На этом месте ему было положено вздохнуть, но вместо этого я услышал совсем другое.
– Сейчас я расскажу тебе одну вещь и даже попробую научить тебя этому. Научиться несложно, у любого, кто желает, получается. Слушай внимательно. –
И я весь обратился в слух. И было это не расхожим выражением. Вряд ли Куртис станет меня учить тому, как подманивать свистом певчих птиц.
Глава 19
Годим
Когда возле телег послышались крики и звон металла, мы все еще стояли возле дерева с таким красивыми листьями. То, что они красивые, я еще вечером заметил, когда было совсем светло. И единственное оно здесь, в округе в основном кусты, так что его ни с чем не спутаешь.
Грохнул выстрел. Это Пронтий из своей ручной мортиры. Смотри-ка, смог же выстрелить. Я своей пистолет даже брать с собой не стал, в такую сырость совсем мало надежды на то, что он не подведет. Кинжал надежнее будет.
Бой разгорелся серьезный.
Куртис кивнул подбородком, давай. И я попробовал снова. Куртис даже не стал спрашивать, получилось ли, такого не скроешь и только коротко бросил – пошли.
И мы пошли. Господи, как мы пошли!
Чуть впереди и слева Куртис, походкой, ставшей чуть ли не танцующей. Да я и сам едва чувствовал под собой землю, настолько легким казалось мне тело.
А внутри бушевал огонь. Или нет, не огонь, хмель. Нет, и не хмель даже.
И как это состояние назвать? Когда чувствуешь в себе такую силу, что способен руками порвать врага на части, когда весь мир вокруг тебя замедляется, а сам ты боишься только одного, что все это ощущение внезапно пропадет.
И мы шли на них так, как будто бы перед нами собралась пара десятков глупцов, по невероятной причине взявших в себе в голову, что они могут представлять собой грозных бойцов. У меня на лице была снисходительная улыбка, та, через которую я поглядывал на их потуги нам сопротивляться.
Куртис не стал останавливаться, когда несколькими движениями клинка разбросал в стороны вставших у нас на пути крайних из людей, напавших на обоз, он пошел сквозь них дальше.
И я шел рядом с ним и мои удары тоже не пропадали зря. И мне было абсолютно безразлично, что следующий мой противник опередит меня на доли секунды и я упаду на землю, а Куртис пойдет дальше.
Да и сможет такого произойти, когда за то время, что он потратит на замах, я смогу оббежать вокруг его и еще успеть парировать его удар и даже нанести свой.
Из-за телег бросились наши, а как еще их сейчас называть и яростно атаковали врагов. И враги дрогнули, а что им еще оставалось делать, когда сквозь них играюче прошел этот высокий худой старик с пышными седыми ушами и с разящей молнией в руке.
Они побежали, и за ними гнались люди, еще несколько минут назад уже принявшие свою смерть как данность.
И сразу все пропало, пропало в один миг. Вместо этого пришла боль в левой руке, сильный озноб и не менее сильный страх.
Ведь я несколько раз был совсем на волоске. И тогда, когда, вместо того, чтобы защититься нанес встречный удар, надеясь только на свою скорость.
И тогда, когда ушел еще от одного удара недостаточно далеко и смазанный блеск металла разошелся с моим горлом буквально в каких-то миллиметрах. И еще несколько моментов, любой из которых мог стоить мне жизни. И теперь совсем уже не радовало, что от моего клинка как минимум трое остались лежать на мокрой истоптанной траве.
Трясло так, что я еле смог вставить свой тесак в ножны.
Нет никакого волшебства в том, чему научил меня Куртис. А есть только способ выплеснуть адреналин в свою кровь и в свой мозг. Выплеснуть по желанию, а не тогда, когда он появляется в ней в результате сильного стресса.
Когда мы можем совершать гигантские прыжки, поднимать немыслимые тяжести и наблюдать со стороны, как медленно, со скоростью падающего листа, опускается что-то, из под чего мы успели выскочить пару мгновений назад, и что грозило раздавить нас своим весом насмерть.
А то, что со мной происходит сейчас, это всего лишь откат. Обычная реакция организма, на обычный стресс. Но от понимания этого совсем не становится легче.
Куртис лежал на спине, на брошенной прямо на мокрую и грязную траву дерюге.
Рубаха у него была разорвана на груди, и на ране, при каждом его вздохе, образовывался кровавый пузырь. Когда он увидел меня, подмигнул левым глазом и попытался улыбнуться. А вот улыбка получилась у него из рук вон плохо.
Я видел, как Куртис рухнул на одно колено, уже тогда, когда Пронтий со своими людьми выскочил из-за телег и отогнал налетчиков далеко в сторону. Но я не видел, когда же его ранили. Честное слово не видел.
Я поклонился ему в ответ, стараясь, чтобы в этом поклоне он смог разглядеть все мое к нему уважение. Ты дал мне значительно больше, старик, чем просто способ вызвать в себе это ощущение неуязвимости. И я запомнил твои слова, что оно тренируется так же, как, например, задержка дыхания.
Милана!
Эти люди в сереющей мути рассвета отступали в ту сторону, где я ее спрятал. И я помчался туда со всей скоростью, на которою только был способен. И уже совсем недалеко резко сбавил бег, опасаясь увидеть то, чего страшился больше всего на свете. Нет.
Милана сидела с плотно закрытыми глазами и что-то неслышно шептала.
Оба ее кулачка были по-прежнему сжаты, и из одного выглядывал краешек конфеты. Другой был пуст, и все орешки валялись на земле.
– Милана – позвал я ее почему-то шепотом. Девушка открыла глаза, и я заметил в них что-то очень похожее на радость. Затем она побледнела еще больше.
– У тебя кровь на лице –
Нет, нет, девочка не надо лицо руками трогать, запачкаешься. Эта кровь из рукава в ладонь набежала, а затем я ей по лицу провел, нечаянно.
Теперь у меня на левом предплечье три шрама будет, целая коллекция. С самым первым я сюда прибыл, так его и не видно уже почти. Давно это было. Да и второй рубец подживать начал, края затягиваются. А сегодня совсем маленький, даже кости не видно и кровь запеклась.
Пойдем к остальным, вполне возможно, что им необходимо помочь. Только ты побудь здесь, с краешку, посиди не телеге, дальше не ходи. Там сейчас очень некрасиво, не зачем тебе это видеть. И подожди еще немного, столько времени ждала, совсем чуть-чуть осталось. Видишь, и дождя совсем нет, только небо хмурится.
Среди людей Пронтия погибло пять человек и среди них был Годим. Если бы не он, было бы много больше. Вероятно, остались бы только те, кто смог убежать.
Наверное, именно такой смерти и он желал, чувствуя, как покидают силы и сноровка когда-то могучее тело.
И еще, как бы там ни было, его правильнее звать Годим, а не Куртис. Знал он, что не пережить ему эту ночь, и насчет меня правильно предсказал. Хотя, в принципе, первым должен был лечь я.
Я подошел к Пронтию, молчаливо наблюдавшему, как его люди копают пять могил.
Что-то вы все не нервничаете, не торопитесь отсюда уехать как можно быстрей. А это значит только то, что это смогу сделать я, не ставя себе в вину то, что бросил вас в трудной ситуации.
На мой взгляд Пронтий опять вильнул своим куда-то в землю и в сторону.
Понимаю, ты так и не расскажешь, почему эти люди напали на вас, везущих чуть ли не хлам на девяти телегах.
Может быть, среди этого хлама высохшая смола очень редкого дерева житоя, от крупицы которой положенной под язык, люди цепенеют на целые сутки, и все это время живут в своем мире. И он настолько прекрасный, что ими овладевает желание остаться в нем навсегда.
Или плоды невзрачного кустарника, что дают отличный тонизирующий эффект, но заставляют принимать их снова и снова, поскольку жизнь перестает вызывать желание ее продолжать.
Или обыкновенные контрабандные товары, их имеется целый перечень, и заниматься торговлей ими может только государство. Не скажешь?
Ну как знаешь, как знаешь, а мне пора откланяться. Ваши проблемы теперь только ваши проблемы.
Уже в спину Пронтий окликнул меня – Артуа. Когда я обернулся на зов, он протянул мне саблю Годима. Что ж, очень ценный подарок, и ты это понимаешь еще лучше меня.
До половины обнажив клинок, я полюбовался узорчатостью его стали. Вынул его полностью и несколько раз взмахнул рукой. Не легкий и не тяжелый, в самый раз, как будто сам специально долго по весу его подбирал.
Проблема только одна: всякий раз, когда выхватываешь его из ножен, можешь потерять несколько очень важных мгновений, чтобы лишний раз полюбоваться изящной хищностью его клинка.
Оседлав Мухорку, я помог Милане взобраться на нее. Все, Милана нам пора.
Сразу и поедем, без завтрака. Зря ты выбросила и орешки и слипшиеся в руке конфетки. Не осталось у меня ничего из съестного. Когда состоишь на полном довольствии, такими вопросами перестаешь заморачиваться.
Так что придется немного потерпеть. Что-нибудь по дороге купим.
И еще один очень важный момент. Пару минут буквально.
Я подошел к могиле Годима, уже лежащему в ней, завернутым в полотно и положил клинок ему на грудь. На какой-то миг мне даже показалось, что его тело чуть шевельнулось, принимая то, что принадлежит ему по праву.
Это морок. Просто я не выспался ночью и еще очень много нервничал. Но так будет правильно.
Завтра мне предстоит расстаться с Миланой.
Я сидел в харчевне и который час тянул кислое дрянное вино безо всякого намека на крепость. И больше всего мне хотелось, чтобы сейчас передо мной на столе оказался обыкновенный стакан с обыкновенной белой жидкостью привычной мне градусности. Чтобы ахнуть его залпом, уткнуться носом в рукав, а затем им же вытереть набежавшую от этого слезу. Потом перевести дух и выкурить подряд пару сигарет. Наверное, меня бы отпустило.
Милана осталась наверху, в большой сухой теплой чистой комнате с двумя широкими кроватями.
Мы остановились на этом постоялом двору еще совсем засветло. Я снял комнату, ту, что оказалась лучшей и свободной. Распорядился принести в нее много горячей воды.
Заказал много всего из того, что мне показалось вкусным в местном меню.
Затем ушел вниз, уселся за стол, и сижу за ним уже который час.
И еще я купил Милане новое платье. Конечно, он не было таким, к каким она привыкла, хотя я потратил на него почти все деньги, обнаруженный в поясе жертвы моей все еще побаливающей пятки. Или рукояти моего пистолета.
Завтра Милан будет там, куда все это время стремилась, и совсем не хочется, чтобы выглядела она одной из тех, кто зарабатывает себе на хлеб ласками на обочине имперского тракта.
Когда она одела его и попросила оценить, я увидел то, что боялся увидеть все это время. Платье оказалось ей по размеру, и передо мной предстала не девочка-подросток, а юная женщина во всей своей хрупкой тонкости красивой фигуры.
После этого я и ушел вниз и сижу за столом, мечтая о полном стакане национального напитка, пусть даже и очень теплом.
Когда я, наконец, поднялся в комнату, Милана уже спала. И на лице ее было выражение не обиженной девчонки, а женщины, обманувшейся в своих ожиданиях.
Прости меня, Милана и пойми, что так будет правильно.
Мы шли тропинкой по красивому замечательному лесу, держась за руки и разговаривая обо всем на свете. С почти безоблачного неба ярко светило солнце, как будто бы говоря: вот оно я, а ведь вы совсем не ожидали увидеть меня еще долго-долго.
– Этот лес – рассказывала Милана – граница между владениями моего дяди и его соседом, бароном. Уже много лет они не могут выяснить, кому же он должен принадлежать. Мы могли бы свернуть с тракта немного дальше, но почему-то мне захотелось пройтись по нему. Правда ведь, что он очень красивый? –
Истинная правда Милана, и мне тоже очень не хочется с тобой расставаться как можно дольше.
Завтра я проснусь и уже не смогу видеть тебя, и некому будет оттачивать на мне свой язычок. А мне так нравилось, когда ты так делала, я даже не прислушивался к тому, что ты говоришь, просто слушал твой голос и все.
Не смогу помочь спрыгнуть тебе с телеги на землю, хотя ты отлично умеешь делать это сама. Но каждый раз, когда я тебе помогал это сделать, мы на миг замирали, и так хотелось закончить все поцелуем.
Или даже просто проснуться среди ночи от подозрительного шороха и вслушиваться в темноту ночи и в твое спокойное дыхание. А затем уснуть с мыслью, что скоро утро и ты опять мне улыбнешься.
Завтра всего этого не будет.
Сейчас мы идем, и с каждым шагом это завтра становится все ближе и ближе.
И я, наконец, решился сказать то, о чем боялся признаться все это время даже себе.
То, что понял сразу, как только ты немного пришла в себя и перестала казаться очень испуганной девчонкой.
И я старательно придумывал причины, по которым этого делать не следовало. Твоя молодость, твое происхождение и все остальное прочее.
Сейчас я это могу себе позволить, ведь завтра я тебя уже не увижу.
Мы целовались через каждые несколько шагов, и Милана уже не спрашивала меня, как я ее целую. А потом долго стояли крепко-крепко прижавшись друг к другу. И затем целовались снова.
Мухорка каждый раз тактично делала вид, что ее увлекает зеленая трава, росшая под ногами, и она утыкала в нее свою морду.
Когда я сказал об этом Милане, она рассмеялась и заявила, что женщины всегда были умнее мужчин, и что к животным это тоже относится. Затем погрустнела и сказала, что совсем не хочет со мной расставаться и что она ….
Я остановил ее слова поцелуем, ведь очень понятно, что она хочет сказать. Увы, но это невозможно.
Когда мы вышли на широкую лесную поляну, из-за деревьев показались три всадника.
Один из них оказался дворянином, крупного телосложения, с заросшим кучерявой бородой лицом и надменным взглядом, что для них вообще очень типично.
Два других представляли собой вооруженных слуг, из тех, что принято держать под рукой, и которые повязаны с хозяином общими, далеко не всегда пристойными делами.
Такие и через несколько столетий не переведутся. Но даже и тогда их будет очень легко узнать, хотя называться они будут совсем по-другому.
И мне совсем не нравился взгляд, тот, которым он смотрел на Милану. Так смотрят на свою очередную прихоть, оценивая, сколько примерно времени она будет вызывать свежий интерес.
Судя по тому, что Милана смотрела на него очень настороженно, он никак не мог являться ее родственником.
Моя Мухорка плелась в нескольких шагах за моей спиной. Она вообще замечательная лошадь, никогда никаких проблем, следует как собачка за хозяином. В седельной сумке пистолет, стволом вверх, я уже так привык. К седлу прицеплен тесак в ножнах, когда гуляешь с девушкой за руку, он как будто бы ни к чему.
А на поясе висит нож не нож, кинжал не кинжал, с лезвием сантиметров тридцать длиной, и все.
Нет, еще есть то, что показал мне Годим, и это всегда будет со мной, до самого конца жизни, сколько у меня ее там осталось.
Прячься за спину Милана, сейчас плясать начнем, а там будь что будет.
Главный скользнул взглядом по мне и снова уставился на Милану, тем взглядом, после которого чувствуешь в себе непреодолимое желание погасить его сильным и хорошо направленным ударом.
– Смотри-ка – обратился он к тому, кто ехал от него чуть справа и сзади – какая симпатичная барышня по моему лесу гуляет. Нельзя ей здесь, в диком лесу, оставаться. Здесь хищников полно, нужно спасать девушку. Спасти, накормить и обязательно обогреть.-
Тот радостно заржал, поддерживая своего хозяина, позволившего себе такую удачную шутку. Мое присутствие ими не подразумевалось вовсе. Вполне возможно, что очень зря.
Милана, вместо того, чтобы спрятаться за мной, вышла вперед и заявила тем голосом, что мне еще ни разу не удавалось от нее услышать.
– Вы что это себе позволяете? Не имею сомнительной чести быть вам представленной, но позволить себе такое по отношению ко мне может только грубый неотесанный мужлан. Я – дочь графа Робера Эврарна! – выпалила она на одном дыхании.
Должен заметить, что на бородача вся эта гневная тирада не произвела ни малейшего впечатления. Скорее, он даже обрадовался.
– Надо же такому случиться! Какой сегодня удачный день! Недаром у меня с самого утра такое предчувствие было. Сначала Тойра легко ожеребилась, а сейчас сама леди Милана в лесу встретилась, кто бы мог подумать. Ее ищут повсюду, а она здесь, под самым носом разгуливает. В компании с каким-то гийдом. С которым под ручку разгуливает. Уж не из-за него ли вы чуть ли не из-под венца сбежали, милая леди?
И уж вам ли после всего этого делать мне замечания о правилах благородного поведения? –
Улыбочка у него вышла совсем гаденькая. Или это мое субъективное мнение?
Милана беспомощно посмотрела на меня.
А что я? Я стоял и смотрел на все это, и в голову не приходило ни одной хорошей мысли. Это твой круг Милана и я даже не представляю, как можно себя вести в подобной ситуации.
– Так что, леди Милана, сочту за честь пригласить вас к себе в гости. Вы погостите у меня некоторое время, а затем я вас найду.
Недельки через две, вероятно. Судя по взглядам, брошенным вами на вашего спутника, вашему будущему мужу уже не удастся обнаружить то, на что он рассчитывал.
Скажу более, вы и интересны ему совсем не из-за этого. Вы это понимаете не хуже меня, и не это ли явилось причиной вашего бегства? Кроме того, думаю, что и ваш будущий муж будет на меня совсем не в обиде.
Да мы ведь и не расскажем ему ничего, не правда ли, леди Милана? –
Взгляд его очень изменился. Несомненно, что в своей голове он прокрутил все возможные сложности, напрямую связанные с таким поворотом дела и пришел к выводу, который сейчас и озвучил.
Вот теперь Милана попыталась спрятаться за мою спину. Поздно.
Повинуясь еле заметному жесту, тот, кто находился слева от него, грудью своего коня оттеснил меня в сторону.
И мне пришлось податься в сторону. А что тут поделаешь, если на тебя прет такая масса?
Только вот когда я рассказывал о терпеливости своей Мухорки, я не озвучил того, что даже мои чертовы тучи попыток вскочить на нее быстро и без помощи стремян она вынесла также безропотно, как и все остальное.
Нет, тренировал я все это для того, чтобы можно было быстро свалить в случае необходимости. Но и в данной ситуации мои навыки пригодились. И сделать удушающий прием, когда сидишь сзади за наездником также легко, как и стоя и даже лежа на земле.
А вот чтобы освободиться от такого захвата даже при помощи кинжала или ножа, необходимы навыки на уровне рефлексов. Ну как, например, ладонь к своему горлу подставлять. Это чтобы удавкой его не захлестнули. Сначала рефлекторно подставил, а затем уже разбираешься, действительно ли что-то за спиной происходит или примерещилось. Иначе темнота почти мгновенно приходит.
Вот я уже и на коне. Один, кстати. Вдвоем некомфортно. И еще, вряд ли этого жеребца Боливаром зовут.
И вот имеем мы то, что имеем. Один я, одна лошадь, и один кинжал в руке. Нет, был бы я крутым бойцом, я бы у него еще и палаш успел выхватить. Пистолета у него все равно не было. А то, что было, он на поясе носит.
И теперь нечего на меня глаза пучить, благородный ты мой. Нет у меня в крови никакого уважения к твоему происхождению, в другом месте я вырос. А есть только ярость из-за услышанного, для чего тебе Милана понадобилась.
Даже я себе многого позволить не могу, как бы очень того не хотелось.