Когда я последний раз ударил по струнам, раздались сначала жидкие, а затем более стройные аплодисменты.
– Твоя песня? – спросил Высоцкий.
– Ну-у-у… Получается, что так.
– Мне понравилось. Есть ещё что-нибудь?
Я подумал, что от ещё одной преждевременно исполненной песни в будущем особо не убудет, а потому решил спеть бутусовскую "Прогулки по воде". Аккорды к ней я знал давно, а как раз за пару месяцев до того, как кануть в прошлое, занялся изучением проигрыша вступления. После недели мучений выяснилось, что не так страшен чёрт… Как говорится, ловкость рук – и никакого мошенничества. Главное, сейчас быстро освежить память и не сбиться.
Проигрыш более-менее получился, и я с более лёгким сердцем запел:
С причала рыбачил апостол Андрей,
А Спаситель ходил по воде,
И Андрей доставал из воды пескарей,
А Спаситель – погибших людей…
Приятно, чёрт возьми, наблюдать на лицах людей такие эмоции! В глубине-то души я понимаю, что всего-навсего перепел не принадлежащий мне хит, но тем не менее меня в этот момент переполняло чувство глубокого удовлетворения, как говаривал товарищ Брежнев.
– Сильно, – констатировал Владимир Семёнович. – А почему не выступаешь? Наберётся у тебя песен на альбом?
– На альбом-то наберётся, но не моё это – петь и выступать, да и тексты, сами понимаете, вряд ли одобрит цензура. Лучше уж я буду книги писать, а петь – так, для развлечения, как сейчас.
– Смотри, а то у Марины есть связи во Франции, можно и там будет, если что, пластинку выпустить.
– Эдак я, Владимир Семёнович, быстро в числе диссидентов окажусь, а оно мне надо? Вас-то вон, величину, со скрипом выпускают, каждый концерт, если я ничего не путаю, с таким трудом удаётся организовать… А я кто для них? Так, мелочь пузатая. Так что рано мне ещё. Как бы после сегодняшнего "квартирника" не настучали, – добавил я, понизив голос.
– Эти могут, тут информатор на информаторе, – усмехнулся Высоцкий. – И кстати… Давай без отчеств и на "ты".
"Прямо как со Слободкиным история повторяется", – подумалось мне.
– Договорились, на "ты" так на "ты".
Когда время близилось к полуночи и я, кляня Слободкина на чём свет стоит, из последних сил боролся со сном, ко мне подошёл Тарковский.
– Вот уезжать собрался, но решил всё же познакомиться поближе. "Марсианина" ведь вы написали, я ничего не путаю? Я как раз прочитал первую часть в журнале "Вокруг света" и подумал, что из этой вещи может получиться неплохой сценарий. Она и написана так, что хоть сейчас бери камеру и снимай фильм. А у вас, случайно, нет с собой рукописи романа? Жаль… А когда в следующий раз в Москве будете? Тогда вот номер моего телефона, позвоните, мы с вами встретимся и обсудим наше возможное сотрудничество.
А что, неплохо так-то всё складывается. Я уже не жалел, что оказался на этой вечеринке, действительно, свёл знакомство не абы с кем, а с самими Высоцким и Тарковским. Шустёр я, ох шустёр, за полгода такого наворотить… Да где же этот Слободкин?! Щас прямо на диване лягу и усну… О, а вот и он!
Выглядел худрук "Весёлых ребят" удручающе. Выяснилось, что у Барыкина серьёзный перелом, и завтра ни о каком выходе на сцену не может идти и речи.
– Что же делать-то, что же делать! – не находил себе места Слободкин. – Вот ведь паразит, взял и всех нас подвёл накануне такого ответственного выступления! Ещё и Алёшин заболел… Слушай! – Он замер и уставился на меня так, словно впервые видел.
– Что? – настороженно спросил я.
– Ты же можешь спеть свою "Позови меня с собой"! Выйдешь на сцену вместо Барыкина?
– Я?! Да ты что, с какого перепуга? В Москве вокалиста, что ли, нереально найти?
– Ага, найдёшь тут… Сейчас такую цену заломят – мало не покажется. Дешевле самому прохрипеть. Да ладно тебе, там всего одна песня, ребята подпоют, поддержат. Тебя по Центральному телевидению покажут, правда, в записи, но всё же… Вся Пенза на ушах стоять будет. Соглашайся!
– Блин, вот ты меня огорошил…
– Так ведь и гонорар за выступление заплатят. Давай-давай, решайся, когда ещё такой шанс представится!
А ведь и правда, что я теряю? Ну, спою песню, выручу Пашу, чай от меня не убудет. Ещё и по телику покажут, пусть "Плодовощторг" за меня порадуется.
– Ладно, уболтал. А теперь давай прощаться и поехали домой, я уже просто с ног валюсь.
Глава 29
Слободкин разбудил меня ровно в девять утра. Кое-как продрав глаза, я втянул ноздрями доносящиеся с кухни запахи яичницы и кофе.
– Извини, Андреич, спать до обеда будем в другой раз. Поскольку тебе придётся заменить сегодня Барыкина, то нужно хотя бы разочек прорепетировать. Пока ты дрых, я уже обзвонил всех наших ребят, рассказал о ситуации с Сашкой и попросил собраться к одиннадцати на базе. Все отнеслись с пониманием. Давай вдарим по яишенке и взбодримся кофейком. Он у меня настоящий, не какой-нибудь цикорий.
Пока завтракали, Слободкин поинтересовался, что было накануне интересного, пока он отсутствовал. Я рассказал о знакомстве с Высоцким, как спел пару песен и отказался от записи диска во Франции, и как Тарковский предложил сотрудничество.
– Вот и оставь тебя одного, – хмыкнул Павел, смакуя кофе. – Шустрый ты товарищ, даром что из провинции.
– Ну дык мы, провинциалы, такие…
Репетиция прошла сносно, и, даже не имея специального музыкального образования, я весьма неплохо справился со своим заданием. В итоге Слободкин махнул рукой: "Сойдёт" – и, взглянув на часы, констатировал:
– Народ, время половина второго, нам через полтора часа нужно быть у Дома союзов. Все сегодня завтракали? Зря, Аллочка, говеешь, ведь как говорили древние: "Завтрак съешь сам, обед раздели с другом, ужин отдай врагу". А пообедать, как я догадываюсь, никто не успел, поскольку мы все находились здесь и репетировали. Чтобы у вас на сцене в животах не урчало, заедем в одно скромное, но приятное кафе.
В "скромном, но приятном" кафе мы управились за полчаса, и за пять минут до назначенного времени наши три машины – "Волга" и двое "жигулей" – припарковались на стоянке Дома союзов. Все, кроме Слободкина и Пугачёвой, держали в руках кофры с инструментами. Мне тоже досталась чешская полуакустическая гитара, на деке которой золотилась надпись "Jolana". С её помощью я на репетиции изображал ритм-гитариста, и получалось вроде очень даже сносно.
Дежурный лейтенант на служебном входе проверил наши документы, посмотрел список и поинтересовался, почему вместо Барыкина приехал какой-то Губернский.
– Не какой-то, а писатель, поэт и композитор, автор песен, которые мы сегодня исполняем, – встал в позу Слободкин.
– Сейчас с начальником свяжусь, ждите, – равнодушно заявил дежурный и принялся кому-то названивать.
– У тебя же есть пригласительный на меня, может, я по нему зайду через главный вход, а потом как-то к вам проберусь? – шепнул я на ухо Павлу.
– Не суетись, – дёрнул щекой Слободкин, – щас всё утрясётся.
И действительно, проблема была вскоре улажена, после чего проверили наши кофры ("А как же, – шепнул мне Павел, – сегодня Брежнева ждут") и проводили в предназначенную для нас гримёрку. Оказалось, что помимо нашего ВИА сегодня выступают Кобзон, "Песняры" и Кола Бельды. Последнего, наверное, пригласили для экзотики. Он и впрямь выглядел экзотично, выскочив распеваться в своём уже сценическом наряде из меха.
Ему и выпало по списку выступать первым по окончании официальной части. Нас записали вторыми, потом пели "Песняры", а завершал концерт Кобзон. Хотя, по моему сугубо личному мнению, логичнее группы и сольно выступающих выпускать поочерёдно. Ну да здесь и без меня умных голов хватает. Надо бы сосредоточиться на предстоящем выступлении, ещё раз пропеть в уме песню, а то не дай бог слова забуду на сцене, вот конфуз выйдет…
Мы нервно переминались за кулисами, пока Кола Бельды отплясывал свои "А олени лучше!" и "Увезу тебя я в тундру". И вот наконец ведущая праздничного вечера Ангелина Вовк объявила наш выход:
– Встречайте! Алла Пугачёва и вокально-инструментальный ансамбль "Весёлые ребята"!
Гляди-ка, Пугачёва уже стоит особняком, на моих глазах растёт певица-то.
– Ну, с Богом! – выдохнул Слободкин, который сегодня замещал барабанщика, и повёл нас на сцену.
У меня реально едва не подогнулись колени, когда я увидел полный зал, хотя и погружённый в полусумрак, а в ложе прямо напротив невооружённым глазом я разглядел генерального секретаря Коммунистической партии Советского Союза. Судя по жестикуляции и движению головы, Леонид Ильич в данный момент о чём-то негромко переговаривался с сидевшим рядом человеком, но того мне признать уже было трудно.
– Не забудь, сначала "Арлекино", потом "Посидим-поокаем", а потом три твоих, – шепнул мне Мушкарбарян, надевая на шею ремень от саксофона. – Если ноты подзабыл, можешь сделать вид, что аккомпанируешь, мы сами вытянем.
Блин, кто бы ещё научил меня этим проклятым нотам?! Впрочем, чего расстраиваться, мне же была отведена роль ритм-гитариста, а все сольные вставки помимо обычного аккомпанемента играл Буйнов на своём электрическом клавесине. Всё ж таки не рок-группа, где без соло-гитары и всяких примочек не обойдёшься. А свои состоявшие только из аккордов нехитрые партии я прекрасно помнил, тем более к последним трём песням.
Пока Пугачёва пела своего орфееносного "Арлекино", я играл словно на автомате, невидяще глядя в зал, заполненный заслуженными учителями. На "Посидим-поокаем" уже немного пришёл в себя, даже начал слегка двигаться, притопывать ногой и улыбаться в камеру, перестав изображать творение скульптора. А затем стоявший рядом всё тот же Мушкарбарян толкнул меня в бок:
– Готовься, сейчас твоя "Потому что нельзя".
Да знаю я, знаю! Я эту песню тут стою жду, как кару небесную. Блин, быстрее бы отмучаться.
Слободкин дал отсчёт, и мы начали играть проигрыш, а затем я запел. Господи, как пел, как пел… Это было божественно! Именно так я хотел бы думать после финального аккорда, но на самом деле исполнил песню я на средненьком уровне, и себя обманывать не было смысла. С другой стороны, не облажался, да и ребята помогли на припевах, так что в итоге вышло более-менее сносно. Аплодисменты зала и букет, который я тут же переадресовал Алле, стали наградой за выступление. Даже бровеносец из своей ложи несколько раз хлопнул в ладоши и благосклонно кивнул.
Затем последовали "Позови меня с собой" и "Миллион алых роз", сорвавшие овации слушателей.
Когда мы уступили сцену "Песнярам" и доползли до гримёрки, мою одежду можно было выжимать. Павел выглядел почти что счастливым.
– Молодцы, ребята, здорово отработали! Аллочка, целую ручки. Сергей, крепко жму твою мужественную руку. Все мо-лод-цы!
Тут в дверь постучали, и в гримёрку важно вошёл Раймонд Паулс. Степенно пожал нам руки, клюнул в щёчку Пугачёву, вручив ей букет алых роз, словно из песни, и поздравил всех с удачным выступлением.
– Жаль, что ваша супруга не смогла приехать, – огорчился он, узнав о беременности Вали. – Ну ничего, как-нибудь ещё встретимся, а пока передавайте пламенный привет.
Дождавшись, когда композитор покинет помещение, Слободкин вновь взял инициативу в свои руки:
– Товарищи, я к администратору, требовать законную оплату нашего скромного труда. Никуда не расходитесь.
Через пятнадцать минут он появился, ещё более счастливый:
– А вот и гонорар! Аллочка, твоя доля, ты сегодня по-стахановски отработала. Сергей, держи.
Мне протянули стопку десятирублёвых купюр, которые я даже не стал пересчитывать. Навскидку там было рублей триста.
– Это тебе, тебе и тебе, – продолжил худрук раздачу слонов.
– Спасибо, Павел Яковлевич, – тряхнул кудлатой головой Буйнов. – Теперь до среды можем быть свободны?
– А что у нас в среду? Ах да, гастроли начинаются… Так, все свободны, кроме Пугачёвой и Губернского. У меня к вам кое-какое дело.
Когда музыканты покинули гримёрную, Слободкин сообщил, что нас троих хотят видеть на банкете после окончания концерта.
– А отмазаться нельзя? – без особой надежды поинтересовалась Пугачёва. – Я Криске обещала пораньше приехать, она ж мать совсем не видит.
– Нельзя, Аллочка. На банкете будет САМ, и вполне вероятно, что захочет с тобой пообщаться. Так что терпи, и тебе воздастся. А тебе, Сергей, до завтрашнего вечера вообще делать нечего, так что не закатывай глаза, а ждём окончания выступления Кобзона и двигаем за мной…
Банкет проходил в зале, по размерам где-то вполовину меньше Колонного. Ослепляющий свет люстр, длинный стол, уставленный бутылками и снедью, снующие официанты с подносами, на которых в тонких бокалах пузырилось шампанское… Впечатляло, чёрт возьми!
Глазами я невольно искал генсека, но тот пока не появлялся. Остальных членов политбюро, ежели таковые здесь присутствовали, я в лицо не знал, несмотря на то что их физиономии периодически мелькали в прочитываемых мной газетах.
Я вспомнил свою Валю. На каком она уже месяце? На шестом или седьмом? Скучает, поди, без меня, уехал и развлекаюсь тут… Ну ничего, вот покажут меня по телевизору – порадуется за меня. Тем более что ведущая объявляла каждую песню и авторов текста и музыки. А поскольку Валентина уже взяла мою фамилию, и как к Колесниковой к ней обращались больше по привычке, то приятно было услышать: "А сейчас прозвучит песня "Позови меня с собой" на стихи Валентины Губернской и музыку Сергея Губернского". Это пока никто, кроме тех, кто в теме, не знал, что я стою на сцене, да ещё исполняю свою песню. Ну хорошо, хорошо, песню группы "Белый орёл". Но кто же это здесь знает? А потому присваиваю себе чужие лавры.
Выяснилось, что Кола Бельды, Кобзон и усатый из "Песняров", фамилию которого я начисто забыл, тоже слонялись между гостей. Причем Бельды так и щеголял в своей шубейке из какого-то пушного зверя. Он её никогда, что ли, не снимает?
Вдруг в зале возникло некое оживление, двери открылись, вошли двое крепких мужчин с цепкими взглядами и оттопыривавшимися под мышками пиджаками, а следом появился Леонид Ильич с пока ещё единственной звездой Героя. Он продолжал беседу с тем же пожилым товарищем, с которым общался и в ложе. Кто-то захлопал в ладоши, остальные подхватили, нам ничего другого не оставалось, как тоже присоединиться к аплодисментам.
– А вы чего мне хлопаете? – подтянул вверх брови Брежнев в наигранном недоумении. – Вот им хлопать надо, тем, кто наших детей учит не только грамоте, но и жизни.
Сказал он это в адрес учителей, без которых банкет, само собой, не обошёлся. Несколько дам при этом покраснели и смутились.
– Давайте выпьем за педагогов! – Леонид Ильич поднял бокал с шампанским, остальные поддержали, после чего шустрые официанты заменили опустевшие бокалы наполненными. Кстати, говорил Ильич вполне разборчиво, не было ещё никаких "сисек-масисек".
Напряжение понемногу спало, присутствующие принялись выпивать и закусывать. Мы тоже не отставали, хотя Алла чувствовала себя как на иголках, что было заметно. И я её понимал, ведь далеко не факт, что генсеку приспичит пообщаться с ней. А семья – дело святое.
В итоге ей всё-таки пришлось беседовать с Леонидом Ильичом. Правда, сначала тот минут пять уделил Кобзону, явно о чём-то просившему партийного лидера, затем кинул какую-то шутку зардевшейся Ангелине Вовк, и только после этого его взгляд упал на Пугачёву.
– Мне понравилось ваше выступление, – причмокнув, заявил он. – Особенно "Посидим-поокаем", душевно. И остальные песни неплохие.
– Спасибо, Леонид Ильич, – хором выпалили Слободкин и Пугачёва.
– Давайте сочиняйте еще, – напутствовал нас Брежнев, пожал нам с Павлом руки, чмокнул Пугачёву в губы и отправился дальше.
– Фух ты, теперь неделю руку мыть не буду, – вполголоса то ли пошутил, то ли всерьёз сказал Слободкин.
А мне почему-то, наоборот, захотелось побыстрее протереть ладонь салфеткой. Представил, как я реагировал бы, реши генсек меня поцеловать, как и Аллу, в губы… Да уж, а ведь никуда не денешься, ещё и улыбаться будешь.
Приблизительно через час наконец стали закругляться. На прощание нам было велено влиться в дружные ряды собравшихся и принять участие в фотографировании с Брежневым. По иронии судьбы я оказался от Леонида Ильича через одного человека, между нами вклинилась какая-то немолодая тётка с медалькой "Заслуженный учитель школы РСФСР". Тут я как раз вспомнил просьбу Чистякова сфотаться с генсеком. Ну вот, Иван Степанович, ваша просьба выполнена. Нужно будет только договориться вон с тем лысым фотографом.
Оказалось, что и договариваться не пришлось. Нам сказали, что фото вышлют на адреса, указанные в наших паспортных данных как место прописки. Ну и здорово, не нужно дёргаться лишний раз. А вот насчёт фотографии с Высоцким хорошо бы всё-таки подсуетиться. Кстати, завтра почти целый день делать нечего, прямо с утра наберу номер этого Вержбовского, может, он уже проявил негативы и готов продать фотографию?
Своими планами я поделился со Слободкиным, когда мы втроём уселись в его "Волгу", и Павел одобрительно кивнул:
– Правильно, нечего затягивать. А то мало ли, потеряет негативы, и когда ещё представится возможность запечатлеть себя с Владимиром Семёновичем… Аллочка, тебя домой? Поехали.
Глава 30
Не ожидал я, что повесть "Забытые герои" удастся написать так же быстро, как и "Крепость на Суре". В первой книге вспомогательных материалов было больше, тут же пришлось прежде всего полагаться на фантазию. Но, что называется, пошло, и за неделю до нового, 1976 года я держал в руках рукопись повести на 130 машинописных листах.
– Зина, это тебе! С наступающим! – вручил я Зинаиде большую коробку шоколадных конфет, дождался восхищенного вздоха и откланялся, пообещав после праздников заявиться с очередным опусом, достойным как минимум Нобелевской премии по литературе.
На душе, несмотря на падавший с неба снег, пели соловьи и цвела весна. Да и снегу в этот отнюдь не морозный зимний вечер я был по-настоящему рад, захотелось даже с разбегу плюхнуться в пышный сугроб по примеру веселящейся ребятни.