами и не знаю - сплю я или бодрствую?"
- Я - сон. И ничего больше. И никого не боюсь! Понял?
Дубовичок нарочито хохотнул и, не видя больше причин задерживаться, пошел своей дорогой.
"Случай у человека тяжелый, - пожал плечами Иван. - Ему бы к психотерапевту… А мне куда? Да, я же к Самохвалову".
На улице валил снег и хлестал ветер. Снег падал в лужи, оставленные вчерашней оттепелью, и превращался в ржавую кашу, в месиво. Всё это летело фонтанами из-под колес машин, хлюпало под ногами прохожих, которые упорно, словно безумные кондитеры, месили и месили тесто какого-то на редкость несъедобного пирога. Месили, чтобы его отведал тот, кто из года в год насылает на город такую погоду в начале ноября.
Марк Самохвалов был в своей рабочей комнате на четвертом. И угрюмо смотрел в окно на серый мир. Всю жизнь Марк боялся всякого рода неприятных событий, как то: служба в армии, война, неизлечимая болезнь. Боялся перехода, зависания, когда еще не уверен, но уже подозреваешь, что жизнь твоя переменится. Однако оказавшись в гуще событий, Марк обретал иное состояние души, переставали его волновать необычность и опасность. Но сейчас всё казалось скучным, хлюпающим каким-то, как этот грязный снег за окном.
Мысли о собственном сумасшествии, коллективном помешательстве в этой комнате, или о пресловутом психотронном оружии больше не занимали Марка. Он больше не видел никакой трагедии в собственном раздвоении. Даже успел привыкнуть к тому, что его двойник - большой человек. Уже никаких сильных эмоций это не вызывало. Марк старался не задаваться вопросом - кто же он на самом деле. Просто теперь ему с этим жить. Вот и всё.
Дверь распахнулась, и в комнату, диковато озираясь по сторонам, шагнул Иван Разбой.
- Опять я здесь, дюк, - огорченно произнес он. - Ну что ты будешь делать.
Иван развел руками, уже привычно уселся за стол у компьютера.
- Сон, значит, - так же привычно стал рассказывать Разбой. - Вообразите, дюк, мое положение. Наяву кому сказать - сочтут чудаком. Так я хотя бы во сне пожалуюсь. Хотел сегодня излить душу Пимскому, так дома не застал. Забавное дело - жаловаться на сон в ином сне… Вообразите, дюк, снится мне, что я - некий Скирд, дружинник царя Ашоха. И вот вызывает меня их верховный жрец, Агот… Имена одни чего стоят, я наяву таких слыхом не слыхивал. И отправляет меня в поход… За чем бы вы думали?
- За эликсиром жизни, - угрюмо произнес Самохвалов.
- Откуда вы знаете? Впрочем, да, сон. Так, значит, вы всё знаете про последний поход? Вот беда, и здесь мне не найти сочувствия…
Марк потянул из пачки сигарету, неловко чиркнул спичкой - раз, другой. Наконец закурил и, выпустив клуб дыма, осведомился:
- А младший храмовый жрец по имени Иу-ти? В государстве Аату-а?
- Мерзейшее название! Дюк, вся беда в том и заключается, что каждую ночь я делаюсь кем-то иным, новым, и этот новый помнит всё о тех, предыдущих, которые погибли в последних походах! Да, я же там каждый раз погибаю! Хоть и во сне, а всё же неприятно.
- М-да… - Марк думал о чем-то своем. - А скажи, голубчик, фамилия Веров тебе ни о чем не говорит?
- Веров? - Иван почесал в задумчивости щеку. - Веров. Веров… Нет, дюк, ни о чем не говорит. Впрочем… Но это же не из области сновиде…
Разбоя качнуло так, что он чуть не слетел со стула. Он в недоумении огляделся.
- Марк, а как я сюда попал? Вот хрень, опять у меня помутнение.
- Не бери в голову.
- Здесь на меня уже косятся. Что делать?
- Спроси об этом Гриню, он тут умный, пусть посоветует какие лекарства.
- Вспомнил, я же к тебе и шел. Кстати, встретил Андрюху Дубовичка…
- Дуб он, а не Дубовичок, - машинально поправил Самохвалов. - Большой, ветвистый, твердый, как все дубы.
- Говорит, что он сон.
- Прикалывается. Соврет - дорого не возьмет.
- На полном серьезе говорит. Нет, серьезно, так и заявил: "Я - сон". Как это понять? Может быть, он тоже снится самому себе, как со мной случается?
- Еще один феномен на мою голову, - сказал Марк. - Ты что, Победитель, Дуб-Дубыча не знаешь? Прикалывается, чтобы другим было так же фигово, как ему.
- Его-то я знаю. Я не знаю, что со мной, - ответил Иван. - Думал у тебя спросить…
- Зачем тебе знать это? Жизнь длинная и небезопасная. Вот и живи. Ты ж у нас Непобежденный Реальностью Победитель - вот и побеждай, - обрубил дискуссию Марк.
Иван Разбой обиделся. Молча поднялся и пошел из комнаты.
- Постой, Ваня, - крикнул ему вслед Самохвалов. - Не обижайся, у меня самого дела хуже некуда. Ты новый роман Верова уже читал?
- Ветрова? Детективщика?
- Константина Верова. Фантастика. Недавно книга вышла.
- Нет. Марк, по фантастике это ж ты главный спец, я больше детективы…
Дверь за Разбоем закрылась. Марк ещё некоторое время курил, расхаживая по комнате, а затем чуть ли не бегом кинулся к Григорию Цареграду.
Тот был на месте - в своем полубоксе-полуподвале. Попивал чаёк и созерцал дисплей компьютера, на котором то рисовались, то рассыпались калейдоскопические узоры.
- Бездельничаешь? - поздоровался Марк.
- Медитирую, - пояснил Гриша, указав чашкой на дисплей. - Хорошая программка получилась. Наблюдай и лови нирвану. Каждому гражданину по личной нирване, большой и увесистой.
- Есть новости. Как говорится, всё страньше да чудесатее… Разбой, Победитель наш, стал видеть чудные сны.
Марк сделал эффектную, как ему казалось, паузу в ожидании вопроса. Но Цареград молчал и невозмутимо смотрел на дисплей. Про сны Ивана наяву он знал. Что может быть чуднее их?
- Да что ты за человек такой! - вспылил Самохвалов. - Тебя хоть чем-то пронять можно? Выключи ты эту болботень!
- Ты рассказывай, на самом деле я внимательно слушаю, - не отрываясь от экрана ответил Цареград.
- Слушает он… Ну так слушай. В двух словах - заваливает ко мне Иван, в образе кинорежиссера. Сон, понимаешь, режиссеру новый снится из ночи в ночь. Про его последний поход.
- И?
- А то, что "Последний Поход" - название нового романа некоего Константина Верова.
- О романе тебе Разбой-режиссер сказал?
- Ты фантастику не читаешь?
- Нет, мне и без нее хорошо.
- Веров живет в нашем мире. Здесь! А режиссеру снятся буквально главы его романа! И при этом ни режиссер, ни наш Иван ни о каком Верове не знают. Оцени!
- И как, хорошо пишет?
- Что? Да так себе, все так нынче пишут. Да постой, Грегуар, я о другом. Ты дослушай. Вроде бы наш, местный автор, а с другой стороны - вроде бы и нет никакого Верова. Никто его не видел. У меня с книготорговцами нормальные контакты: и о новинках сообщают, и о новых авторах, и по заказу что надо из столицы привезут. О местных авторах они знают всё. Я и о Верове интересовался. Говорят, что это, само собою, псевдоним, причем неизвестно, одного человека или сразу нескольких. И больше о нем ничего не известно. А теперь выясняется, что и роман у него странный. Там всё построено на том, что персонаж постоянно перевоплощается, накапливает память о прежних жизнях в разных мирах. Во всех же своих жизнях раз за разом у него приблизительно одна и та же судьба. Всякий раз погибает от руки таинственного противника, охраняющего эликсир жизни. Сечешь, о чем я?
- Надо думать, ты этого Верова хочешь тоже в сновидцы записать.
- А вдруг? С чего бы тогда этот роман снился Победителю?
- А ты у него спроси, у Верова. Найди и спроси.
- Ну да! А что я ему скажу? Я, знаешь, не люблю, когда на меня как на чокнутого смотрят.
Цареград выключил монитор, снял с этажерки еще одну чашку и наполнил чаем из термоса.
- На, Марк, пей. Я сейчас тебе расскажу кое-что поинтереснее. С Пимским не всё ладно.
Григорий принялся рассказывать про ночного гостя приват-доцента. Марк хмурился, морщился, пару раз порывался что-то вставить, но сдержался.
- И вот после встречи с Символистом Пимский сниться мне перестал. Такие дела. И вот что, Маркуша. Я это не тебе рассказываю. Я это твоему дюку рассказываю. Может, найдет решение… Может, отыщет того Символиста. Потому что не к добру был его ночной визит.
- Как же, - фыркнул Самохвалов. - Станет он искать. Это же не человек - кремень! У него психика как три наших. И дел у него хватает, государственной важности. Для него что сон, то, безусловно, сон. Я для него - нечто близкое, но всё же виртуальное.
- Это мы будем посмотреть. Кстати, ты обратил внимание, что Кирилла уже две недели на работе нет?
- Да, что-то он не в меру манкирует, Мастер наш…
- Ты бы ему позвонил. Его чуть не убил сон про рыцаря.
Марк поперхнулся чаем и закашлялся, пролив жидкость себе на штаны.
- Рыцарь угодил в переделку, что-то вроде злого чародейства на него наслали. А у Кирилла во сне сердце остановилось. Хорошо, Алла, умница, в "скорую" успела… Профессор смотрел. Сказал - уникальный случай. Без видимых причин пять остановок сердечной мышцы. Я бы тебе этого не рассказывал, да вот только… - Григорий решил спародировать собеседника и взял паузу.
- Что только? Да говори уже, хрен бы тебя забрал!
- Остановки сердца сопровождались видениями, очень напоминающими сны Ивана. С одним "но" - смерть "персонажа" и вызывала у Кирилла эту самую остановку. Взаправду вызывала. Такие, Марк, пироги.
Самохвалов уже взял себя в руки.
- Значит, что же выходит? Выходит, что ситуация в одном мире вызывает проблемы в другом. Так?
- Страшно, да?
- Страшновато. Я, знаешь ли, не против того, чтобы быть не как все, но не до такой же степени!
- За всё надо платить.
- За что? - не понял Самохвалов.
- За то, скажем, что не всякому дано видеть себя наследным дюком и другом государя-императора…
- Не завидуй.
- Было бы чему.