- Пассажир, которого вы повезёте на Соломоновы острова, сейчас занят моими делами в Бостоне - ликвидирует Институт технологических искусств, продаёт дом, уламывает кредиторов, расплачивается по счетам из трактиров, - сказал Даниель. - Пока он не отбыл к антиподам, мне надо бы посидеть с ним и подбить счета.
- Тогда вам следует отправиться к нему, и поскорее, ибо, уверяю вас, сюда он не поедет.
- Вы сказали, что собираетесь в Плимут?
- Да.
- У меня тоже есть дела в западных графствах, - сказал Даниель. - Может быть, встретимся там, и вы захватите меня в Америку.
- Может быть, - ответил Даппа, потом, изумившись собственной грубости, быстро добавил: - Нет, я-то не против. Но после сегодняшнего у ван Крюйка будет много вопросов. Он захочет узнать, где треклятое золото. Я позволю себе намекнуть - лучший ответ: "Очень, очень далеко".
- У меня есть ещё более удачный: "Не знаю". - Даниель развёл руками, словно указывая на тысячи кораблей в Лондонской гавани, затем пожал плечами.
- Оно в пути, - догадался Даппа. - Вы его сплавили.
- Сплавил, как сплавляется металл в тигле, влил в общее движение судов на Темзе; оно отправится в Ганновер путями загадочными, но надёжными, подобно пиастрам, которые сходятся в Шахджаханабаде, как если бы обладали собственной волей.
Чем поэтичнее говорил Даниель, тем с меньшим вниманием слушал Даппа. Под конец он снова приставил к глазу подзорную трубу и навёл её на Тауэр.
- Что вы там высматриваете?
Ветер дул с севера, сильный и холодный, а Даниель вышел на ют без шляпы и парика. Поднявшись сюда, он отыскал глазами Тауэр, чтобы сориентироваться, но в продолжение всего разговора стоял к крепости спиной, подняв ворот, чтобы не задувало в затылок. Даппа подставил лицо ветру, решительно сдвинув брови. Он сказал:
- Легче вам повернуться и взглянуть самому, чем мне объяснять.
- Но у вас есть подзорная труба, а у меня нет!
- На таком близком расстоянии она не нужна.
- Тогда зачем вы в неё смотрите?
- Пытаюсь разобрать некоторые детали. На вершине Фонарной башни стоят люди, явно повинные в этом безобразии, - сказал Даппа.
- Вы про разгром на корабле?
- Как вы, возможно, заметили, курьеры постоянно поглядывают в ту сторону, ожидая указаний. Они общаются при помощи семафора. Сдаётся мне, один из людей на башне - сэр Исаак Ньютон.
Даниель не услышал ничего для себя удивительного, тем не менее повернулся лицом к ветру. Через мгновение он различил тех, о ком говорил Даппа.
- Где он?
- В середине, смотрит прямо на вас в подзорную трубу.
- О чёрт! Наверняка он меня узнал! - вырвалось у Даниеля. Надо было сразу отвернуться, но его словно парализовало, как мышь под орлиным взглядом.
- Ничего-ничего, он опускает подзорную трубу… нет, я ошибся, он её уронил!
- Исаак уронил подзорную трубу?!
Даниель не мог поверить, что сэр Исаак Ньютон так обошёлся с оптическим прибором.
- Он стоит с открытым ртом. Смотрит в нашу сторону. Я не могу как следует разобрать выражение его лица… На ум приходят такие непочтительные выражения, как "ошарашен", "остолбенел"… О! О! О Боже!
- Что такое? Что там? - вопрошал Даниель, борясь с желанием выхватить у Даппы трубу. Невооруженным глазом он видел только, что люди на вершине башни бросились туда, где стоит Исаак - или стоял минуту назад.
- Он упал! Как подкошенный! Хорошо, что сосед справа его поймал.
- Поймал?!
- Он пошатнулся, - объяснил Даппа, - выронил подзорную трубу и чуть не рухнул следом за ней. Смотрите, послали за помощью… кричат солдатам внизу, машут шляпами… Господи, как же они мечутся! - Даппа наконец опустил подзорную трубу и взглянул на Даниеля. Чёрная кожа над переносицей пошла складками - он только сейчас сообразил, что увидел. В тот же миг понял это и Даниель - ему пришлось ухватиться рукой за фальшборт, чтобы устоять на ногах.
- Он жив, иначе бы они так не суетились, - проговорил Даппа. - У сэра Исаака Ньютона удар. Вот что я думаю.
- Возможно, просто обморок. Он последнее время недомогал.
- То, что я видел, больше похоже на удар. Отнялась правая половина тела - вот почему он выронил трубу и у него подогнулась правая нога. В любом случае обморок или удар, полагаю, был вызван тем…
Тут Даппа прикусил язык и сморгнул.
- Тем, что он увидел моё лицо, когда я обернулся, невольно подтвердив худшие его страхи, - сказал Даниель. - Страхи, которыми он мучился с тех пор, как я приехал в Лондон и влез в мрачную историю с золотом Соломона. Дьявол! Я убил своего друга!
- Он не умер, и он вам не друг, - поправил Даппа.
- Не будете ли вы так добры подозвать лодку? - спросил Даниель. - Думаю, Исаака повезли к племяннице; я поспешу туда, чтобы защищать его от врачей.
Храм Вулкана
Среда, 27 октября 1714
Во вторник у Даниеля разыгрался несвойственный ему оптимизм. Каким-то образом он убедил себя, что у Исаака не обморок и не удар, а обычный приступ панического страха, вроде тех, какие случались раньше, и отправился на Сент-Мартин-стрит в спокойной уверенности, что Исаак дома. Однако слуга сообщил, что хозяин в особняке покойного Роджера Комстока на попечении Катерины Бартон.
Даниель поехал туда в среду и застал мисс Бартон в крайнем смятении. Только сейчас он задним числом понял, что Исаак чудом дотянул до сегодняшнего дня. Здоровье его пошатнулось ещё в августе, когда Лейбниц столкнул их за ограду. Исаак избежал смерти в фосфорном огне, но повредил рёбра и в следующие недели не мог глубоко дышать. Потом он подхватил простуду, которая из-за невозможности откашливать мокроту по причине боли в рёбрах перешла в воспаление лёгких.
Вчера с Исааком, вероятно, приключился удар, но не очень сильный. По словам мисс Бартон, её дядя какое-то время приволакивал правую ногу, но это прошло. Её больше пугал быстрорастущий жар.
- Жар?! - воскликнул Даниель и выразил желание немедленно увидеть больного. Исаак настрого запретил пускать к нему врачей, и Катерина Бартон следовала дядиной воле; однако Даниель Уотерхауз был не врач.
Исаак, в тонкой ночной рубашке, лежал, разметавшись, на кровати под балдахином. Одеяла он сбросил на пол, и кто-то открыл окно, чтобы в комнату проникал холодный воздух. Даниелю пришлось сунуть руки в карманы, чтобы не озябли.
- Исаак? - позвал он.
Больной чуть повернул голову, длинные белые волосы на подушке легли по-новому. Глаза под полузакрытыми веками сфокусировались. Однако смотрели они не на Даниеля. Тот подошёл ближе. Исаак дышал часто и неглубоко. Даниель нагнулся и приложил ухо к его груди. От неё шёл жар, как от вынутого из печки хлеба. В основании Исааковых лёгких скворчало, как будто там жарят ветчину. Сердце билось слабо, но быстро, с пугающими перебоями и паузами.
Во время осмотра Даниель не мог не заметить, что грудь Исаака в разрезе ворота покрывает розовая сыпь. Он сел на край кровати и принялся расстегивать на больном рубашку. Глаза Исаака, а затем и голова, шевельнулись. Он следил за руками Даниеля, пока тот возился с пуговицами на его вздымающейся груди. Когда Даниель раздвигал полы рубашки, Исаак остановил взгляд на его правой руке. Даниель узнал натурфилософское любопытство.
Всё туловище Исаака покрывала сыпь. Особенно заметна она была слева под мышкой.
- Когда вы последний раз были в Ньюгейтской тюрьме? - спросил Даниель; он видел, что у больного временное просветление.
- А! - проговорил Исаак. В следующие несколько минут ему пришлось откашливать мокроту, чтобы прочистить горло для дальнейших слов. - Так мы с вами сошлись в диагнозе. Тюремная лихорадка. Очень утешительно. Мы так редко в чём-нибудь сходимся.
Фразы разделялись долгими паузами.
- Когда вы последний раз… - вновь терпеливо начал Даниель.
Исаак ответил, не дав ему договорить:
- Неделю назад. Я говорил с Джеком в подвале смертников.
- Обычно инкубационный период тюремной лихорадки…
- Чуть дольше. Да. Но я стар. И ослаблен другими болезнями. Не педантствуйте. У меня мало времени. Будем считать, что у меня тюремная лихорадка. До улучшения предстоит ухудшение. Если улучшение вообще будет. Сейчас начинается озноб. Пожалуйста, застегните мою рубашку. Правая рука плохо меня слушается.
Даниель не мог отказать в такой просьбе, хоть и подозревал, что Исаак хитрит и на самом деле просто хочет ещё раз взглянуть на его руку с кольцом. Ругая себя, что не догадался заранее спрятать кольцо в карман, он принялся торопливо продевать пуговицы в петли.
- С виду тяжёлое, - заметил Исаак. - Вы знаете, о чём я. Палец не оттягивает?
- Бывает.
- Кто вам его подарил? Очевидно, не женщина.
Даниель застегнул последнюю пуговицу и спрятал руки в карманы.
- Я тоже хочу кое-что вам дать. - Исаак следил взглядом за кольцом, пока оно не исчезло в кармане. Теперь он смотрел Даниелю прямо в глаза.
- Что, Исаак?
- Не столько дать, сколько представить вашему вниманию, - поправил себя Исаак. - Гуковы бумаги. Найденные в Бедламе.
Привезённые сюда. Не самое близкое… и не самое далёкое… для меня место. После смерти… Роджера… я стал бывать здесь чаше. Я не мог работать… пока он стоял за спиной… и задавал вопросы. Так вот… я изучил документ… который был наживкой… на арабском аукционе… этим летом. Вы знаете, о чём я. Гуков отчёт о пациенте… который умер во время операции… и был воскрешён… другого слова не подберёшь… неким составом. Поразительный документ.
- Вы изготовили поддельную версию для де Жекса, - сказал Даниель, - но…
- Я вернулся к нему. В последние недели. Когда моё здоровье ухудшилось. Я добавил много примечаний. Расшифровал непонятное. Прояснил то, что Гук, не будучи алхимиком, понять не сумел. Знаю, на ваш взгляд это всё чушь. Но если бы вы позаботились о моих записках… проследили, чтоб они попали в нужные руки… мне было бы гораздо спокойнее.
- Хорошо, конечно. Где они?
- В библиотеке Роджера. Стол у окна. Верхний ящик справа.
- Я сейчас же за ними схожу, - пообещал Даниель, - и отвезу их к вам домой.
- Спасибо, - отвечал Исаак. - Положите их у меня в лаборатории. Вместе с остальным.
- С чем остальным? - спросил Даниель. Однако он ясно видел, что ответа не получит. Исаак сжался в комок и трясся, как вылезший из воды пёс. Даниель позвал Катерину Бартон. Они вместе собрали с пола одеяла и укрыли Исаака.
- Он попросил меня позаботиться о некоторых своих делах, - сказал Даниель, чтобы оправдать поспешный уход. - Я напишу в Тайный совет, что Исаак болен и не сможет присутствовать послезавтра на испытании ковчега.
- Нет! Ни в коем случае! - Мисс Бартон положила руку ему на запястье. Она знала, что её слова проникают в мозг любого мужчины, как пули, если при этом его коснуться.
- Мисс Бартон! - воскликнул Даниель. - Посмотрите на несчастного! Он не может…
- Дядя Исаак сказал мне, что должен присутствовать на испытании ковчега во что бы то ни стало. Даже если умрёт.
- Простите, но вы же не думаете это исполнить?
- "Даже если я умру, - сказал он мне, - усадите моё тело в портшез и отнесите в Звёздную палату". Именно это, доктор Уотерхауз, я и намерена исполнить.
- Что ж, Бог даст, он будет ещё жив.
Даниель мягко высвободил руку из нежных пальцев мисс Бартон и направился в библиотеку Роджера.
Ньюгейтская тюрьма
28 октября 1714
Следом звонарь, служащий прелюдией к палачу, подобно тому, как тоскливой мелодии предшествует бойкая увертюра, приходит терзать их мерзопакостными куплетами, будто людям в таком состоянии только и забот, что слушать несвоевременные стихи; вставши под окном, он исполняет следующую серенаду под аккомпанемент колокола из "Чёрного пса".
Мемуары Достонегоднейшего Джона Холла, 1708
После оглашения смертного приговора тюремщики заперли двери Джековых апартаментов на замок и поставили снаружи вооружённых людей. Ему ни разу не дали спуститься в "Чёрный пёс". Теперь единственной связью с весёлой компанией в добром старом кабачке служил звон колокола над барной стойкой, извещавший посетителей, что им пора расходиться. Под его звуки Джек обыкновенно подносил к губам стакан портвейна из довольно большого запаса вин, присланных ему за последнюю неделю восторженными почитателями.
Сегодня, впрочем, его вечерний ритуал грубо нарушил звон колокольчика в сводчатом туннеле под "замком". В туннель выходила решётка подвала смертников. Завтра на Тайберне предстояло умереть не одному Джеку. С ним отправлялись шестеро узников "бедной стороны", у которых не нашлось средств или таинственных друзей, чтобы перебраться из подвала в более уютное место. Пользуясь тем, что слушателям некуда деться, полуночный звонарь исполнил перед решёткой такие вот тошнотворные стихи:
Все те, кто в этих стенах смерти ждёт,
Приготовляйтесь, скоро ваш черёд.
Грехи оплачьте, се последний час,
Покайтесь, или ад поглотит вас.
Молитесь, бдите, чтобы вам готовым
Предстать заутра пред Судьёй суровым.
Когда же с духом разлучится плоть,
Вас грешных да помилует Господь!
Покончив со своими обязанностями здесь, звонарь покинул смрадный туннель и, пройдя в арку, встал посередине Холборна, точно под тройным окном Джека Шафто, словно влюбленный, готовый пропеть серенаду даме сердца. В обычное время это было бы дело тёмное (поскольку солнце уже давно закатилось) и опасное (люди, вставшие перед воротами Лондонского Сити, обычно долго не проживали). Однако сегодня маневры звонаря освещала толпа лондонцев с факелами, перегородившая улицу, так что если какой-нибудь кучер по глупости и решил бы проехать этим путём, лошади шарахнулись бы от огненного заграждения. Ньюгейтские ворота заперли на ночь. Звонарь стоял в полукруге огня, изумлённо моргая - обычно он исполнял свои обязанности в менее многолюдной обстановке.
Джек с самого вынесения приговора вёл жизнь затворника. В первые дни на Холборне время от времени собиралась толпа, видимо, привлечённая слухами, что Джек Шафто покажется в окне, словно король на балконе Сент-Джеймского дворца. Её неизменно разгоняли констебли; Джека никто так и не увидел. Однако сегодня был особый случай: часто ли в жизни Джека будут вешать не до полного удушения, холостить, потрошить и четвертовать? Минуту или две он зажигал свечи - ещё одна редкая для Ньюгейта роскошь; те обожатели, у которых не было "желтяков" (то есть гиней), чтобы слать Джеку портвейн, кое-как находили "треньк" (трёхпенсовик) на сальную свечку, чтобы ему после стакана на сон грядущий не мочиться мимо ночной вазы. Свечей уходило мало, но беречь их теперь было незачем, и Джек зажёг все. Комната немедленно наполнилась едким дымом и запахом прогорклого сала, живо напомнив Джеку его детство на Собачьем острове. В одном из окон была окованная железом форточка. Джек открыл её, чтобы выпустить дым. Это немедленно приметила толпа на Холборне, возомнившая, будто у Джека Шафто в последнюю ночь нет других дел, кроме как с ней базарить. Треклятый колокол зазвенел снова, унимая ропот толпы, и звонарь прокричал свои куплеты.
Джек был готов. Он прижался лицом к решётке и заорал:
Ты, ничтожество, звеня,
Хочешь в ад загнать меня.
Завтра с неба в это время
Плюну я тебе на темя.
Ведь если правду нам попы вещают,
В Раю всё нюх, и взор, и слух ласкает,
А коли так, то, значит, место это -
Любое, где тебя, паскуды, нету.
Стишки очень понравились всем, кроме звонаря, который отступил в направлении церкви Гроба Господня, слегка ускорив шаг, когда в спину ему полетели кал и недоброкачественные овощи.
После бегства звонаря под окном остались только добропорядочные члены толпы, разделённые склонностью убивать, насиловать и обворовывать друг друга, но сплочённые любовью к Джеку. Они определённо чего-то от него ждали. Несколько компаний затянули было песенки в его честь, на разные мотивы, но общего хора не получилось. Джек (для них - смутный силуэт на фоне дымной, озарённой свечами комнаты, наполовину скрытый массивными железными прутьями) замахал руками, а когда толпа немного притихла, снова прижался лицом к решётке и закричал: - Ночной колокол пробил, джентльмен из церкви Гроба Господня пропел мне свои куплеты, я удаляюсь спать. И вам советую! Завтра у нас длинный и хлопотный день! Утром у меня встреча на Тайберне, куда я вас всех приглашаю! А вечером ещё одна, в Коллегии врачей. Ибо хотя тело моё четвертуют, предполагается, что голова в ходе церемонии останется более или менее целой, и натурфилософы за углом - по Ньюгейт-стрит, свернуть в Уорвик-лейн, напротив Грейфрайарз, первый проулок направо, большое здание с золотой пилюлей наверху - вскроют мой череп, чтобы поискать причину, отчего я такой злодей.
Гневный рёв, нарушивший тишину и покой его благородного обиталища, так возмутил Джека, что он немедля захлопнул форточку. И вовремя, потому что через мгновение пошёл град. Звон чего-то мелкого и металлического рос и рос, так что заглушил крики толпы. Джек из любопытства вновь подошёл к решётке и увидел на подоконнике сугробы пенсов и фартингов. Было здесь даже несколько шиллингов. Ему бросали деньги - деньги, чтобы оплатить христианское погребение, вырвать Джека из лап Коллегии врачей. А те, у кого не было даже фартинга, бежали, потрясая факелами, по Ньюгейт-стрит в поисках первого поворота направо, о котором говорил Джек. Коллегии врачей предстояла долгая, нескучная ночь, зато Джек Шафто остался в тишине и получил возможность хоть немного поспать.
Дом сэра Исаака Ньютона на Сент-Мартинс-стрит
Вечер четверга 28 октября 1714
- Мистер Тредер, - объявил дворецкий.
Даниель поднял голову и обернулся.
Мистер Тредер стоял в дверях лаборатории, держа шляпу в руках. Он втянул голову в плечи и озирался, как будто ждал, что сэр Исаак Ньютон выскочит из-за горящей печи и превратит его в тритона.
- Его здесь нет, - мягко проговорил Даниель. - Он в доме своей племянницы.
- Выздоравливает, если верить слухам, после удара? - Мистер Тредер, осмелев, переступил порог. Дворецкий закрыл за ним дверь и удалился.
- Мы поможем ему выздороветь, вы и я. Прошу, прошу, заходите! - Даниель замахал одной, потом обеими руками. Мистер Тредер повиновался с крайней неохотой. Он впервые видел алхимическую лабораторию. Раскалённые печи, запахи, открытое пламя, колбы и реторты с загадочными наклейками - всё смутно его пугало. Даниель на мгновение почувствовал то, что должен испытывать заштатный алхимик, когда к тому заходит доверчивый профан и ошеломлённо застывает на пороге: гаденькое самодовольство и желание обобрать несчастного до нитки.
Но, увы, у него были другие цели, ради которых мистера Тредера следовало успокоить.
- Вам, наверное, такая обстановка непривычна. Мне повезло: я делил кров с Исааком в те годы, когда он превратил нашу общую комнату в одну дымную лабораторию. То, что вы видите вокруг, появлялось у нас постепенно, и я мог спрашивать Исаака, как оно называется и для чего служит. - Даниель рассмеялся. - Стыдно признаться, но здесь я чувствую себя, как дома!
Мистер Тредер позволил себе сухой смешок.