Но, глядя на сияющее от радости лицо Бориса Федоровича - он вроде бы даже помолодел в этот день, разом распрямившись и скинув целый десяток лет, - я сразу все окончательно понял.
И точно.
Стоило после поздравлений с победой напомнить о предполагаемом побеге, как царь вначале просто досадливо отмахнулся, а потом, уже после вторичного напоминания, весело улыбаясь, заметил:
- Ныне, княж Феликс, можно и не спешить - видал, яко все обернулось? Сколь там, он сказывал, ляхов, литвы да наших воров побито вместях с черкасами, а то я запамятовал?
Запамятовал? Врешь ведь. Просто захотелось из чужих уст еще раз услышать подробности.
- Тысяч с пятнадцать и боле, - мрачно ответил я.
- Во как! - расплылся в улыбке он. - А живых людишек сколь в полон взято?
- Тысяч семь.
- Эва! - пришел в умиление царь. - Цельных семь тысяч. Ишь ты! Да пушки, да знамена! Ну порадовал меня князь. Такого, признаться, я от него вовсе не ожидал. А самозванец-то, самозванец, сколь хлипок оказался. Ну и людишки мои славно сработали - черкасы-то запорожские не просто так в бега ударились, немало им злата Мстиславский вывалил.
- Царевич сказал, что дочь твоя, государь, еще седмицу проболеет, не меньше, - попытался я вновь перевести разговор в нужное русло, но куда там, он и слушать меня не стал, торопливо замахав рукой.
- Да не о том ныне речь. Я к тому, что таперича и вовсе торопиться не след. Мыслится мне, что ныне тебе и вовсе отпала нужда ехать. Ни к чему оно. Мстиславский и без того Гришку ентого пымает.
- Какого Гришку? - не понял я.
- Да Отрепьева, - простодушно пояснил Борис Федорович.
- Так что, уже без меня точно узнали, кто он такой? - продолжал недоумевать я.
- А ты мыслил, что у меня на Руси, окромя твоих, и вовсе иных очей нетути, - мяконько захихикал-замурлыкал царь. - Вестимо, дознались. Он как раз о прошлом годе в Литву ушел. Поначалу-то я грешил, будто его иной человечек туда отправил, да куда как поране, но убедили меня, что он и есть Гришка Отрепьев.
Я машинально кивнул. Иной человечек, стало быть. А ведь правильно ты грешил на этого самого человечка, если только мы с тобой сейчас думаем об одном и том же. Не подвела тебя интуиция.
Или я где-то ошибся, решив, что в самозванцах ходит никакой не Гришка, а совсем иной - Юрий Смирной-Отрепьев, являющийся незаконнорожденным сыном бывшего боярина Федора Никитича Романова.
И как теперь быть?
Оставить все как есть?
Нет уж. Придется тебе, государь, выслушать и иную версию. А то подумаешь еще, что сын князя Константина хоть во многом и хорош, и видения от отца унаследовал, но как следователь - в подметки людям из ведомства Семена Никитича не годится, а это не дело.
Леший с ним, с Отрепьевым, в иное время, пока не довел бы все до последней точки, я и дергаться не стал бы. Не созрел мой пирог до конца, подрумянился только, но внутри сырое тесто и из печи вынимать ой как рано.
Но надо.
Иначе мне не спасти Квентина, а долг платежом красен, и я не собираюсь успокаиваться, пока его не выплачу. В этом отношении я - идеальный заемщик для любого банка.
Вздохнув, я принялся выкладывать то, что мне удалось нарыть.
Надо отдать должное Борису Федоровичу - поначалу слушал он меня очень внимательно. Однако где-то под конец рассказа я понял, что царь несколько заскучал - и взгляд рассеянный, и огонек в глазах потух. А когда я закончил, он лишь разочарованно заметил, что…
Впрочем, повторяться не стану. Скажу лишь, что Годунов выставил все те аргументы, которые я уже знал. Крыть их мне было нечем, особенно сейчас, после известия о поражении самозванца под Добрыничами.
Под конец же он заметил, что переиначивать ни к чему, чтоб не возникало путаницы. Пусть уж вор ходит под одним и тем же именем, благо что ходить ему осталось совсем немного.
- А что тогда с Дугласом станет? - на всякий случай уточнил я, но этот сытый кот на Масленице, которого сейчас отчетливо напоминал царь, вообще не собирался думать о подобной ерунде.
- Все опосля, - нетерпеливо отмахнулся он. - Ты мне лучше о другом поведай: кого бы за ним в погоню послать? Опаска у меня, что тамошние воеводы медлить учнут. Мол, победу учинили, так теперь можно и на печь.
- По мне, так лучше Басманова нет. Вон он как под Новгородом-Северским бился.
- Его нельзя, - отмахнулся царь. - Петра Федоровича послать - прочие воеводы на дыбки встанут. Там ведь у меня все начальные бояре, понимать надо. Да и негоже убирать его из города. Не-эт, тут кто иной надобен.
Честно говоря, меня сейчас настолько мало занимал этот вопрос, что я, особо не задумываясь, равнодушно пожал плечами.
- Стало быть, не ведаешь. - Сияющее лицо царя чуть омрачилось, но только на секунду - маленькое белое облачко краешком коснулось солнца, и через миг оно вновь ослепительно засверкало на небосводе. - Ну ин ладно. Тогда ступай себе, - махнул он рукой, но у самого порога меня догнал его укоризненный голос: - Я-ста мыслил, княж Феликс Константиныч, что мы вместях с тобой радости предадимся, а ты вона как… Выходит, какая-то приблуда шкоцкая тебе меня дороже. Эхма…
Я повернулся, чтобы ответить, но он не желал ничего слушать, тут же торопливо замахав на меня руками:
- Все, все! Сказано, иди себе с богом. Не надобен ты мне покамест.
И я ушел, продолжая размышлять по дороге, что еще предпринять и какие доводы найти, чтобы убедить Годунова отпустить Дугласа.
Самым простым было бы дождаться, чтоб к царю пришли новые известия, куда более неприятные. Это можно, вот только придут они не раньше чем через пару недель - о гадостях, вроде того что самозванец так и не пойман, извещать станут с неохотой и потому с большой задержкой.
Возможно, пройдет целый месяц, пока он узнает эту новость, а английские послы убывают, если не считать этот день, который уже прошел, ровно через неделю.
Значит, придется действовать на свой страх и риск…
А тут вечером ко мне на подворье заявился Игнашка. Прибыл наконец-то. Удалось ему и кое-что накопать, особенно благодаря тому обстоятельству, что некоторые из ратных холопов, бывших во время неудавшегося мятежа в Москве, ныне находились кто в Климянтино, кто в Домнино, куда он снова заглянул, возвращаясь из Галича.
Он пытался мне выложить все сразу, но времени не было, и потому я прервал его, поинтересовавшись, не забыл ли он про свои "руки".
Поначалу Князь не понял, но потом сообразил и, ухмыляясь, заявил, что "ежели занадобится, так за ним не застоится".
- Вот и славно, - кивнул я. - А острог со мной брать не забоишься?
Игнашка поначалу решил, что я шучу, но после того, как я растолковал ему ситуацию, вник, нахмурился и заметил, что тут на всякий случай надобен помощник, но пусть у Феликса Константиныча голова о том не болит, потому как на такое лихое дело охочих подберется только свистни.
Правда, когда я пояснил, о каком именно остроге идет речь, Игнашка немного поскучнел. Оказывается, там его знакомцев нетути ни единого, так что идея попутно с моим свершить "доброе" дельце и для "сурьезного народца", увы, отпадала.
Однако спустя пару минут вновь оживился - дело-то все равно получалось лихое, и слава о нем, как ни крути, пойдет по всей Москве.
Словом, здесь был полный порядок.
Я, разумеется, немного подстраховал свою челядь из числа набранных на службу мною лично. Ближе к вечеру они в полном составе, кроме конюха Ахмедки - этого я взял с собой, чтоб было кому караулить сменных лошадей на выезде из Москвы, - должны были переехать в Малую Бронную слободу.
Выждать там им предстояло, по моим расчетам, с недельку-другую, не больше, да и то на всякий случай, а уж потом можно вернуться обратно. Разумеется, после предварительного выяснения обстановки.
Потому Кострому, как он ни просился, я с собой не взял - должен же хоть кто-то из мужиков остаться на охране.
Да и потом, когда Марья Петровна на месячишко-другой отправится в запланированное мною путешествие в Ольховку - вотчинную грамоту я на нее получил, - надо же кому-то сопровождать ее в пути.
А съездить туда было необходимо.
Во-первых, проследить, насколько исправно Ваньша возвратил по осени половину моего долга.
Если нет или передал гораздо меньше, то добиться полного возврата, согласно нашему с ним предварительному уговору, но уже с процентами в размере четвертой части зажуленного. А на будущее же пообещать, что если следующей осенью все повторится вновь, то процент вырастет вдвое.
Ну а во-вторых, узнать у волхва, как там с моим возвращением.
Тут я особых иллюзий не питал и, более того, в ближайшее время все равно никуда не собирался - уж очень много дел предстояло добить. Да и без Алехи как-то нехорошо отправляться в далекий путь.
К тому же мои поиски "кое-кого" оказались безуспешными, да иначе и быть не могло, коли я их не вел вовсе - не до того.
Но вдруг Световид даст добро, не посмотрев на отсутствие результата?
Тогда у меня появится дополнительный стимул до лета все обстряпать, а там как раз подъедет Алеха, и можно со спокойной душой возвращаться - и без того я тут второй год, да и дядя Костя, думаю, весь изнервничался, виня себя за мою пропажу.
Пора, пора мне "назад в будущее".
Что любопытно - я понятия не имел, каким именно образом волхв сумеет меня отправить, но почему-то был уверен, что стоит ему захотеть, и он запросто осуществит мой перенос. Разумеется, не сам, а с помощью того камня, что на полянке, но сделает все преспокойно.
К тому же имелся еще один вариант, который тоже нельзя сбрасывать со счетов, - вдруг дядя Костя нырнул за мной вслед в этот туман и тоже оказался тут? Тогда Марья Петровна опять-таки окажется как нельзя кстати.
Она - его старая знакомая, так что ей и карты в руки.
А если даже все будет безрезультатно - тоже не расстроюсь, поскольку одной цели добьюсь наверняка. Удалив ее из Москвы, я таким образом отведу от нее на время царский гнев.
Именно от нее, поскольку, найдя при обыске полную комнату трав, кореньев, отваров и настоев, люди Семена Никитича Годунова могут особо не церемониться.
Разберутся, конечно.
Потом.
Вот только это "потом" может оказаться несколько запоздалым.
Конечно, коль Годунову понадобится, он мою травницу все равно сыщет - хоть в Ольховке, хоть в Домнино, хоть в Климянтино, тут я иллюзий не питал. Но если она, узнав о присланных за нею, успеет укрыться в лесу у волхва, тут уж искать будет весьма затруднительно.
Да и гнев к тому времени у царя обязательно спадет, особенно после прочтения моего письма, которое ему передадут.
И если поначалу он, возможно, в запале даже не станет его читать или прочтет невнимательно, то по прошествии времени все равно изучит более детально, вникнет в мои доводы и… согласится с ними.
С самим письмом я решил просто - мои занятия последние по счету, так что я оставлю запечатанный в импровизированный конверт лист прямо в классе, а на нем - для верности - записку царевичу с тысячей извинений за внезапную отлучку и просьбой передать мое послание царю сразу после обедни и трапезы.
Сытый человек - добрый, авось и не будет так надрываться с погоней или вообще отзовет ее обратно.
Письмо чем-то напоминало объяснительную, да, собственно, и было таковым. В нем я очень подробно расписал все, что думал о дальнейших перспективах поимки самого Отрепьева, твердо нажимая на отрицательный вариант.
На очередное видение не ссылался, но прозрачно намекнул. Мол, рано говорить что-либо конкретное, но потому я и поспешил отъехать, пока туман в видении не рассеялся, иначе ничего нельзя будет поделать и изменить.
Главный упор сделал, припомнив все ту же книгу "Государь", на то, что правитель может не опасаться заговоров только в том случае, если пользуется благоволением народа, и, наоборот, ему надлежит быть настороже, если народ питает к нему вражду и ненависть.
Увы, но за время путешествия по Руси я понял, что бояре успели распространить немало вздорных слухов и о самом Годунове, и о царевиче Федоре, а потому нынешнее его положение весьма шаткое и, пока самозванец не будет окончательно изобличен, таковым и останется.
А далее в точности как в военном приказе - довелось мне как-то подменять писаря в десантном полку, поскольку хорошо владел компьютером, там-то я их и начитался: "В этой ситуации единственно верным решением для себя полагаю…"
Оставалось самое последнее. Как-то оно негоже оставлять царя без надежных лекарств, а к тем медикам, что у него имелись в количестве аж шести штук, я доверия не испытывал. Нет, на безрыбье и они сгодятся, но мне довелось слышать кое-какие их рассуждения, которые не просто безграмотные, но вообще черт знает что и сбоку бантик.
Понимаю, что сейчас Средневековье, но тем не менее рассуждать о глазе, что он видит, потому что из него исходят лучи, которые освещают предмет, да еще при этом с победоносным видом ссылаться на какого-то Галена, которому даже по нынешним временам тыща лет в обед, мне кажется несколько устарелым.
Еще раз повторюсь: я по образованию философ, а не медик, но дело в том, что практически все великие средневековые мусульманские лекари были тоже философами, и я достаточно хорошо знал не только об их идеях, но и кое-что об их достижениях в медицине.
Например, то, что великий Авиценна уже в одиннадцатом веке подробно писал о строении глаза - сетчатке, хрусталике, линзе и так далее, а в своем знаменитом "Каноне", который был обязан знать каждый студент-медик, он даже описал операцию по удалению катаракты.
Стоило же мне как-то еще в Твери заикнуться об этом гении, как сэр Арнольд сразу замахал на меня руками, чтоб я не лез не в свое дело. Понятно, что оно не мое, но неужели он сам не изучал его труды?
Ох, что-то мне не верится.
А если это и так, тогда зачем они вообще нужны со своими первобытными знаниями, когда моя Марья Петровна сработает куда как лучше? И пусть она при этом не знает ни одного латинского названия растений, даже крапиву величая жгучкой, но ведь важен результат.
Вот потому-то я и поднапряг ее перед отъездом, чтобы она приготовила питье для царя.
Поначалу она упиралась, поскольку Бориса Федоровича в глаза не видела, а на основании моих рассказов могла сделать лишь самые общие выводы типа "сердце барахлит", но потом я ее все-таки уболтал, и она состряпала какое-то успокаивающее снадобье.
Правда, при этом она заверила меня, что особой силы в нем нет и если что-то серьезное, то понадобятся совсем иные травы, а какие - опять-таки надо смотреть на страдальца, но для ободрения, то есть в качестве легкого стимулятора, если моторчик немного пошаливает, вполне годится.
Кстати, Годунов брать у меня фляжку с отваром поначалу вообще отказывался. И дело не в опасении, что я его отравлю. Эта победа, видишь ли, так благотворно на него подействовала, что он, считай, выздоровел.
Интересно, эйфория сродни впадению в первую стадию маразма? Глядя на царя, мне почему-то показалось, что да. Потом-то он все-таки принял у меня фляжку, но так на нее смотрел, что я сразу понял - не притронется.
Ну и ладно. Наше дело - предложить, а его…
Перед самым уходом от царевича мне показалось, что я себя чем-то выдал. Во всяком случае, он очень странно на меня посмотрел и тихо, глядя куда-то в сторону, произнес:
- Батюшка как-то обмолвился, что уж больно много изменщиков на Руси развелось. Что ни князь, что ни боярин - почитай, все волками глядят. Случись кака беда, вовсе опереться не на кого.
- Нынче-то его воеводы победили, - нарочито бодрым тоном заметил я.
- Победили, да не до конца. К тому ж все одно - не по душе боярам, что на троне Борис Федорович. - И после небольшой паузы вдруг жалобно спросил: - Ты-то хошь нас не бросишь, княж Феликс Константиныч, коль вовсе худо дела пойдут?
- Прежде чем до тебя добраться, придется убить меня, - твердо заверил я его. - На икону не крещусь - сам знаешь, что я не православный, но мое слово и без любой иконы крепче булата. Только вначале кое-что доделаю, а уж потом весь к твоим услугам. К твоим и… Ксении Борисовны, - добавил я и невольно посмотрел в сторону бывшей решетки, которой теперь давно не было видно - лишь пустой проем, наглухо заложенный кирпичами буквально через три дня после моего возвращения.
Странно. Вроде бы я особо не обращал внимание ни на нее, ни на любопытный глаз, но, впервые обнаружив, что решетки не стало, внезапно ощутил, будто мне чего-то не хватает.
И вдохновение во время рассказов куда-то исчезло, да и вообще - что-то не то, и все.
Даже удивительно.
Федор тоже посмотрел в сторону бывшей решетки и досадливо поморщился, а затем после некоторых колебаний все-таки спросил, пытливо уставившись на меня:
- А ты словно прощаешься ныне?
- Прощаются перед смертью, а у нас с тобой и твоей милой сестрицей еще лет пятьдесят впереди, а то и поболе, - вывернулся я.
- Так-то оно так, токмо… - неуверенно протянул царевич, но перечить не решился, наконец-то подавшись к выходу. Он вообще был весьма послушным мальчишкой.
Пожалуй, чересчур послушным.
Что-то мне удалось изменить в его характере и особенно в поведении за время пребывания в летнем лагере полка Стражи Верных, но стоило ему вернуться в Москву, окунуться в прежнюю жизнь - и все.
Еще бы. Он же для царя вроде любимой игрушки, с которой не расстаются ни на миг и берегут как зеницу ока - не дай бог сломается. А я ведь еще до отъезда в Углич говорил Борису Федоровичу, что так нельзя.
Даже индийских мудрецов ему процитировал, которые советуют до пяти лет обращаться с сыном, как с царем, с пяти до пятнадцати - как со слугой, а после пятнадцати - как с другом. И еще специально подчеркнул: "С другом".
Но… воз и ныне там.
Игрушка продолжает пребывать в игрушках, так что все изменения как корова языком слизнула.
Внешние - силенка в мышцах, подтянутость и упругость тела - еще оставались, но и те грозили в самом скором времени сойти на нет.
Я еще раз критически посмотрел царевичу вслед и сокрушенно вздохнул.
Так и есть.
Вон уже и жирок появился, и там и тут, а ведь по возвращении из полка отсутствовал. Конечно, соблазн велик, и когда столько вкуснятины на столе, то поневоле слопаешь двойную порцию, невзирая на мои наставления.
А ведь сколько раз я ему напоминал, что избыток пищи мешает тонкости ума и та, которую организм не переваривает, съедает того, кто ее съел. Но я был один, а все остальные, включая заботливых родителей, твердили совсем обратное, вот тебе и результат.
У самой двери царевич еще раз оглянулся на меня. И был этот взгляд столь трогательным, но главное - выражал столь безграничное доверие, что у меня душу защемило.
В тот миг я поклялся себе сделать все, чтоб удержать за руку Дмитрия, который вроде как Отрепьев, а с другой стороны, скорее всего, Романов или, если по матери, Шестов, если он поднимет ее на этого паренька.