Я видел, что старшина бледен. Но ведь мы не ели уже два дня - тут любому плохо станет.
Я вытащил из коляски мотоцикла бутылку немецкого шнапса - отвратительного пойла с запахом самогона, откупорил ее и поднес горлышко к губам старшины:
- Глотни немного.
Сам махнул рукой бойцам, подзывая их к себе. Когда они подошли, распорядился:
- Обшарьте все мотоциклы. Забрать все - пулеметы, автоматы, патроны, еду, выпивку, карты.
Бойцы, опасливо озираясь, пошли к мотоциклам. Я же снял с водителя автомат - знаменитый МР-40 и, стянув у него с ремня подсумок с магазинами, нацепил на свой ремень. За голенищем сапога мотоциклиста виднелся краешек сложенной гармошкой карты - забрал и ее. Еды, к моему разочарованию, не оказалось.
Снял с вертлюга пулемет, закинул его себе на плечо. Увидев в коляске металлическую коробку с пулеметной лентой, прихватил и ее. Вытащив из своей винтовки последний патрон, я сунул его в карман - пригодится, а винтовку бросил. Не таскать же такую тяжесть ради одного патрона! Мне и так было тяжело - пулемет и коробка с патронами весили килограммов десять. Был бы я сытым и отдохнувшим - другое дело, а так я и без груза едва ноги передвигал.
Все собрались в лесу. Старшина обвел взглядом бойцов:
- Это все? Не густо.
Немецкие мотоциклисты уложили на поле половину нашего небольшого отрядика. И произошло-то это внезапно - гитлеровцы выскочили как черт из табакерки. Но теперь мы здорово усилили огневую мощь - пять пулеметов, пять автоматов. С харчами, правда, туго. Бойцы принесли пачку галет, шоколадку и две бутылки вина.
Еду разделили поровну. Досталось каждому по одной сухой галетине, маленькому квадратику довольно вкусного шоколада и паре хороших глотков вина. Скудно, однако в животе разлилось приятное тепло.
Мы посидели несколько минут. Старшина поднялся первым:
- Пора. Один мотоциклист ушел - боюсь, как бы он погоню по следу не пустил.
И правда - все что-то расслабились.
- Разделитесь по парам. Один несет пулемет, другой - патроны. Потом меняетесь. Шагом марш!
И мы снова двинулись по лесу на восток.
Километра через два вышли к небольшой деревушке. Долго с опушки леса наблюдали, не покажутся ли немцы. Вроде тихо - не видно техники, не ходят немецкие солдаты.
Старушка вышла из избы - кур накормила, слышно, как поросенок хрюкает.
Лежащий рядом старшина притянул меня к себе здоровой рукой:
- Танкист, сходи в деревню - может, покушать что раздобудешь. Если чего - я из пулемета прикрою.
Пригибаясь за зарослями крапивы и лопухов, я подобрался к избушке.
- Бабушка…
- Ой, кто здесь? - Старушка испуганно оглянулась на голос.
- Свои. Я боец Красной Армии, к своим пробираюсь. Покушать не найдется ли чего?
- Подожди немного.
Вскоре селянка вынесла узелок, протянула:
- Храни тебя Господи, сынок. Только остановите энтих ворогов. Сколько же народу сгубили, супостаты!
- Спасибо, бабуля. Вот соберемся с силами и погоним. Непременно погоним!
Я вернулся в лес, к бойцам. Развернули узелок: краюха хлеба, изрядный шмат сала и вареные яйца. По нынешним временам - целое богатство. Разделив, мгновенно съели. Утомленные бойцы стали устраиваться на траве.
- Подъем!
- Старшина, не в казарме все ж, дай отдохнуть хоть чуток - будь человеком, - взмолились уставшие бойцы.
- К своим выйдем - будете отдыхать.
Так и шли весь день, в основном по буеракам да оврагам, укрываясь от чужого глаза, пока не раздалось:
- Стой, кто идет? Пароль!
- Какой к черту пароль - свои, не видишь? Командира зови! - крикнул старшина.
Внезапный выход на боевые порядки нашей армии не удивил: единой линии фронта не было, и мы вышли в расположение своих частей, даже не заметив передовой. Просто в кустах стоял часовой и поодаль виднелся дзот.
На окрик часового явился молоденький лейтенант:
- Кто такие?
- Мы тут с бору по сосенке: пехотинцы, танкист есть - к своим пробираемся.
- Считайте - дошли. Оружие на землю положите.
- Зачем? Это наш боевой трофей!
- А может, вы диверсанты немецкие. Вот отведу вас к особисту - пусть разбирается.
Пришлось подчиниться и положить пулеметы на землю.
- Сергачев, сопровождай!
Сам лейтенант пошел впереди, часовой замыкал нашу процессию. Идти далеко не пришлось - с километр.
Нас привели к землянке, где, как я понял, расположились особисты. У землянки нас остановили, усадили на траву.
Сначала вызывали рядовых красноармейцев.
После краткого допроса бойцов отвели в часть для пополнения. Старшину мурыжили долго, наконец выпустили.
- Ставят в вину, что "Максим" закопал, - успел бросить он мне.
Часовой подтолкнул к землянке меня. Со света в землянке показалось темно, пахло сырой землей.
За колченогим столом сидел особист в фуражке с васильковым околышем. Стоявший у входа младший сержант сноровисто меня обыскал, вытащил из кармана гимнастерки документы и положил на стол. Я было рот открыл, чтобы сказать, что документы не мои, а убитого Петра, да вовремя сообразил, что сейчас - не время и не место. А свои документы я получить так и не успел, хотя Кривохатько говорил, что мы приказом внесены в списки бригады.
- Ну, расскажи, танкист, как немцам продался, как танк потерял.
Особист был выпивши, рожа красная, да и запашок от него шел. Вскипел я, хотя и не стоило - надо было держать себя в руках.
- Ах ты, крыса тыловая! Водку в тылу жрешь, а сам на передовой не пробовал?
И тут же получил от стоящего сзади младшего сержанта в ухо. В голове загудело, я покачнулся, но устоял.
- Так вот как ты заговорил, шпион гитлеровский! Вот где ты нутро свое показал! Да я тебя сейчас к стенке - без суда и следствия, по законам военного времени!
Я стоял молча. Особист проглядел красноармейскую книжку Петра.
- Ничего, я тебя в трибунал отправлю, там тебя быстро на чистую воду выведут, гад!
Младший сержант вывел меня из землянки, усадил рядом со старшиной и распорядился:
- Глаз не своди с этих!
Часовой вытянулся, пожирая глазами сержанта.
- Меня тоже во враги народа особист записал, - сказал я устало.
- Ничего, там разберутся, - уверенно ответил старшина.
Видимо, он свято верил в законность правосудия в лице НКВД. Но я-то знал из книг и документальных фильмов, как расстреливали комдивов и командиров за мнимые прегрешения - особенно в начале войны, когда царила неразбериха и начали действовать заградотряды.
Ведь особист в сопроводительной записке может написать с пьяных глаз все, что угодно, и поди потом отмойся. А в трибунале докопаются, что документы не мои - и конец старлею Колесникову!
Красная Армия, оставляя под натиском врага обширные территории, не успевала эвакуировать людей и ценности, что уж тут говорить о задержанных, сразу переходивших в разряд подозреваемых в измене?
Стоило ли так рваться к своим, чтобы тут же попасть в лапы "органов" с перспективой быть расстрелянным? Многих, вышедших из окружения, обвиняли в измене Родине, и, согласно Приказу Наркомата обороны, приговаривали к расстрелу или осуждали на большие сроки и отправляли в лагеря на Колыму или Воркуту. В то время, когда фронт требовал подготовленных воинов, тысячи командиров разных рангов - от лейтенантов до командармов - томились в лагерях, а в бой бросали необученных ополченцев. Вот такое непростое было время.
Единственное, о чем я жалел, - документы Петра остались в руках особиста. Я пока не связан, не за решеткой - убежать вполне можно, а потом пристать к какой-либо воинской части. Сейчас неразбериха, солдат и командиров из разбитых полков и дивизий собирают на сборных пунктах и доукомплектовывают потрепанные, но боеспособные части. Уговорить старшину бежать вместе? Но он, похоже, из фанатиков, свято верящих в идеалы коммунизма и законность власти. Я же хотел только защитить Родину от сильного и беспощадного врага. Меня этому учили, я был к этому готов - так не дадут же, вот что обидно.
Ни за Сталина, ни за его окружение я воевать не собирался, чужды они мне были, и тем более не хотелось быть расстрелянным с клеймом "враг народа". Кто из нас больший враг, большее зло именно для народа, еще надо разобраться.
Пока я размышлял, сержант вышел из землянки, поправил на поясе кобуру с наганом. В руке он держал пакет - видимо, с нашими документами.
- Встать! Вперед - шагом марш! И смотрите мне - шаг в сторону расцениваю как попытку побега, стреляю без предупреждения.
Мы побрели по дороге. Сзади, весело посвистывая, шел сержант. На наше счастье, нам не связали руки.
Отошли от землянки особиста уже довольно далеко - километра три-четыре, как сзади донесся быстро нарастающий рев мотора.
- Воздух! - крикнул старшина. Мы стремительно бросились в разные стороны от дороги.
- Куда! Стоять! - Сержант схватился за кобуру нагана, и это промедление стоило ему жизни.
Раздался приглушенный ревом мотора треск пулеметов, над нами пронеслась тень "мессера", и сержант упал.
Я поглядывая на небо, выжидал, опасаясь возвращения истребителя. Нет, улетел дальше.
С другой стороны дороги поднялся старшина. Я перевел дух: "Жив!" Мы, не сговариваясь, бросились к сержанту, лежащему на дороге.
Готов! Две пули крупнокалиберного пулемета буквально разорвали грудную клетку. Это тебе не в землянке арестованных в ухо бить, сержант, на фронте реакция нужна.
Я расстегнул на сержанте ремень с кобурой и протянул старшине:
- Надевай!
- Ты что, мародерствуешь?
- Дурень ты, старшина! У тебя ремень в землянке отобрали, от тебя арестованным за версту несет. Надевай, пропадешь ведь ни за что!
Больше уговаривать старшину не пришлось. Он надел ремень, расправил гимнастерку, крякнул.
- А ты как же?
- К комбинезону ремни не положены.
Я вытащил из сжатой руки мертвого сержанта пакет.
- Почитаем, что особист написал.
- Да ты что, танкист, никак не можно! - изумленно-испуганно глядел на меня старшина.
- Лечить голову тебе надо, старшина.
Я вскрыл пакет, достал красноармейскую книжку старшины, передал ему. Книжку Петра с фотографией жены сунул в свой карман. Развернул сопроводительную бумагу.
- Так, "…препровождается в Вязьму…", так, "…НКВД… двое изменников Родины…" Слышь, старшина, мы изменники!
- Тьфу!
Я разорвал сопроводительную бумагу на мелкие клочки и пустил их по ветру.
- Радуйся, старшина, мы свободны. Куда теперь?
- К своим.
- Мы и так у своих. И встретили нас неласково, я - так даже в ухо получил. Думаю, в Вязьму нам надо, наверняка войска в городе или на подступах к нему. Идем мы не из тыла, и если ты про особиста и окружение молчать будешь, так повоюем еще.
- Врать нехорошо.
- Вот что, старшина, - вспылил я, - иди куда хочешь, можешь даже назад вернуться, в землянку к особисту. Я же в Вязьму иду.
Я направился по дороге.
- Погоди, танкист, я с тобой.
Старшина догнал меня, зашагал рядом:
- Хоть бы покормили, жрать охота - сил нет. Красноармейцев, что с нами вышли, небось уже накормили обедом.
- Эк ты пожрать любишь.
- Привык по распорядку жить, - посетовал старшина.
К вечеру мы подошли к расположению какой-то части. В лесу, укрытые ветками, стояли пушки, машины, сновали красноармейцы.
- Идем в штаб, старшина. Скажем - бригаду нашу разбили, попросимся.
- В армии порядок есть, - рассудил старшина. - Что значит - "попросимся"?
- Тогда сам и объясняйся.
В одной из брезентовых палаток и был штаб.
Только мы подошли к палатке, как навстречу нам вышел капитан. Форма как влитая, выцветшая от стирок, сразу видно - кадровый, не из запаса.
Старшина шагнул вперед:
- Товарищ капитан, разрешите обратиться!
- Разрешаю. Погоди-ка. - Капитан пристально всматривался в лицо старшины, что-то припоминая, суровое лицо его просветлело. - Если не ошибаюсь, это ты в прошлом году на окружных соревнованиях по стрельбе благодарность и часы в подарок получил от самого Ворошилова?
Старшина расплылся в улыбке и вытащил из кармана часы на цепочке:
- Я. А часы - вот они, целы.
- Чего хотел? Только коротко и четко, некогда мне.
- Бригаду нашу разбили немцы, к своим пристать хотим, да где теперь свою часть сыщешь?
- Понял.
Капитан обернулся к палатке:
- Твердохлебов, внеси в списки и поставь на довольствие старшину… э-э-э… Как там тебя?
- Старшина Никифоров.
- Никифорова. И определи его в первую роту, в пулеметный взвод. Ну, бывай, старшина, еще свидимся.
- Не один я, товарищ капитан. Вместе воевали с товарищем, да танк его сгорел с экипажем.
Капитан внимательно посмотрел на меня, потом окинул взглядом мой комбинезон:
- Взять-то его могу, только танков у меня нет - батальон пехотный, из тяжелого вооружения только станковые пулеметы да взвод минометчиков.
- Да мне всяко воевать доводилось, товарищ капитан.
- Документы есть?
- А то как же!
Я протянул капитану красноармейскую книжку Петра.
- Так, кадровый танкист, в финскую воевал, сержант. Танкистов не хватает, сержант, а ты - в пехоту.
- По-моему, и танков не хватает тоже.
- Это ты верно заметил. Ничего, подойдут из тыла части - еще зададим немцам жару. Ладно, будешь здесь служить. В батальоне некомплект, в штабе дивизии сказали - задерживать всех, отбившихся от своих, и доукомплектовываться. Иди в палатку, оформляйся.
- Спасибо, товарищ капитан.
- Не благодари, не за что.
Мы со старшиной прошли в палатку, где молоденький писарь внес нас в списки батальона, поставил на довольствие.
- Идите в первую роту, оба будете там служить. Командиром - старший лейтенант Синельников.
Мы вышли из палатки и, спросив у бойцов, где первая рота, нашли командира. Старшина, как старший по званию, представился.
- Пулеметчик? Очень хорошо. Вас только двое? Не густо. А ты чего в комбинезон вырядился? - обратился он ко мне.
- Я не вырядился, я танкист. Танк сгорел.
- Цирк прямо. Вчера кавалеристов прислали - без коней. Сегодня танкист без танка. Чего мне с тобой делать-то?
- Вы командир, решайте.
- Воевал, опыт есть?
- Еще с финской.
- Это хорошо, а то у меня в основном молодежь необстрелянная. Командиром отделения пойдешь во второй взвод. Оружие у взводного получишь. Старшина, командиром пулеметного взвода будешь.
- Есть!
- Свободен.
Я нашел командира второго взвода, молодого лейтенанта. Изучив мою, а вернее, Петра, книжку, лейтенант задумался.
- Мне бы сержанта бывалого, а они танкиста прислали. Ладно, на безрыбье и рак - рыба. Пошли, с отделением познакомлю.
Лейтенант подвел меня к бойцам, сидевшим у полуторки и при нашем появлении вскочившим.
- Представляю вам нового командира отделения - сержанта Колесникова.
Лейтенант повернулся ко мне:
- Оружие есть?
Я развел руками.
- Пошли со мной, поистине царский подарок сделаю.
В палатке лейтенант вытащил из ящика новенький автомат ППД и два магазина к нему.
- Владей! Стрелял когда-нибудь?
- Не приходилось.
- Патроны только экономь, прожорливая машинка. И далеко не стреляй, он только для ближнего боя хорош.
Я вернулся к отделению. Солдаты завистливо поглядывали на автомат. У всех были мосинские трехлинейки. Это потом появятся автоматы Шпагина - ППШ, Судаева - ППС, но сейчас автомат Дегтярева был редкостью. Живьем я видел его в первый раз. Проще швейной машинки, удобный в бою, он донимал лишь хлопотным снаряжением дисковых магазинов.
Прозвучала команда "Принять пищу". Красноармейцы потянулись к полевой кухне. Впервые за те несколько дней, что я был в этом времени, мне удалось нормально поесть. Жиденькому, но горячему супчику я обрадовался, как ребенок конфете. На второе - картошка с селедкой. Хлеб - черный, липкий, чаек - едва закрашенный, с двумя кусками сахара. Немудреная еда, но когда брюхо от голода к позвоночнику прилипло, все это показалось мне пиршеством.
После обеда потянуло в сон, но прибежал посыльный от командира взвода, передал приказ:
- Приготовиться к движению.
Бойцы закинули тощие вещмешки и скатки шинелей в полуторку и со смешками и матерком полезли в кузов горьковской "ГАЗ-АА". Я было уже сам поставил ногу на подножку кабины, как истошно закричали: "Воздух!" Все бросились от машины, вжались в землю, используя для укрытия небольшие ямки, ложбины.
Сначала проплыла в вышине "рама" - самолет-разведчик, а вскоре пожаловали стервятники - ненавистные пикировщики Ю-87. Ну до чего же паскудные создания!
Лес с пехотным батальоном обрабатывали бомбами и пулеметным огнем долго и тщательно. И чувства при этом у меня были самые несовместимые - страх за себя, обида за отсутствие наших истребителей и беспокойство за вверенное мне отделение.
Самолеты делали один заход за другим. Казалось, бомбардировке не будет конца.
Но вот гул мотора стих, улеглась пыль. Я поднялся. Рощица была вся перепахана - деревья повалены, а между ними - горящие и перевернутые машины, и убитые - много убитых, раненые. Не успев выйти на позиции, батальон понес тяжелые потери.
- Все живы? Доложитесь!
Из моего отделения погибло трое. Я, честно признаться, ожидал худшего. А вот полуторку нашу изрешетило осколками и пулями. Колеса пробиты, из радиатора течет вода. Похоже, пешком придется топать.
И точно. Примчался лейтенант:
- Как у тебя?
- Трое убитых и машине - каюк.
- У других - хуже. Строй отделение, выходим. Изрядно потрепанный бомбежкой, батальон вышел на грунтовку.
Глава 4
Позицию нам отвели - хуже не придумаешь. В широкой лощине, перед нами - ручей. Сзади, на пригорке, наши пулеметчики "Максим" поставили. Впереди - холм небольшой. Это плохо. С него немецкий наблюдатель запросто в бинокль наши позиции разглядит. А коли у немцев минометы есть, они головы поднять не дадут. Но выбора не было. Я - лишь командир отделения, на армейском жаргоне - "комод". Где приказали, там и должен стоять.
Начали окапываться. Для пехотинца главное - зарыться поглубже, тогда и пуля вражеская поверху пролетит, и от бомбежки окопчик спасет. И сколько пехотинцу той землицы перекидать-перелопатить за войну пришлось, ни один бульдозер не осилит, сломается. Вот и зарывались.
К вечеру вполне приличные окопы вышли. Уже в сумерках пришел комвзвода, оглядел окопы и остался доволен:
- Молодец, основательно окопался.
- Гранат бы нам, товарищ лейтенант.
- Знаю, да где их взять? У пулеметчиков, что за нами, патронов - на полчаса боя.
М-да, хреновато. Готовились к войне, разные общества создавали, вроде "Осоавиахима", на значки ГТО нормы сдавали, а грянула война - не готовы оказались. Как у наших коммунальщиков - зима пришла неожиданно.
- Действуй по обстановке, держись. Если что - я рядом с пулеметчиками буду, на высотке. Оттуда весь взвод виден.