А что у Игнашки он был не просто многолетний, но и весьма успешный, - даже спрашивать не надо. С неудачником "сурьезный" воровской народ водить компанию не стал бы.
Опять же польский язык тут знать не надо, да и публика совсем иная - ни ясновельможных панов, ни чванливой шляхты. Сплошь холопы, смерды и прочие птицы из отечественного гнезда и весьма низкого полета.
Короче, я вновь, как и в тот раз, затеял с ним беседу о житье-бытье, трудных временах и о том, как тяжко нынче людям в поте лица зарабатывать на кусок хлеба.
Игнашка поначалу поддакивал, а потом напрямую заявил:
- Чую, к чему ты клонишь, княж Феликс Константиныч. Тока ты со мной зазря учал от печки плясать. Я-ста и без того за твое вежество для тебя на что хошь. Опять-таки виноват пред тобой малость, что в тот раз отказал, потому готов искупить. - И умолк, выжидающе глядя на меня.
Наступила пауза. Игнашка ждал, а я пару секунд раздумывал, стоит ли мне говорить ему, что…
Нет, об истинной цели и речи не может быть - оно и ему ни к чему, и мне спокойнее. Но надо ли прямо сейчас упоминать, что нужно выведать все мельчайшие подробности смерти царевича Дмитрия? Или это тоже лишнее? Потом-то да, никуда не денусь, а сразу?
Пожалуй, вначале лучше обойтись без конкретики.
- Ко мне на службу пойдешь? - осведомился я как бы между прочим. - В тот раз причины для отказа у тебя были, но теперь вроде как и рожей никого не напугаешь, и языки не нужны, и народ, с которым тебе говорить придется, куда как мельче.
- Неужто сам куда выехать надумал? - осведомился Игнашка.
- Надумал, - кивнул я и начал рассказывать, что посылает меня Борис Федорович собирать сведения о неизвестных православной церкви святых, подвижниках, мучениках, преподобных и прочих людях, отличившихся на этом поприще, ибо ничто не должно пропасть втуне на святой Руси.
Тут я не лгал. Именно этот вариант я предложил царю. Получалось что-то типа этнографической экспедиции.
Только в отличие от гайдаевского Шурика у меня были более ограниченные задачи - никаких тостов, шуток и прочего фольклора. Предстояло сосредоточиться исключительно на сказках, легендах, преданиях и былинах, то есть на житиях святых.
- Одна беда: не умею я "раскручивать" людей на воспоминания. Не дано оно мне. А отказаться от царского поручения - сам понимаешь. Ежели бы ты мне подсобил…
- Так-то оно можно… - неуверенно протянул Игнашка. - А надолго ли?
- Месяц, от силы два. - Я весело хлопнул его по плечу. - А условия такие - десять рублей в месяц, стол, одежа и прочее отдельно, само собой.
- По-царски платишь, - кивнул Игнашка, но тут же недоверчиво осведомился: - За такую деньгу и столь малая безделица? Неужто боле от меня ничего не занадобится? - И вопросительно уставился на меня.
- А как же, - не стал отрицать я. - Непременно занадобится.
Так, теперь можно и остальное, в смысле про царевича Дмитрия.
Но я представил дело так, будто хочу еще раз прояснить обстоятельства его смерти исключительно по собственной инициативе и только для того, чтобы впоследствии выдвинуть перед царем предложение канонизировать его как святого.
Однако если об этой затее раньше времени дознается "государево ухо", то бишь боярин Аптечного приказа Семен Никитич Годунов, мне придется весьма и весьма худо.
- А государь нас за оное не того? - осведомился Игнашка. - Слыхал я, будто он мальца сего и при жизни недолюбливал. Его и отпевать было запрещено в церкви, ибо он сам себя жизни порешил.
- Не того, - твердо ответил я. - Если ничего нового не узнаем, то я Борису Федоровичу и вовсе ничего не скажу. А зачем? Пусть все остается по-прежнему.
- А чего мы можем такого нового разузнать? - не понял Игнашка. - Да и столько лет минуло. Поди, уж и забыли про то, что тогда стряслось.
- Мало ли чего в людских головах всплывет, - пожал плечами я. - Память человечья чудная. Иной раз вроде бы напрочь забыл, а проходит год, и вдруг вспоминается. С тобой такого не бывало?
- Нет, - буркнул Игнашка и вновь с подозрением заметил: - Чтой-то, чую я, сызнова ты мне не все обсказал, княже. Али сумнения тебя гложут? Так то напрасно - в меня что упало, то пропало.
- Тут вот еще что, - вздохнул я. - Царь ведь только троим это поручил, мне да еще двоим. Лишних людей брать нельзя. Потому если ты со мной и поедешь, то только на правах холопа. А о том, кто ты есть на самом деле, знать будут лишь двое - ты и я.
- Вона как… - неодобрительно протянул мой собеседник. - А ведь на холопа рядную грамотку надо составить, чтоб все честь по чести, - продолжал он с явственно чувствующейся в голосе иронией. - А иначе никак. А в ней…
- Стоп! - оборвал я Игнашку. - Никаких грамоток. У нас на все про все особая грамотка будет, указная, то бишь от самого государя. И кто там осмелится спрашивать, холоп ты мне или как? Да если даже и осмелится, я ему так отвечу, в такой рог наглеца скручу - мало не покажется. И вообще, грамотки подписывают, когда у людей доверия нет, а у нас с тобой иное. Я - князь, тебя вон тоже Князем прозывают, так неужто два князя друг друга обманывать станут?
Игнашка сразу заулыбался. Еще бы. Одно дело, когда к тебе с почтением относится "сурьезный" народец, совсем другое - когда выказывает уважение природный, настоящий князь, к тому же потомок заморских царей.
Знал бы он, что я такой же потомок, как он - боярин, улыбался бы поменьше. А может быть, наоборот, восхитился бы моим нахальством. Впрочем, ладно, не знает - и хорошо.
- Тока я… - начал было он, но был остановлен мною:
- Мы ж уговорились, что ты не холоп, а лишь считаешься им. Потому будешь исполнять очень немногое, но явное для всех - лошадью в дороге править, кубок подать, вино разлить, если понадобится, и все в том же духе.
Игнашка скривился, но я тут же дополнил:
- Представь, что ты едешь… ну, к примеру, с младшим братом твоего отца. Вроде бы и родичи, но из уважения к летам ты бы и сам…
- Все, княже, - даже не дал мне договорить Игнашка. - Твоя правда. На таковское с охотой пойду. - И пояснил причину своего согласия: - Выходит, я братанич истинного князя, вона как. За-ради оного можно не токмо винца подлить…
Потому сейчас он и сидел в санях за возницу. А по бокам от меня расположились еще двое из тех, кого Борис Федорович отрядил мне в помощь.
Учитывая специфику командировки, спутников мне придали соответствующих. Были они не из Разбойного приказа, а из ведомства патриарха Иова.
Честно говоря, едва узнав, что со мной вместе будет путешествовать священник, а в придачу к нему еще и монах, я расстроился и даже не сумел сдержать огорчения, отчетливо проступившего на моем лице.
В ответ на это Борис Федорович хитро усмехнулся и заметил, что один из них если и будет докучать мне в пути, то разве что воспоминаниями… о моем отце…
Оказывается, не забыл царь про Апостола - бывшего холопа моего дядьки, нянчившегося с малолетним Ванюшей Висковатым.
Правда, перерыв получился изрядный, аж в пятнадцать лет, но вины Годунова тут нет - он же понятия не имел, где его искать. С подворья моего дядьки Андрюха послушно съехал, как и велел ему на прощанье "княж-фрязин", а Москва - город большой.
Вдобавок Борис Федорович не знал ни про супругу Апостола Глафиру-пирожницу, ни про род ее занятий. Да и нельзя было Годунову искать в открытую дворового человека опального князя.
Но, как бы оно ни было, а их встреча все равно состоялась, причем как нельзя вовремя. Отец Антоний, как его теперь именовали, как раз созрел до возраста священника, каковым он, наверное, все равно бы стал, только при его характере гораздо позже, лет эдак на пять - десять.
Встреча произошла случайно. Почему-то тут особым уважением боярынь и цариц пользовался некто святой Никита Мученик, который якобы давал исцеление от ряда младенческих болезней. В посвященный ему храм, располагавшийся за Яузою на Вшивой горке, пришел как-то и Годунов, желая помолиться о выздоровлении прихворнувшего годовалого Федора.
Там-то, на службе, хотя мысли Бориса Федоровича и были заняты в первую очередь ребенком, цепкий глаз боярина сразу углядел знакомое лицо, признав в почти не изменившемся молодом бородатом дьяконе юношу, которого его родная сестра Ирина учила грамоте.
Кстати, первые расспросы Годунова были именно о моем "отце", на чье чудесное возвращение будущий царь хотя особо и не рассчитывал, но где-то в глубине души подспудно лелеял надежду на спасение, ведь ни тела "царской невесты", ни самого княж-фрязина в пруду так и не нашли.
Однако, даже узнав, что Константин Юрьевич так и не подал о себе весточки, Борис Федорович в память о княж-фрязине все равно обласкал Апостола, походатайствовав за него перед митрополитом Иовом о его назначении священником.
Да и потом он внимательно приглядывал за служебной карьерой своего протеже, чтоб не изобидели. А теперь, сразу после поездки, ему был твердо обещан пост личного духовного исповедника Годунова, о чем отец Антоний мне с гордостью сообщил.
- Так ведь тебя вроде бы раньше Андреем звали? - поинтересовался я от нечего делать.
- Положено так, - улыбнулся бывший Апостол. - В тот день, егда меня в сан рукоположили, на буквицу "аз" как раз это имечко и было.
- И что? - не понял я.
- Так ведь в церкви принято называть на ту, с коей прежнее имя начиналось, - пояснил священник. - Я тако мыслю, что оное потому, дабы сам человек не забывал о своем мирском происхождении. Да мне и без того, можно сказать, по-божески досталось. Бывают имена и вовсе не выговорить: Асигкрит, али там Анемподист, Акепсима, или Агафопуст, тут и впрямь тяжко, а мое самое то.
- А если бы в тот день, когда тебя в сан ризоположили…
- Рукоположили, - все с той же добродушно-приветливой и чуть виноватой улыбкой поправил меня отец Антоний.
- Ну да, - согласился я. - Так если бы не было имен на эту буквицу?
- Тогда дело иное, можно любое из имеющихся избрать. К примеру, Димитрий. Оно тож в оный день имелось. Но не тот святой, кой… - И отец Антоний принялся пояснять, память какого конкретно святого отмечает в тот день церковь, но я, честно признаться, не слушал.
Свежая мысль пришла мне в голову, навеянная именем Дмитрия и святыми…
И, главное, я ведь знал, что спустя всего три или четыре года ставший царем Василий Шуйский, опасаясь появления где-нибудь на окраине Руси нового Лжедмитрия, распорядится объявить угличского царевича святым.
Знал, а подсказать Борису Федоровичу такой простейший вариант забыл.
Надо бы хоть теперь написать ему…
Или не стоит - кто знает, в чьи руки может попасть мое письмо? Пожалуй, и впрямь лучше доложить свои соображения лично по приезде.
На отца Антония я уже смотрел совсем иначе - пусть невольно, но он мне изрядно помог.
Да и вообще, дядя Костя абсолютно точно описал натуру человека, сидящего близ меня. Добрый, застенчивый, искренний, охотно готовый услужить любому, кто ни попросит, причем сам же искренне радующийся любой такой возможности.
За время пребывания на Руси я успел насмотреться на служителей церкви. Хватало среди них разных, особенно среди "черного" духовенства, то есть монахов. Но по левую руку от меня сидел тот, что "из настоящих" - иначе не скажешь.
- А вот твое имечко мне ранее слыхать как-то не доводилось, - донеслось до меня сквозь раздумья.
- Разве всех святых упомнишь, - пожал плечами я. - Но что до перевода, то оно мне как раз подходит - означает "счастливец".
На каком языке, я благоразумно промолчал. Ни к чему отцу Антонию знать, что, скорее всего, в православных святцах такое имя вообще отсутствует.
Сразу могут возникнуть ненужные вопросы насчет моей веры, а там недалеко и до предложения принять святое крещение, перейдя в православие, а я к этому не шибко стремился.
Пока, во всяком случае.
К тому же в перспективе крещение сулило массу неудобств.
Это вначале полдня на процедуру и вроде как отделался. Проблема в том, что она будет только первой, но далеко не последней.
Сейчас мне куда как хорошо. Пока народу наплевать, хожу я в свой костел, кирху или что там у протестантов имеется или не хожу. К тому же кальвинистов в моем окружении не имеется, так что вообще свобода и полная бесконтрольность.
Зато стоит мне перейти в православие, как тут же придется выстаивать обедни, ходить на исповедь, часами потеть во время различных великих праздников, на которые церковь весьма богата, а оно мне надо?
Правда, избежать подобного разговора все равно не удалось.
Оказывается, знал священник о моей "неправильной" вере. Предупредил его о том сам Борис Федорович, сделав это с благой целью, дабы отец Антоний не надоедал мне попреками в том, что я не ходок на богослужения, литургии, обедни и прочее.
Однако получилось как бы не хуже - дня не проходило, чтобы тот не сокрушался по этому поводу, все время вспоминая моего "отца" и как бы тот, будучи жив, негодовал по поводу моей веры.
Правда, насчет крещения - или правильнее перекрещивания? - не приставал. Лишь раз, заговорив об этом где-то в самом начале нашего путешествия, но получив уклончивый ответ, он по своему обыкновению охотно закивал головой и заметил, что и впрямь к оному великому таинству второпях лучше не подходить.
Да и насчет крестного отца с матерью тоже надлежит помыслить яко следует.
- Вот от святых книг не откажусь, - заметил я. - Очень хочется знать, как там у вас про все написано. А уж тогда, после их прочтения, обмыслив все как следует, и определюсь.
- А чего тут мыслить-то?! - бесцеремонно влез в наш разговор второй мой спутник, сидящий по правую руку от меня.
Этот выглядел куда хуже Апостола - неопрятный, любитель приложиться к жбанчику с хмельным медком, вдобавок грубиян каких мало. Навряд ли такому поведают о святых угодниках. Кто и зачем выбрал для поездки именно этого монаха - понятия не имею.
Правда, имечко у него было куда поудобнее и попроще - отец Кирилл. Но это, пожалуй, его единственное преимущество перед бывшим учеником царицы Ирины.
- Вона церквушку некую зрю. Заедем, святой водой окропим, и вся недолга. А опосля, знамо дело, обмоем новообращенного в иной водице, чтоб для памяти. - И отец Кирилл предвкушающе потер ладони.
Отец Антоний неодобрительно покосился на монаха, но промолчал, очевидно не желая портить отношений, а тот не унимался:
- С крестным отцом вовсе никаких хлопот - для оного и я гожуся али вот отец Антоний, а мамку тож недолго подобрати - эвон сколь их на бережку порты полощат. Выберем помясистее, и вся недолга. Люблю помясистее.
- Так мамка вроде как для меня. Ты тут при чем? - полюбопытствовал я.
- Эва! - возмутился монах. - Зато в отцах я у тебя буду, а что ж за крестный, коль свою крестную…
- Негоже ты сказываешь, отец Кирилл, - не выдержав, вмешался Апостол, так и не дав договорить монаху, что именно он собирается учинить с моей мясистой крестной мамой.
Впрочем, оно и без того было ясно, а подробности ни к чему. Вон Игнашка и без них принялся надсадно кашлять, сдерживая рвущийся смех. А голос отца Антония даже задрожал от праведного возмущения:
- О святых вещах гово́рю ведешь, а такими словесами, будто на торжище капусту покупаешь али вовсе на гульбище яко мирянин вышел!
- Тут не словеса важны, а то, что в душе у человека, - назидательно заметил отец Кирилл, и на его лице отразилось сожаление - не вышло устроить славную попойку и согрешить с мясистой, - но все-таки прислушался к замечанию и умолк.
К сожалению, дотошность отец Антоний проявлял не только в богословских вопросах, но и во всем остальном, включая сбор сведений о подвижниках и просто благочестивых людях, то есть потенциальных святых.
Именно из-за этого мы раз за разом теряли кучу времени даже в селениях, не говоря уж о городах.
Да и в Угличе все оказалось не слава богу.
Словом, командировка, в которой поначалу предполагалось просто подтвердить выводы следственной комиссии тринадцатилетней давности, день ото дня становилась сложнее и сложнее.
А ведь поначалу ничто не предвещало неожиданностей и шло обычным, хотя и неспешным чередом…
Глава 4
Следователь по особо важным делам
Из бывших жильцов царевича, то есть сверстников по детским играм, удалось отыскать только троих - все-таки прошло тринадцать лет. Ничего нового они мне не рассказали, хотя при виде денег - десять рублей серебром это о-го-го - старались не на шутку, от напряжения обливаясь потом и мучительно выдавливая из своей памяти все мельчайшие подробности.
К тому же, памятуя о том, что тут творилось тринадцать лет назад, держались они скованно, настороженно и смотрели на меня с явной опаской, не ведая, чего именно ждать.
А ведь выйдя из дворца - я со своими спутниками разместился весьма вольготно в бывшей семейной резиденции бояр Нагих, - они непременно расскажут всем остальным, о чем я спрашивал, да и вообще предостерегут прочих, чтоб держали рот на замке.
Пришлось попыхтеть, чтоб такого не случилось. В смысле чтоб прочим рассказывали, но не пугали, а, напротив - отвечали, что ничего страшного, а царевы слуги ныне и впрямь настроены исключительно на добро.
Серебро само собой, но и помимо него я приложил немало трудов. Умело выбранный в разговоре тон, легкая фамильярность, простота в общении и несколько комплиментов наконец-то развязали им языки.
К тому же я беседовал с ними не один на один, а со всеми вместе, а это тоже немного расслабляет. Ну и, разумеется, сказался выпитый мед. Он тоже внес свою лепту, помогая бывшим жильцам почувствовать себя вольготнее.
Вдобавок изрядно помог в этом расслаблении и Игнашка.
Согласно нашему с ним предварительному уговору он вначале прохаживался по светлице, изображая услужливость, время от времени меняя посуду и принося новые блюда, а затем, когда я на некоторое время отлучался, Игнашка, воровато оглянувшись на дверь, за которой исчез его "хозяин", и заговорщически подмигнув гостям, подсаживался к столу.
С ним народец - что бывшие мальчики-жильцы, что прочие - вели себя совершенно иначе и куда вольготнее. Да и на вопросы Игнашки они отвечали куда спокойнее, вдумчивее и основательнее.
Так что большую часть сведений, о которых пойдет речь ниже, выяснил вовсе не я, а мой "холоп".
Работал он, конечно, виртуозно, с выдумкой, не просто оправдав свое жалованье, но и заслужив премиальные, каковые я ему честно выдал в конце путешествия.
Возвращаясь к беседе с жильцами, отмечу, что ближе к третьему часу общения, из коих полтора пришлось на Игнашку, на свет божий всплыли самые мельчайшие подробности того дня.