"Ну это уже классика, и мне знакомо еще по школе,– вздохнул я.– Как там у Пушкина? "Ах, няня, няня, я тоскую, мне тошно, милая моя: Я плакать я рыдать готова!..", а в затем уже откровенное: "Я не больна: Я... знаешь, няня... влюблена". Как же, как же, учили "Евгения Онегина", учили. Получается, любовь взаимная. Хотя от этого еще грустнее".
Но вслух – молод еще царевич для таких вещей, предположил, подобно няне Татьяны:
– Приболела, наверное.
– Эх, княже,– совсем взросло вздохнул Федор.– Ежели бы так, то оно слава богу, хошь о болести таковское и не сказывают. Боюсь я, куда хужее. Сдается мне, влюбилась она.
– Тогда все равно жаль, ведь царь-батюшка скорее всего откажет Квентину. И снова твоя сестрица в слезы ударится.
– А можа, и нет,– протянул Федор.– Ежели бы враз решил отказать, на что бы ему у лекаря все вызнавать, да о послах в Англию толковать.– И загадочно заметил: – Тока я тако мыслю: даже ежели и откажет, Ксения Борисовна вовсе напротив – возрадуется. Я, чаю, ей ентот Квентин не больно-то глянется, по всему видать.
– То есть как? – удивился я.– Молодой, красивый, иноземец, из знатного рода, а танцует как – залюбуешься.
– Так ведь сердцу не прикажешь,– развел руками царевич.– А оно иного выбрало.
Мне на секунду даже стало обидно за шотландца. Вот и пойми загадочную женскую душу. Я понимаю, что царевна, но и он – не ком с бугра. Поэт – это ж понимать надо. Луну, там, достать с неба, звезд пригоршню – словом, запросто одарит всеми прелестями мира, радостями рая и небесными чудесами в придачу. Пускай на словах, но другие и такого не в силах.
А тут отказ.
С одной стороны, ничего удивительного. "Давно известно – меж неравных не уживается любовь",– сказал его испанский собрат по ремеслу. Но с другой – отчего-то грустно.
Хотя, скорее всего, мальчишка в свои пятнадцать попросту не разобрался толком в истинных чувствах сестры, вот и все.
– А ты не думаешь, что можешь ошибиться? – спросил я.
– Так она сама мне сказывала,– возразил Федор.
Вот это уже интересно, и даже весьма. Так-так, с этого места поподробнее.
И дело не в том, что во мне взыграло любопытство. Просто должен же я знать, как себя вести, какую линию поведения выработать в разговорах с тем же царем, который обязательно заведет со мной речь о Дугласе. И что мне отвечать? Если у них все взаимно – говорить надо одно. А вот если Квентин и впрямь ей не нужен – совсем иначе.
– То есть как это сама? – сделал я вид, что не понял Федора.
– А так. Я у ей вечор вопросил, чего она пригрустила. Неужто кику примерять неохота? Дак ведь все одно – пришла уж пора, а днем ранее, днем позжее, не столь уж и важно. Ну утешить хотел,– пояснил царевич.– Так она меня обняла эдак ласково, поцеловала и сказывает, мол, не в кике дело, а в том, кто ее на тебя наденет. Ежели бы...– И вдруг осекся.
– Что ежели бы? – вновь не понял я.
– А все, княже, более ничего. Я так мыслю, восхотелось ей поведать, да осеклась она, затаила в сердце. А что, выведать? – полюбопытствовал он.
– Даже не удумай,– строго погрозил я пальцем.– Разве можно о таком выведывать?
– Да енто я к словцу сказал,– виновато опустил голову Федор.– К тому ж там и выведывать неча. Все одно не сдержится да сболтнет.
– И все равно никому не говори, слышишь? – настойчиво повторил я.– Выслушать чужую тайну – это все равно что принять вещь в заклад. Потому и надлежит хранить ее со всяческим бережением. Свою рассказывать просто глупо, а чужую – подло. Отсюда следует, что чужую тайну надлежит хранить крепче своей собственной. Считай это еще одним уроком, полученным от меня.– Но тут же, не удержавшись от любопытства, спросил: – А что, уже сознавалась? Это, наверное, с тем датским принцем?
На вопиющее расхождение между моими наставлениями в теории и вопросами на практике царевич, слава богу, не обратил внимания.
– Не-а, там она молчала. Я тогда,– Федор солидно откашлялся,– вовсе мальцом был, но помню хорошо. Так ведь и не в чем ей было сознаваться... Не любила она его. Не поспело сердечко-то. Да и видала-то она его всего раза два – когда ж успеть? К тому ж ежели ту, тогдашнюю, с нынешней сличить, сразу понятно станет. Не-эт, тогда она точно не любила,– убежденно подытожил он.
Странно. Разумеется, меня это не касается, да и вообще все равно – было там чувство у нее или нет, но почему же все историки в один голос говорили об обратном? Интересно, кто ошибается – брат или они? При всем уважении к родичу – скорее он, ибо мал еще и многое не понимает, тем паче в сердечных чувствах. И я из чистого любопытства задал провокационный вопрос:
– А говорят, рыдала сильно, когда узнала, что он умер.
– Положено так,– пояснил царевич.– Коль покойник, стало быть, отреветь его надобно. К тому ж она же вроде как в невестах считалась, значит, должна. Ныне – вовсе иное. Ежели тот неведомый суженый в одночасье помре, месяц голосить станет, коли не год. А то и вовсе в монастырь запросится. По всему зрю – огнь в ей ныне горит. И откуда она токмо углядела его? – удивился напоследок Федор.– Из своей половины лишь на богомолье и выбирается, боле никуда. Хорошо хоть, что решетку поставили, вас послухать можно, а так, окромя монахов...
– И среди них тоже красавцы бывают,– рассеянно заметил я, потеряв интерес к этой теме.
Начиталася Дюма -
Вот и сбрендила с ума!
Перебесится маленько -
Успокоится сама!..
Мысли мои лихорадочно метались, а я все никак не мог решить, с чего начать. Придя к выводу, что первый на очереди должен быть сэр Арнольд, я заторопился уходить. Однако, как ни спешил, все равно опоздал – согласно повелению Бориса Федоровича лекаря Листелла отыскали еще поутру, и он уже имел продолжительную аудиенцию у царя. Оставалось молча выслушать, о чем шла речь, но главное – что конкретно ответил Арнольд о здоровье Квентина.
Увы, но и тут меня подстерегала худшая из новостей. Думается, что сэр Арнольд, когда к нему обратился Годунов, недолго размышлял над ответом, прикинув, что "да" прозвучит для царских ушей куда приятнее, чем "нет".
– А ты его лечил, чтоб так нахально отвечать о его могучем несокрушимом здоровье, когда оно на самом деле дышит на ладан?! – возмутился я.– Так какого черта ты так ответил, старый плавучий чемодан?!
– Я не ведать, где искать лекарка, коя его пользовать,– повинился тот,– но я видеть, что he come to the his senses. Опять же вся дорога я слушать его и делать вывод, что...– Он многозначительно поднял вверх палец и выпалил: – It’s heart has thawed, and it is still alive. Я просить твой баба. Я сказать ей: "Divulge your observations", но она, как это, chattered incessantly, и я не понимать.
– Все ясно,– вздохнул я, вставая,– обезьяна ты нещипаная.
– Не понимать,– развел руками Арнольд.
– Куда уж тебе,– буркнул я и мстительно заметил перед уходом: – Хоть бы по-русски научился говорить, пора уж. Приличный с виду человек, а по-русски ни бельмеса.
– Ugly mug,– проворчал доктор, самолично запирая за мной дверь.
По-моему, он меня обозвал.
"Нет, все-таки надо было сказать ему на прощание: фак ю",– подумал я, вновь взлетая в седло, но тут же выкинул эту мысль из головы – имелись дела поважнее.
Получается, теперь может выручить лишь визит к царю. А что ему сказать? М-да-а, ситуация. Хотя, если подумать, то ничего страшного – не знаешь, как лучше соврать,– говори правду. Только не всю. А какую? О хлипком здоровье Квентина? А откуда я о нем узнал? Борис Федорович – человек дотошный, поэтому непременно будет копать до самых корешков, и поди объясни ему.
Так я неспешно и ехал, возвращаясь к себе на подворье, размышляя, с чего завтра, если у меня получится встретиться с Борисом Федоровичем, начать разговор, чтобы получилось как лучше, а не как всегда. Самое скверное обстояло с объяснением моего появления на Руси и встречи с Квентином. Только в сказке, забредя в тридесятое царство, брат встречает брата где-то на полпути, в захудалом Невеле. Да и остальное тоже никуда не годилось – с какого бодуна потомок шотландских королей князь Феликс Мак-Альпин оказался в крестьянской телеге, в затрапезной одежде, да еще имея при себе эдакую соседку? И что делать?
Даже самому чудно – и чего я прикипел к чудаковатому влюбленному шотландцу? Нет чтоб отмахнуться – сам заварил кашу, сам и расхлебывай. И все.
Точка!
Шабаш!
Так ведь нет, думаю, мучаюсь, голову ломаю, как уберечь от беды этого балбеса. А ведь, помнится, зарок себе давал – больше ни друзей, ни подруг. Хватит с меня одной смерти. Пусть лучше останусь одиноким отшельником, чем вновь испытаю ту боль.
И где же теперь мои хваленые принципы?
Где оно, гордое одиночество?
Да еще нашел кого выбрать – лопуха, которого неприятности так и кусают со всех сторон, как блохи собаку. Что, мы в ответе за тех, кого приручили? Не проходит. Не приручал я его вовсе. Что он – кот, собака или морская свинка? Да, жизнь ему спас, но тут просто стечение обстоятельств и все. К тому же мои усилия второстепенны – главными лекарями были волхв со своим камнем да Марья Петровна, которая своими травками закрепила выздоровление.
Опять-таки и теплых чувств он ко мне не питает. Скорее уж наоборот – князь Феликс Мак-Альпин для него конкурент номер один в лютой и непримиримой борьбе за руку и сердце русской принцессы. Слышали бы вы, как он разорялся в последний вечер перед тем, как навсегда покинуть мой терем. Орал на меня так, что чугунки в печи дрожали, у бедной Юльки миски из рук выпали, а кот Петровны вообще куда-то под лавку забился и вылез, лишь когда Квентин ушел.
Тогда какого черта я с ним тут нянькаюсь?!
Все! Решено! Больше никаких!
Вот... вытащу в последний раз этого чумичку из пропасти, а дальше пусть сам как хочет!
Только как вытащить?
Так и не ответив на этот вопрос, я завалился спать, отказавшись ужинать – авось на голодный желудок станет лучше думаться.
Наутро действительно пришел ответ. Был он ясный, логичный и имел лишь одно неудобство – раскрывал мое инкогнито, которое мне хотелось сохранить. Кроме того, требовалось, чтобы и сам Борис Федорович не забыл про давнишнего предсказателя.
Хотя об этом я особо не переживал – не тот он человек, чтоб у него вылетело из памяти такое, к тому же Годунов и без того чуял во мне родича загадочного княж-фрязина. Он уже не раз и не два хотел о чем-то осведомиться, даже рот открывал, а не спросил лишь потому, что боялся разочароваться.
Дальнейшее тоже представлялось легкоосуществимым. Сославшись на то, будто мне дана такая же, как отцу, способность видеть будущее, можно наболтать все, что только душе угодно, в том числе и про Квентина.
В меру, разумеется.
Ни к чему требовать от него, чтобы он непременно выдал Ксению за Дугласа – тут пусть сам решает. А вот чтобы не наказывал его за обман – это запросто.
Теперь главное было успеть повидать его до того момента, как Годунов распорядится проверить услышанное от шотландца и пошлет послов в Англию. Если успею, то, считай, дело в шляпе, а нет – ничто не поможет, и даже видения. Машина закрутится, и остановить ее мне не суметь.
Увы, но мой ранний визит в царские палаты толку не дал. Годунов как назло засиделся в Думе – и чего, спрашивается, так долго они там решают? Еще часик-полтора и все – время обедни, а там за стол, трапеза еще не меньше часа, да и то если без гостей, и баиньки до вечера. Знал бы, так поспал подольше.
Словом, пропал день.
В итоге так оно все и получилось – сбылись самые худшие прогнозы. От нечего делать я побродил по Пожару – возвращаться домой не хотелось, а до занятий с царевичем оставалась куча времени, перекусил горячими мясными пирогами, запил сбитнем. Потом побродил по рядам, благо что на сей раз мне можно было не опасаться любителей подрезать кошель – в штанах имелись глубокие карманы, которые тут почему-то называют зепами.
Пара девочек, весьма смазливых на вид, если бы только не обилие краски на лице, при виде меня заиграли глазками и даже, чтобы я более ясно понял их намеки, приветливо вытянули губки, словно жаждая немедленно одарить меня своим поцелуем. С чего бы такая внезапная страсть? Ага, понятно. Вон оно – колечко во рту. И не целоваться она лезла, а показывала, что свободна.
Я отрицательно махнул головой. Не то чтобы я их презирал, к тому же эта профессия весьма полезна для общества – не будь проституток, некоторые мужики из числа особо жаждущих кидались бы на улицах на приличных женщин,– но и связываться с ними не собирался. Одна сделала вид, что не поняла намека, и скользнула поближе. Пришлось выразительно скривиться, чтобы ликвидировать нездоровые иллюзии, после чего и она быстренько упорхнула куда-то.
Но бродить без цели довольно скоро наскучило, и я решил вернуться в Кремль, тем более что сейчас как раз у Квентина заканчивались занятия с царевичем. Отчего-то вдруг захотелось посмотреть в глаза этому обалдую, который, судя по всему, окончательно потерял голову от любви, раз решился на такое.
Тут мне повезло. С шотландцем я столкнулся нос к носу на крыльце, даже не успев зайти в царские палаты. Завидев меня, он высокомерно вздернул свой острый подбородок и вознамерился пройти, так и не сказав ни слова. Значит, обида на мой плагиат, которого не было и в помине, до сих пор не прошла.
Ишь фря какая.
Ну ничего. Мы народ не гордый, могем, если понадобится, заговорить первыми, причем так, будто ничего не случилось.
Однако случай оказался из разряда тяжелых. На мое приветствие Квентин не ответил, только еще выше – хотя куда уж – вздернул нос.
– Ты все еще дуешься за свои стихи? – удивился я.– Но я же честно сказал, что не переводил их, а уж сложить так складно у меня бы вообще никогда не вышло.
– При чем тут стих?! – Голос Квентина дрожал от волнения и возмущения одновременно.– Ты меня предать! Ты губить мой любовь!
– Вот тебе раз,– опешил я.– Разве ты не из-за них от меня переехал? И если они ни при чем, то какое же предательство я, на твой взгляд, совершил?
– А ты не понимать?! – горько усмехнулся шотландец.– Ты ни спать ни духом. Ты про послов за женихом для принцесса Ксения вовсе не ведать?! И мне о том не говорить, молчать. Эх ты!
– Во-первых, правильно говорить ни сном ни духом,– поправил я нарочито тихо – пусть лучше напряжет слух, а не глотку, а то вон стрельцы уже начинают коситься в нашу сторону.– Во-вторых, если ты о посольстве на Кавказ, то, кроме слов царевича о том, что оно поехало за невестой для него, я и правда ничего не знаю. Тебе же об этом не говорил, поскольку ты вроде бы влюблен не в Федора, а потому...
– При чем тут царевич? – буркнул Квентин и с подозрением уставился на меня.– А что, ты и вправду больше ничего не ведаешь?
Так-так. Кажется, начал успокаиваться. Вон и глаголы уже правильно спрягает. Теперь можно поговорить.
Я еще раз припомнил содержание наших последних бесед с царевичем – сплошная философия и, не найдя никакого криминала, искренне заявил:
– Ей-богу. А хочешь, перекрещусь? – И уже стал осматриваться, на какой храм мне это лучше сделать.
– Они православные,– возразил Квентин, пренебрежительно махнув рукой на огромные купола Архангельского и Успенского соборов.
– Бог один,– назидательно заметил я, но возражать не стал.– Ладно, обойдемся без креста. Только ты скажи толком, что приключилось.
– Царь послать посольство не токмо за невеста, но и за жених,– мрачно произнес Квентин, и губы его мелко-мелко задрожали.– За жених для принцесса.
Вот, значит, как. Хотя чего я – этого и следовало ожидать. Не сидеть же девке в вековухах, особенно такой сдобной.
"Эх ты, бедолага",– сочувственно вздохнул я, глядя на Квентина. Произнести это вслух я не рискнул – парень и без того убит горем. И как его успокоить?
Но Квентин оказался крепок духом. Шмыгнув носом и вытерев рукавом кафтана слезы, он тут же гордо сообщил мне, что, узнав об этом, сразу сообразил, что нужно предпринять, и немедля пошел к царю, которому честно объявил: мол, не надо искать жениха где-то в далеких горах, когда он проживает совсем рядом со своей будущей невестой. А что до родословной, то он хоть и не является князем и потомком королей, как некоторые – последовал надменный взгляд в мою сторону,– но его предки не менее славны, ибо нет в Шотландии более именитого рода, нежели Дуглас.
– Ишь ты! Силен, парень! – невольно восхитился я таким нахальством.– И что, прямо вот так все и выпалил?
– Прямо так,– кивнул Квентин.– А что еще я мог поделать? Тебя рядом нет, я остался перстом одним. Вот и...
Да уж, от чего от чего, но от избытка скромности умереть тебе не суждено. И главное, ухитрился еще в крайние меня записать. Так и сквозит в подстрочнике невысказанная вслух обида за то, что я бросил его на произвол судьбы, да еще в такой неподходящий момент. А если разобраться и вникнуть? Хотя чего уж тут, поздно. После драки умные люди не кулаками машут, а синяки считают да раны зализывают. Впрочем, тут эти синяки такие здоровые, что скорее язык сотрешь, чем...
Ладно, проехали.
– И чем ваша приватная беседа закончилась? – спросил я исключительно ради проформы, будучи убежден, что правды Годунов шотландцу так и не сказал, отделавшись какими-нибудь пустыми фразами.
– Он сказал, что раз так, то ни о каком женихе не может быть и речи и он все немедля отменит,– гордо заявил Квентин и, счастливо улыбаясь, продолжил: – И еще сказал, что ему надо немного времени, дабы его послы в Англию к моему отцу королю Якову, уже снаряженные в дорогу, все разузнали доподлинно про моих пращуров. А потом он спросил, готов ли я принять православие, ибо мужем его Ксении непременно должен быть единоверец.
– А ты?
– Я сказал, что готов нынче же лечь в корыто,– беззаботно махнул рукой Квентин.
– В купель,– поправил я его.
– Да, так,– согласился шотландец.– Ты прямо как царь. Он тоже мне сказал, что правильно говорить "купель", а я ответил, что ради любви к прекрасной Ксении могу ныне же нырнуть даже в прорубь. Тогда он спросил, почему я считаю ее прекрасной и не видел ли я ее.
Я затаил дыхание. Если этот обалдуй и тут ухитрился ляпнуть лишнего, то...
– Я честно сказал, что не видел, но сердцем чувствую, что она прекрасна,– продолжал Квентин, и я перевел дыхание – кажется, пронесло.
Впрочем, сам шотландец так и не понял, как ему повезло, что он ответил правдиво.