- Доктор Ватерхаус из Королевский обществ, - проскрипел он, протягивая Даниелю руку. Тот приложился, мысленно давая себе слово, что последний раз заставляет своих предков-пуритан ворочаться в гробу. Он был в таком ужасе от собственного поступка и так поглощен мыслями, не заразится ли чем-нибудь от королевской руки, которую сегодня перецеловала половина английских сифилитиков, что не уловил монарших слов. Дело в том, что его величество перешёл на какой-то другой язык - более для себя привычный, - а Даниель не успел перестроиться. Левой - не предлагаемой для поцелуев - рукой Георг указывал на окно в дальней, южной стене зала, откуда открывался вид на приятный зелёный луг, разрезанный дорожками и украшенный там и сям ухоженными купами деревьев. Над самой большой и высокой, справа, торчало здание королевской обсерватории: книжка между двумя подставками. Другие строения почти отсутствовали, что не удивляло, поскольку на то и парк.
Даниель, запоздало сообразивший, что к нему обращается на неопознанном пока языке король Англии, поймал одно слово: "Reuben". Кто рюбен? Какой рюбен? Он уже начал на всякий случай кивать, когда король любезно уточнил: "navet". Даниель с ужасом осознал, что король ради него перешёл на французский - а он по-прежнему не понимает! Из похожих французских слов вспомнилось только "navire" - корабль, что имело определённый смысл: королевская обсерватория так или иначе служила целям навигации. Даниель продолжал кивать. Наконец вмешался Ботмар - барон фон Ботмар, посол, представлявший Ганновер в Сент-Джеймском дворце, когда Ганновер и Англия ещё были разными государствами.
- Его величеству больно видеть, как пропадает хорошая земля, - перевёл Ботмар. - Он всё утро смотрит на это открытое пространство, думая, как бы употребить его к пользе. Беда в том, что склон северный, а следовательно, плохо освещается солнцем. Зная глубину ваших, доктор Уотерхауз, натурфилософских познаний, его величество спрашивает, согласны ли вы с ним, что по весне здесь можно было бы на пробу посадить Reuben… navets… репу.
- Скажите его величеству, что, будь у меня при себе лопата, я немедленно отправился бы копать грядки, - обречённо проговорил Даниель.
Король, выслушав перевод, заморгал и кивнул. Взгляд его стал отрешённым: ему уже виделись ровные, засаженные репой гряды. Даниель почти видел, как королевские щёки раздуваются от слюны в предвкушении осеннего пира.
Равенскар хохотнул.
- Воображаю, как огорчат ваши грядки офранцузившихся тори, - заметил он, - которые не нашли этому превосходному участку иного применения, кроме как гарцевать тут верхом!
- Маркиз Равенскар, - объяснил фон Ботмар, после чего Даниелю пришлось отвести взгляд, чтобы не видеть, как Роджер приникает губами к руке Георга - уж больно неаппетитное было зрелище.
К тому времени, как Даниель счёл безопасным вновь посмотреть на короля, тот, видимо, о чём-то вспомнил и теперь пытался поймать взгляд герцога Мальборо. Вскорости ему это удалось: Мальборо был одним из немногих англичан, допущенных к английскому королю. Как железные опилки выстраиваются в присутствии магнита, так различные факты и воспоминания, рассеянные под париком короля Георга, сошлись воедино, едва только образ Мальборо простимулировал его зрительную кору. Его величество прочистил горло и принялся отрыгивать фразы, в которых было что-то про "суаре" и "вулькан". Ботмар переводил их в прозу и на английский:
- Его величество слышал от милорда Мальборо, что герцогу очень понравился недавний приём, на котором извергался прославленный вулкан. Его величество хотел бы увидеть эту забаву. Не сейчас. Позже. Однако милорд Мальборо хорошо отзывался об управлении Монетным двором и качестве денег. Его величеству нужны толковые люди, чтобы руководить казначейством. Не один толковый человек, а несколько. Ибо задача столь важна, что его величество решил изменить традицию и поставить во главе казначейства комиссию. Его величеству угодно назначить милорда Равенскара первым лордом казначейства. Его величеству также угодно назначить доктора Уотерхауза членом указанной комиссии.
Всё это явилось для Даниеля новостью, хотя он мог бы догадаться и раньше - уж больно часто в последние дни Роджер ему подмигивал и тыкал его локтем в бок.
Последовали поклоны и расшаркивания - выражения безграничной благодарности и прочая. Даниель случайно взглянул на Мальборо и заметил, что тот смотрит на Роджера. Роджер, у которого периферическое зрение охватывало все триста шестьдесят градусов, отлично это видел: они о чём-то заранее условились, сейчас от него ждут некой заготовленной реплики.
- Каков будет первый шаг милорда в новой должности? - спросил Ботмар, принимавший участие в напряжённом обмене взглядами.
- Пусть чеканку денег его величества не обременяет прошлое! - отвечал Роджер. - Не то чтобы по поводу денег королевы Анны были какие-то нарекания - здесь всё превосходно. Вопрос скорее процедурный; можете называть это излишней помпой, но у нас, англичан, слабость к такого рода вещам. Есть некий ящик, называемый ковчегом, который мы держим в Тауэре и опускаем в него образцы монет по мере чеканки. Время от времени король говорит: "А заглянем-ка мы в добрый старый ковчег!" В качестве рутинной предосторожности, как артиллеристы проверяют порох перед сражением. Торжественная процессия несёт ковчег в Звёздную палату Вестминстера, где для такого случая ставится особая печь; его вскрывают в присутствии лордов Тайного совета, гинеи вынимают, златокузнецы из Сити пробируют их и сравнивают с образцом, который хранится в крипте Вестминстерского собора вместе с мощами святых и всем таким прочим.
К концу монолога внимание нового короля начало рассеиваться очень явно, и Роджер понял, что с тем же успехом мог выплясывать перед ним шаманский танец в шкуре и резной маске.
- Не суть важно, главное, это просто ритуал, и дельцы из Сити его любят. А когда они довольны, коммерция вашего величества процветает.
Ботмар уже не первый раз так сильно поднимал брови, что казалось, они отлетят и прилипнут к потолку.
- Так или иначе, пора очистить ковчег, - продолжал Роджер. - Он наполовину заполнен превосходнейшими монетами с профилем покойной королевы Анны, мир её праху. Сейчас за ковчегом присматривает мистер Чарльз Уайт - вы можете навести о нём справки у своих приближённых. Да вам его, наверное, сегодня представили!
- Представят минут через десять, - Ботмар покосился на дверь, - если вы закончите.
Даниель невольно проследил взгляд Ботмара и увидел Чарльза Уайта: тот стоял на пороге, с любопытством на них поглядывая.
Роджер быстренько закруглился:
- Дабы устранить возможные недоразумения, я предлагаю не мешать новые монеты Георга со старыми монетами Анны, а провести испытание ковчега, успокоить слухи и начать правление вашего величества с новеньких блестящих гиней!
- Расписание пока крайне напряжённое…
- Не тревожьтесь, - сказал Роджер. - Монетный двор начнёт чеканить новые деньги только после коронации, которая, как я понял, назначена на двадцатое октября. Положим недельку на продолжение торжеств…
- Сэр Исаак предлагает пятницу двадцать девятого.
- Хуже не придумать. Висельный день. Невозможно проехать по улицам.
- Сэру Исааку это известно, - сказал Ботмар, - но он говорит, так надо, потому что в пятницу двадцать девятого числа будет казнён Монетчик.
- Ясно. Да. Да. В один день, практически в одно время, ковчег пройдёт испытание, сэр Исаак будет оправдан, а гнуснопрославленного преступника казнят на глазах у полумиллионной толпы. Если оставить в стороне практическую сторону, предложение сэра Исаака очень неглупо.
- Естественно, - заметил Ботмар, - ведь он гений.
- Несомненно!
- А его величество очень высокого мнения о философских познаниях сэра Исаака, - добавил Ботмар.
- Сэр Исаак высказался о репе? - спросил Даниель, но Роджер наступил ему на ногу, а Ботмар деликатно не стал переводить вопрос.
- Итак, - сказал посол, - если вы не возражаете…
- Ни в коем разе! Пятница, двадцать девятое октября! Пусть Тайный совет подмахнёт распоряжение, и мы начнём готовиться к испытанию ковчега!
Роджеру и Даниелю дозволили остаться и принять участие в светском общении, которое Даниель ненавидел больше всего на свете. Ему удалось совершить первую часть побега: выбраться на заднюю террасу; теперь он не знал, как перейти на сторону, обращённую к Темзе, и остановить проходящий корабль, не привлекая к себе чрезмерного внимания. Поэтому Даниель смотрел на парк и делал вид, будто философствует о репе. Когда ему показалось, что притворяться и дальше будет совсем уж неправдоподобно, он перевёл взгляд на обсерваторию и стал думать, проснулся ли уже Флемстид и не обидится ли тот, если Даниель заявится в гости и станет трогать его телескопы. К тому времени, как и этот предлог себя исчерпал, Даниелю удачно подвернулось под руку безотказное средство самозащиты интроверта на людном сборище: документ, позволяющий изобразить, будто ты с головой погрузился в чтение. То была листовка, втоптанная башмаками в плиты террасы. Даниель подцепил её тростью, поднял и развернул отпечатанной стороной к себе.
Сверху бок о бок располагались два портрета. Первый походил на чернильное пятно: примитивное изображение черноволосого и чернокожего мужчины с выкаченными белками. Надпись внизу гласила: "Даппа, апрель 1714, работа прославленного портретиста Чарльза Уайта". Соседняя, отличного качества гравюра представляла африканского джентльмена с копною взбитых в жгуты седых волос; кожа у него была, разумеется, тёмная, но гравёр сумел хитростями своего ремесла передать её оттенки. Снизу значилось: "Даппа, сентябрь 1714", а дальше шла фамилия модного художника. Приглядевшись, Даниель различил на заднем плане решётку, за которой угадывался вид на Лондон из Клинкской тюрьмы.
Листок был озаглавлен: "Дополнительные замечания о славе". Ниже стояло имя автора: Даппа. Даниель начал читать. Текст представлял собой приторно-восторженный и, как подозревал Даниель, саркастический панегирик герцогу Мальборо.
- Это было ненамеренно, - произнёс господин, куривший рядом трубку. Даниель ещё раньше приметил его уголком глаза и по мундиру определил военного. Полагая, что имеет дело с таким же нелюбителем общества, Даниель вежливо не обращал на него внимания. А теперь этот полковник, или генерал, или кто он там, бестактно обращается к Даниелю, когда тот для вида углубился в чтение, чтобы ни с кем не разговаривать!.. Даниель поднял глаза и увидел, сначала, что обшлага, отвороты, кант и прочее у мундира - цветов Собственного его величества блекторрентского гвардейского полка. Потом - что перед ним Мальборо.
- Что было ненамеренно, милорд?
- Когда полтора месяца назад вы пришли на мое левэ, я читал другое сочинение этого малого. Видимо, обронил какие-то замечания, - сказал Мальборо. - А те, другие, разнесли слух, будто я поклонник мистера Даппы. И с тех пор его популярность только растёт. Ему шлют деньги; он живёт в лучших апартаментах, какие может предложить Клинк, гуляет на собственном балконе, принимает у себя знать. В листке, который вы держите, он пишет, что в итоге стал почти белым и приводит для доказательства два портрета. Он по-прежнему в цепях, но они не так тяжелы, как те цепи рассудка, которыми иные прикованы к устарелым идеям вроде рабства. Посему он теперь считает себя джентльменом и копит средства в банке, чтобы купить мистера Чарльза Уайта, когда тот достаточно упадёт в цене.
- Поразительно! Вы практически выучили листок наизусть! - воскликнул Даниель.
- Последнее время мне по много часов приходится ждать, когда его величеству придёт охота поговорить. Даппа хорошо пишет.
- Как я понимаю, вы снова командуете своим старым полком?
- Да. Мелких хлопот не счесть, но ими занимаются другие. Полковника Барнса нашли и поручили ему собрать тех, кто рассеялся во время летних забав. Я рад, что меня здесь не было. Воображаю свои чувства! Если не ошибаюсь, вас следует поздравить.
- Спасибо, - сказал Даниель. - Я решительно не представляю, чем должен заниматься член казначейской комиссии…
- Приглядывать за милордом Равенскаром. Проследить, чтобы испытание ковчега прошло гладко.
- Это, милорд, зависит от того, что в ковчеге.
- Да. Я как раз собирался вас спросить. Кто-нибудь, чёрт побери, знает, что там?
- Возможно, он. - Даниель кивнул на окно, за которым господин в рыжем парике светски общался с немцами, но частенько поглядывал на герцога с Даниелем.
- Верно, - заметил Мальборо, - Чарльз Уайт по-прежнему стоит во главе королевских курьеров, которые якобы охраняют ковчег. Рад сообщить, что теперь за ними тщательно приглядывают Собственные его величества блекторрентские гвардейцы. Мистер Уайт не сможет выкидывать фортели с ковчегом. Полковник Барнс сообщил мне, что мистер Уайт был с вами и Ньютоном на корабле во время нападения на ковчег.
Даниель понял, что Мальборо сам во всём разобрался и объяснения излишни. Он сказал:
- По-настоящему о том, что в ковчеге, знает только Джек Шафто.
Герцог хмыкнул.
- Тогда я удивлён, что перед Ньюгейтской тюрьмой не выстроилась такая же очередь, как здесь.
- Может быть, и выстроилась, - сказал Даниель.
Уайт вышел на террасу и поклонился.
- Милорд, - обратился он к Мальборо. - Доктор Уотерхауз.
- Мистер Уайт, - отвечали те. Затем каждый в свой черёд добавил: "Боже, храни короля".
- Полагаю, у вас станет ещё больше хлопот, - сказал Уайт Даниелю, - теперь, когда на вашем попечении два Монетных двора.
- Два Монетных двора? Я не понимаю вас, мистер Уайт. Мне известен только один.
- А может, меня ввели в заблуждение, - притворно смутился Уайт. - Говорят, что есть и другой.
- Вы о том, что держал Джек Шафто в Суррее? Монетном дворе тори? - Даниель позволил ветру всколыхнуть листовку. Он надеялся, что Уайт её заметит. Уайт заметил.
- Вам следует завести более надёжные источники информации. Не читайте этот вздор. Слушайте, что говорят приличные люди.
Мальборо повернулся спиной, что было грубо, однако по тому, как развивался разговор, дело скоро закончилось бы дуэлью, не притворись герцог, будто не слышит.
- И что говорят приличные люди, мистер Уайт?
- Что Равенскар тоже чеканит деньги.
- Милорда Равенскара обвиняют в государственной измене? Довольно смело!
- Все знают, что он собрал частную армию. Отсюда недалеко до частного Монетного двора.
- Скучающие франты в гостиных могут воображать что угодно! Такое обвинение следует хоть чем-нибудь подкрепить.
- Говорят, что свидетельств более чем достаточно, - сказал Уайт. - В Клеркенуэлл-корте, в Брайдуэлле, в подвалах Английского банка. Желаю здравствовать!
И он вышел, к большому облегчению Даниеля. Секунду назад тот дивился глупости наговора, будто Роджер чеканит деньги, теперь от растерянности утратил дар речи.
- О чём он говорил? - потребовал объяснений Мальборо.
- Это философский проект, который предприняли мы с Лейбницем, - сказал Даниель. - Если вкратце…
И он схематично обрисовал герцогу картину, объяснив, как золото движется по маршруту Клеркенуэлл-Брайдуэлл-банк- Ганновер.
- Кто-то собрал об этом подробные сведения, - заключил Даниель, - и теперь распространяет ложь, будто мы чеканим деньги!
- Мы знаем, кто распространяет - мы только что с ним разговаривали, - сказал Мальборо. - Не важно, откуда пошёл слух.
На это Даниель ничего не ответил из-за внезапного мучительного осознания, что слух мог пустить Исаак.
- Важно - очень важно, - что в этой истории замешаны два члена казначейской комиссии, - продолжал Мальборо.
- В чём замешаны?! В научном эксперименте?
- В чём-то сомнительном.
- Если невежды считают его сомнительным, я бессилен что- либо тут исправить!
- Вы в силах исправить то, что вы в нём замешаны.
- О чём вы, милорд?
- О том, сударь, что ваш эксперимент окончен. Его надо прекратить. А как только он прекратится, официальные лица, облечённые доверием и короля, и Сити, придут в Клеркенуэлл-корт, в Брайдуэлл, в подвалы банка, осмотрят их и не найдут ничего упомянутого мистером Чарльзом Уайтом.
- Остановить эксперимент можно в любую минуту, - сказал Даниель, - но свернуть всё и спрятать следы невозможно ни за день, ни за неделю.
- Так сколько времени это займёт?
- На двадцать девятое октября, - начал Даниель, - назначено испытание ковчега, казнь Джека-Монетчика и устранение всех сомнений в надёжности королевской монеты. Не позднее этого числа, милорд, вы сможете посетить указанные места с любым количеством инспекторов, какое вам будет угодно привести, включая даже самого сэра Исаака. Обещаю, что вы не найдёте ничего, кроме тамплиерских гробов в Клеркенуэлле, пакли в Брайдуэлле и английских гиней в банке.
- Хорошо, - сказал герцог Мальборо и зашагал прочь. По пути он остановился, чтобы отвесить поклон молодой даме, идущей через террасу: принцессе Уэльской.
- Доктор Уотерхауз, - сказала Каролина, - мне кое-что от вас надо.
Дом Роджера Комстока
3.30 ночи, четыре дня спустя (22 сентября 1714)
Не успел Даниель войти в парадную дверь, как к нему крепко прижалось самое обворожительное тело в Англии. Он не в первый раз задумался, каким был бы мир, соединись в одном человеке красота Катерины Бартон и ум её дядюшки. Немногое отделяло её тело от его: поднятый с постели срочным известием, Даниель приехал в ночной рубашке. Мисс Бартон была в каком-то тончайшем одеянии, которое он увидел на миг, прежде чем она к нему приникла. От неё хорошо пахло, чего в 1714 году добиться было нелегко. Даниель почувствовал, что у него встаёт впервые с… ну, с тех пор, как он последний раз видел Катерину Бартон. Исключительно некстати, потому что она была вне себя от горя. Такая женщина не может этого не заметить, как, впрочем, и не должна превратно истолковать.