Тайна опального патриарха
…Аз недостойный, пишу строки эти не из корысти и не в поощрение мудрости, но в великом помрачении и смятении души, ибо рушится дело жизни моей, и отчаяние овладевает дрогнувшим сердцем…
Если я не прав, то радостно приму кару за помыслы еретические, но если верны догадки мои - горе тебе, мир содрогающийся, и грядут сумерки без рассвета!…
Многое помню я, патриарх Скита Филумен Бротолойгос, ведущий род свой от Порченого жреца Согда, славного Ктерия Бротолойгоса, часто говорившего "нет", когда другие говорили "да" или молчали… Не промолчу и я, далекий правнук его, не промолчу - и пускай кричит память под ножом строгого лекаря-рассудка…
Безусым отроком покинул я ветшающие стены древнего Согда вслед за иными, ушедшими за Чистыми Пустотниками искать выход из мира, ставшего мачехой для первенцев своих. После долгих лет странствий руки мои клали первые бревна срубов Скита - тогда еще Скита Откровения. Отмечен я был господином Айрисом, избран из сверстников и ко многим тайнам приобщен, пока Чистые бились мыслью в стены между мирами, пытаясь выйти за пределы, найти землю иную, чистую, безгрешную…
Небо им судья! Видно, не суждена нам лучшая участь, если звали Простор, а откликнулась Бездна. Давно рвалась она наружу, только не вырваться без чужой помощи тому, что не имеет существования, что есть Небытие, - но стремящиеся за предел удесятерили усилия, и так открылась дверь между Бытием и Небытием.
В тот день - злосчастный! - трое оказались на Пороге и лишь двое вернулись обратно: Чистый Айрис и лар Тидид. Начало было положено. Бездна бросила зерно, упавшее на благодатную почву.
Что есть зло? Нет ответа на сей вопрос, и вечно герои будут убивать чудовищ, и каждый будет считать героем себя, а всех остальных - чудовищами. Плохо ли, если мудрый и сильный, открыв Дверь, приобретает Вечность и многое другое, чего не имел он до того? Плохо ли, если слабый получает поцелуй Верхнего и становится подобен мудрому в том, что обретает? Есть ли зло в даре и чем за него плачено?…
Не знаю… Некогда зрелый муж Филумен Бротолойгос, увидев сделанное, сказал, что это - хорошо. Я не осуждаю его, не осуждаю себя - того, прежнего; но за истекшую половину века червь сомнений изглодал мою душу, и не могу боле терпеть. Скажу, выплесну боль мою, и будь что будет! - если будет хоть что-то… Слушайте меня, умеющие слушать, и не говорите, что не слышали!…
Варки не способны созидать! Я в давние времена читал свитки со стихами поэтов Калорры, видел деревянные статуэтки работы лесных мастеров-Изменчивых, любовался чеканкой пряжек и гравировкой клинков Девятикратных - и это было прекрасно! Целебные мази Перевертышей, воинские танцы саларов, тонкая улыбка парадоксов Фрасимеда Мелхского - и это тоже было прекрасно! Разные, непохожие, чаще ненавидящие, чем любящие, - все мы были люди, потому что - творцы!
Но за пятьдесят лет существования Двери - а она не единственная, я знаю это! - ничего не было сотворено прошедшими через Дверь или получившими долгожданный Поцелуй! Словно Некто сглазил людей, ставших неуязвимыми, вечными, изменчивыми - и пустыми!
И отныне я, человек Филумен Бротолойгос, слагаю с себя бремя патриаршества в Ските Крайнего глотка, бывшем Ските Откровения. Я впервые называю то, что лежит за Дверью, Бездной Голодных глаз! Ибо иного слова нет у меня и не будет для Небытия, рвущегося в мир с темной завистью…
Бедные Господа, вы мертвы! Потому что мертв убивший в себе Творца, а убивший добровольно - мертв десятикратно! Человек зачинается в поту и стонах, ваш Поцелуй не чище - но вы не можете творить даже детей и приобщаете лишь тех, кто сотворен не вами и до кого вы просто сумели дотянуться…
О Отбросившие Тень, вы способны лишь пользоваться! Чужим телом, чужим знанием и чужой кровью… Горе миру, которым станете пользоваться вы, чья личность разлагается, как в гробу, в вечном мертвом теле!
Горе - ибо Бездна порождает Бездну! Это говорю я, старый мечущийся Филумен Брото…
5
…Напряженное, угрюмое молчание повисло в покоях Мауриция, и лишь эхо страшных слов опального патриарха, слов, произнесенных внезапно охрипшим голосом Марцелла, - лишь гулкое эхо еще раздавалось под бревенчатыми сводами…
Блуждающий взгляд Солли остановился на медленно остывающем теле брата Манкумы; Изменчивый вздрогнул и рванулся к двери.
- Даймон! Книга!… - отрывисто бросил он на бегу.
Повторять не пришлось. Спустя мгновение в срубе оставался лишь бледный Мауриций да вновь начавшие стонать братья.
Волком Солли добрался бы до Дверной Рощи куда быстрее, но сейчас ему и в голову не пришло сменить облик. Вихрем пронеслись они по улочкам не успевшего опомниться Скита, а за крайним срубом их незаметно нагнала Вайл с двумя оставшимися волками. И рядом в траве зашелестела длинная змеящаяся лента. Впрочем, почему змеящаяся?… Ладно, не до того…
Зу снова был с хозяином.
…Еще не успело стемнеть; но когда они подбежали ко входу в подземелье, несколько зыбких фигур преградили им дорогу. Солли только зло усмехнулся, вскидывая свой засветившийся жезл, но его опередила стальная, испещренная муравьиными письменами Знаков молния. И пущенный недрогнувшей рукой Марцелла серебряный нож вошел в грудь последнего варка.
"Здравствуй еще раз, Тидид… Здравствуй - и прощай. Теперь ты мертв. По-настоящему. Бездна обманула и тебя, обманывающий других…"
Из провала внутри векового ствола вынырнул опоздавший варк, отшатнулся от вспыхнувшего перед ним жезла Солли и, оступившись, неловко взмахнул руками, послышался страшный вопль… - морок напоролся на сук растущего рядом дерева. Оно задрожало, трепеща сизыми листьями, и призрачная плоть вокруг раны задымилась и стала распадаться на глазах.
Солли на миг повернулся к Ярроу:
- Запомни - Трепетное дерево!… В Книге этого не было…
Сигурд кивнул и нырнул вслед за Изменчивым и Марцеллом в черноту провала…
6
Даймон
…Перо, скрипя, выводило на пергаменте последние завитушки, и Бездна словно подталкивала его - скорее, скорее, ты должен успеть, закончить… И не задумывался старый Пустотник, почему торопит его То, чего Нет, почему он должен спешить, - он вообще все реже задумывался в последнее время…
Он писал.
Поначалу, стоя над Бездной, он пытался запоминать и оценивать то, что нашептывало ему поджидавшее за Дверью Небытие; но едва перешагнув порог и вернувшись в зал, он немедленно забывал все. Словно с Дверью захлопывалась и некая дверь в его сознании. Иногда Даймону казалось, что Бездна смеется над ним…
Выход был один. Писать Книгу при открытой Двери, отдаваясь во власть исходящего оттуда потока. И - странное дело - тогда ему не нужно было перечитывать потом Книгу, чтобы восстановить в памяти уже зафиксированные бесстрастным (бесстрастным ли?) пером знания… Он помнил все до последней запятой. Белые, с легкой желтизной и странно плотные листы с черными, похожими на червей завитками, - это были листы его собственной памяти…
Его. Собственной. И в то же время…
Нет, не только тайны Запределья выплескивал на шуршащие страницы Пустотник. Дарованные Слова и Знаки наполнял он тем, что крылось в нем самом, что лежало глубоко, едва ли не глубже, чем Бездна, - своей болью, своими сомнениями, своей душой… И чем больше души уходило в Книгу, тем меньше ее оставалось в изможденном, высохшем теле Пустотника; и заворочалась, зашевелилась в глубине его Большая Тварь, чувствуя, как слабеет удерживающий ее человек…
Но Пустотник Даймон не осознавал этого. Он писал Книгу. Поначалу он думал, что тайное знание Бездны поможет ему, Марцеллу, мальчикам, всем остальным… потом…
Теперь он вообще не знал, зачем нужна эта Книга. Он просто писал.
А эта троица - как их там?! - в решающие, самые важные дни завершения начала раздражать Пустотника. Никчемные, ограниченные создания, полулюди, полу… ни то, ни се - что они могли понять в строках, созданных им, Даймоном, и Бездной?!
Ничего. Или почти ничего.
Он больше не хотел, чтобы они читали его Книгу. Только ЕГО Книгу.
* * *
…Последняя заветная строка выползла из-под пера и замерла, блестя непросохшими чернилами. Теперь он знал ВСЕ!
Все силы Безмирья были ведомы ему, мановением руки Пустотник мог разрушать города и миры, повелевать зверьми и людьми, и даже Верхние не могли сравниться с ним в могуществе!…
Даймон встал из-за стола и сухо рассмеялся. Удивление слегка тронуло краешек его сознания: откуда этот чужой, неживой, знакомый смех? - тронуло и исчезло…
Странно. Почему не приходит удовлетворение? Только что он закончил величайшую в истории человечества Книгу, ставящую точку на этой самой истории; Вечность склонилась перед ним, и - ничего…
Ни радости, ни сожаления. Ничего. Пустота. Нет, не Пустота, - Бездна…. По лестнице прогрохотали шаги, и в зал буквально скатились те, которые чванливо именовали себя Видевшими рассвет.
- Даймон, ты не успел закончить? - прохрипел, задыхаясь, тот из них, который был бессмертен.
- Не твое дело, бес, - сухо ответил Пустотник.
Вошедшие замерли.
- Кажется, он закончил, - бледнея, прошептал полузверь. Он наивно полагал, что старый Пустотник не услышит.
Но новый Даймон услышал.
- Псы! - гром его голоса раскатился под сводами дрогнувшего зала. - Вы смеете облаивать своего… своего…
Лицо Пустотника неожиданно посерело, он пошатнулся, хватаясь за сердце…
- Мальчики, бегите… - прошептал Даймон, и Книга на столе вздрогнула, как зверь, теряющий след, или встретивший другого, не уступающего тропу зверя.
- Мальчики, простите меня… я не удержу Ее… Бегите, пожалуйста!… Марцелл, да забери ты их!… ах ты…
Но Видевшие рассвет не двигались с места. Как завороженные глядели они на бьющуюся в конвульсиях фигуру, внутри которой сплелись в схватке три Вселенные. Бездна, Большая Тварь и Человек. Каждый - сам за себя.
Лоб Пустотника пошел складками, глаза ввалились, пальцы свела судорога - словно он хотел превратиться и не мог. А когда перед стоящими вновь оказался прежний Даймон - он был не просто стар.
Он был дряхл. Он еле держался на ногах.
- Врешь, проклятая!… Это еще я, Даймон, Пустотник… Нет, теперь просто - Пустой… Совсем пустой… бегите, мальчики!… Она хотела высосать мою душу, только промахнулась… и выпила Большую Тварь… Теперь она там… Это не Книга, это Дверь! Еще одна Дверь… Марцелл, ну помоги же мне!… Не могу больше…
Дрожащий старческий палец, указывающий на подрагивающий переплет Книги, стал удлиняться; суставы напухли и раздались вширь, вздуваясь венами - нет, не венами, а…
И тогда Марцелл отшвырнул в сторону свои ножи-"бабочки" - Солли поймал их на лету, порезав ладони, - и кинулся к Даймону.
Подхватив старика, тело которого напоминало кокон, рождающий Книжного Червя, бес шагнул с ним к распахнутой Двери. Солли и Сигурд видели, как на глазах менялось лицо Пустотника, молодея и одновременно становясь чужим, нечеловеческим, как очертания тела сходили с ума, - но Марцелл уже стоял над Бездной.
На пороге он обернулся, словно прощаясь - нет, словно собираясь отлучиться и вскоре вернуться, - и легкая улыбка тронула его губы.
"Прощайте, Видевшие рассвет, и не печальтесь обо мне… Миров много, а Время вовсе не такой строгий надсмотрщик, как о нем говорят… глядишь, и свидимся… все-таки я - бес…"
Еще мгновение, еще один шаг - и бес вместе со своей зловещей ношей рухнул в Бездну. Небытие покатало на языке бессмертный зародыш, и вздрогнула Бездна, ощутив в себе чуждую, невозможную, смертельно опасную для нее Жизнь; вздрогнула - и выгнулась в судороге, колебля пространство и время…
Дверь закрылась навсегда. С грохотом рушились каменные плиты, навечно замуровывая вход, становясь глухой стеной, за которой бушевало Ничто; и зал закачался в испуге.
Видевшие рассвет повернулись, чтобы бежать, и остановились.
Посреди бьющегося в падучей зала безликой толпой стояли варки. Некоторое время живые и мертвые молча смотрели друг на друга. И рядом с живыми на странно неподвижном столе лежала пульсирующая Книга.
А потом Солли улыбнулся, и страшной была та улыбка на лице, потерявшем возраст. Ножи Марцелла торчали у него за поясом - стальной и посеребренный, но Изменчивый не притронулся к ним. Его руки медленно поднялись вверх и разошлись в стороны, и на окровавленных ладонях вспыхнули два Знака, вспыхнули холодным зеленоватым огнем. Солли еще шире развел руки, словно собираясь обнять сразу всех варков, и рядом с ним полыхнул тем же светом меч Ярроу…
…Они шли, постепенно тесня толпу, и Тяжелые Слова срывались с губ Изменчивого, волной катясь впереди него, отшвыривая визжащих варков, ужасом отражаясь в горящих зрачках, и там, где не хватало слов, слов Солли, там исправно выполняла свою работу покрытая знаками сталь Девятикратного…
А дальше была смутно знакомая фигура, и лицо над ней - лицо Брайана, салара, друга, в пустых глазах которого не оставалось уже ничего от прежнего Ойглы, но меч внезапно стал непомерно тяжелым…
В следующее мгновение последняя приливная волна заклятий Изменчивого смыла оставшихся варков вместе с тем, кто некогда звался Брайаном Ойглой, и Солли повернулся к Сигурду:
- Теперь Книга. Сталь и огонь…
Сигурд промолчал.
Сталь и огонь оказались бессильны. Книга по-прежнему лежала на столе, лежала недвижно и равнодушно, а стены зала готовы были рухнуть в любую секунду. Надо было уходить.
- Это не Книга, - как в бреду пробормотал Солли. - Это даже не Дверь. Это и то, и другое, и третье… Третье - это Большая Тварь. Книга обрела собственную сущность. И нам не под силу уничтожить ее…
- За каждое знание надо платить, - эхом отозвался Ярроу. - Даймон заплатил жизнью. Марцелл… Прощай, Отец, ты теперь слишком далеко, ты ушел, и не будем об этом… А нам еще только придется платить.
- Уходим, Сигурд… Я чувствую, как знание, которое во мне, властно требует недостающего. Книга тянет меня.
- Да, Солли. Она помогла нам в битве и одновременно - звала. Мы - Ее заложники.
- И мы закроем Ее здесь. Закроем всеми Словами, Знаками и Печатями, какие знаем. Большего мы сделать не в состоянии.
Сигурд посмотрел на Книгу. Она была неподвижна - оазис мертвого спокойствия в разверзшемся аду.
Она ждала.
7
Послушников наверху не оказалось. Причина этого - Вайл, Зу и два взъерошенных волка - была очевидна. Правда, волки жались к ногам Солли и затравленно скулили, и даже удав постарался перетечь поближе к Ярроу.
Нет, не люди испугали зверей. Не люди и не звери.
Не живые.
Огромный, рыхлый ком сбившегося в одно целое мрака, с бесчисленными бледными пятнами смазанных лиц колыхался перед ними, и Бездной веяло от этого сгустка…
Да, Дверь захлопнулась. Но дети Бездны остались снаружи.
"Не думайте, что вы победили, - шипела извивающаяся часть, отсеченная от целого, - эта Дверь - не единственная, не последняя, их много в вашем мире и в любом другом мире, в любом месте, где человек стремиться выйти в Запределье, - выйти любыми средствами, потому что цель оправдывает средства!… Везде, где человек ломится в стены своего жалкого бытия, - везде открываются Двери, Двери, Двери…"
Сигурд смотрел, слушал и улыбался.
Солли ошарашенно глянул на Девятикратного, потом замер, прислушался - и тоже улыбнулся.
И все - и мертвые, и живые - увидели разрастающееся зарево; там, далеко, на северо-востоке, над горами Ра-Муаз, чуть левее седого Ырташа. Там, в переходах забытого согдийского рудника, по каменному панцирю змеились трещины - сперва робкие, затем все более и более уверенные - и рушились сталагмиты, выпуская в предрассветный мир тех, кто добровольно заточил себя в Пенаты Вечных; тех, за кем навсегда захлопывались Двери в Бездну, как захлопнулась она за Теми, которые Он, - бесом Марцеллом…
Хрустела под босыми ногами корка веков, качалась заброшенная штольня, и вставали, поднимались, делали свой первый шаг Бессмертные.
Бесы шли закрывать Двери.
Хватит ли их на все?…
Сигурд положил руку на рукоять меча. Солли кивнул и не торопясь достал из-за пояса покрытую серебром "бабочку" ушедшего Марцелла…
Пролог
Когда я устану от ласковых, нежных объятий,
Когда я устану от мыслей и слов повседневных -
Я слышу, как воздух трепещет от грома проклятий,
Я вижу на холме героев - могучих и гневных.
Н. Гумилев
Спросите любого исцарапанного мальчишку, с визгом несущегося по улицам Калорры, кем он хочет стать через пяток лет? Мальчишка засмеется, швырнет в вас пригоршню дорожной пыли и побежит дальше. Но прежде чем свернуть за угол, он остановится и обязательно крикнет срывающимся голосом:
- Скользящим в сумерках!…
А если он не будет спешить по своим мальчишеским неотложным делам, то, может быть, он остановится и поведает вам историю о Великом наставнике саларов Сигурде Ярроу, о его тайном уходе и шумном возвращении вместе с Перевертышем из-за гор, о большом совете Девятикратных и решающем слове престарелого Фарамарза, о Словах и Знаках на синей стали клинка, рассекающего черный бархат ночи…
А потом он все равно убежит от вас, если вы слишком пристально уставитесь на Браслеты его левой руки, или взъерошенным волчонком метнется в ближайший двор, или просто махнет через забор, за которым сушится чье-то белье…
Спросите любого веснушчатого подростка, в упоении машущего деревянным мечом над плитами набережной древнего Согда, спросите - кем он хочет быть, когда пушок, пробившийся над его верхней губой, станет гуще и заметнее?…